Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

— Да, и ты называешь себя мисс Джейкобс. Мисс. Из соображений права на независимость и на самоидентификацию, — что бы это ни значило. А у Томми в результате такая вот мать — мисс Джейкобс.

— И в этом тебя раздражает не «мисс», — сказала Молли весело. — Тебя раздражает «Джейкобс». Ты всегда был антисемитом.

— Проклятие, — простонал Ричард.

— А скажи мне, сколько человек из круга твоего дружеского общения — евреи?

— Если верить тебе, у меня нет дружеского общения, а есть только деловое.

— Разумеется, за исключением твоих девушек. Я с интересом для себя отметила, что после меня три из четырех твоих женщин были еврейками.

— Боже милостивый, — сказала Анна. — Я ухожу домой.

И она действительно слезла с подоконника. Молли засмеялась, встала и подтолкнула ее назад, к окну.

— Ты должна остаться. Будь председателем нашего собрания. Судя по всему, он нам очень нужен.

— Очень хорошо, — сказала Анна, решительно. — Я им буду. Итак, прекратите биться друг с другом. К чему все это, в конце-то концов? Ведь по сути мы едины во мнении, и мы выносим один и тот же вердикт, не так ли?

— Разве? — спросил Ричард.

— Да. Молли считает, что ты должен предложить Томми работу где-нибудь там у себя.

Как и Молли, Анна автоматически начинала говорить несколько презрительно, как только речь заходила о мире Ричарда. Он раздраженно усмехнулся:

— Где-нибудь там у меня? Ты действительно хочешь этого, Молли?

— Если мне позволят высказаться, то да, я этого хочу.

— Ну вот, — сказала Анна. — Нет даже никаких оснований для споров.

Теперь Ричард налил себе виски, с забавно смиренным видом; а Молли сидела и ждала, с тем же забавно смиренным видом.

— Так решение принято? — сказал Ричард.

— Совершенно очевидно, что нет, — сказала Анна. — Потому что с этим решением должен согласиться и сам Томми.

— Итак, мы вернулись к тому, с чего начинали. Молли, а могу я узнать, почему ты не боишься отпускать своего драгоценного сына к служителям мамоны?

— Потому что я так его воспитала — он хороший человек. С ним все в порядке.

— То есть я не смогу его испортить? — Ричард говорил, улыбаясь и явно подавляя свой гнев. — А могу я спросить, на чем зиждется столь невероятная уверенность в истинности твоих ценностей? Ведь за последние пару лет они не раз подвергались ощутимым ударам? Не так ли?

Женщины обменялись взглядами, словно говоря друг другу: он должен был это сказать, давай не будем обращать на это внимания.

— А тебе не приходило в голову, что настоящая причина проблем Томми — это то, что он полжизни провел в окружении коммунистов или так называемых коммунистов, — большинство из тех, кого он знал, были так или иначе в это замешаны. А теперь все они выходят из партии, или уже вышли, — так не думаешь ли ты, что это могло возыметь свое действие?

— Ну да, очевидно.

— Очевидно, — сказал Ричард, раздраженно усмехаясь. — Как у тебя все просто, — но как дорого обошлись твои ценности, — Томми был воспитан на представлениях о красе и свободе доблестной советской родины.

— Ричард, я не стану обсуждать с тобой политические вопросы.

— Да, — вставила Анна, — вам, конечно, не стоит обсуждать политические вопросы.

— А почему бы и нет, если это имеет отношение к делу?

— Потому что ты их не обсуждаешь, — сказала Молли. — Ты просто произносишь газетные штампы.

— Хорошо, а могу я описать это следующим образом? Два года назад вы с Анной носились с одного митинга на другой и брались за организацию всего, что под руку подвернется…

— Я, во всяком случае, ничего этого не делала, — сказала Анна.

— Не придирайся к словам. Уж Молли-то точно все это делала. А что теперь? России дана отставка, а что сталось с товарищами? Насколько я могу судить, большинство из них либо переживают нервный срыв, либо заколачивают неплохие деньги.

— Дело в том, — сказала Молли, — что социализм в нашей стране находится в состоянии упадка.

— Как и во всех остальных местах.

— Хорошо. Если ты хочешь сказать, что одна из проблем Томми заключается в том, что он был воспитан на идеях социализма, а сейчас быть социалистом нелегко, то да, мы, конечно, с тобой согласимся.

— Королевское «мы». Социалистическое «мы». Или просто мы — Молли и Анна?

— Социалистическое, чтобы удержаться в рамках обсуждаемой тематики, — сказала Анна.

— И все же за последние два года вы полностью сменили убеждения.

— Нет, не сменили. Это просто вопрос того, как относиться к жизни.

— Вы хотите, чтобы я поверил, будто ваше отношение к жизни, а оно представляет собой, насколько я могу судить, некую разновидность анархии, и есть социалистические взгляды?

Анна взглянула на Молли; Молли едва заметно качнула головой, но Ричард это заметил и сказал:

— Не будем пускаться в дискуссии при детях, да? Такое ко мне отношение? Что меня изумляет, так это ваша немыслимая самоуверенность. Молли, откуда в тебе это? Что ты собой представляешь? И это в тот момент, когда ты получила роль в шедевре под названием «Крылья купидона».

— Мы, второстепенные актрисы, не выбираем себе ролей. Кроме того, я болталась без дела целый год и сейчас сижу без гроша.

— Так твоя уверенность в себе основана на том, как ты болталась без дела? Она, безусловно, не может быть основана на твоей профессиональной деятельности.

— Я требую, чтобы вы замолчали, — сказала Анна. — Я председатель, и я закрываю эту дискуссию. Предметом нашего разговора должен быть Томми.

Молли проигнорировала слова Анны и бросилась в атаку.

— То, что ты говоришь обо мне, может быть — правда, а может быть — и нет. Но в чем причина твоей самоуверенности? Я не хочу, чтобы Томми стал бизнесменом. Ты сам вряд ли являешься ходячей рекламой такой жизни. Любой может стать бизнесменом, а что, ты мне часто так говорил. Да ладно, Ричард, вспомни, сколько раз ты забегал ко мне повидаться и сидел вон там, жалуясь, что жизнь твоя — пуста и бессмысленна?

Анна сделала быстрое предупреждающее движение, и Молли сказала, пожимая плечами:

— Согласна, я говорю бестактные вещи. А почему я должна вести себя тактично? Ричард утверждает, якобы моя жизнь не представляет собой ничего особенного, что же, я согласна, а что можно сказать о его жизни? Вот, твоя несчастная Марион, с которой обращаются просто как с домохозяйкой, или же, как с хозяйкой твоего дома, но никогда как с человеком. Или твои мальчики, которых пропускают через мельницу высшего класса просто потому, что ты так хочешь, и у них нет выбора. Все эти твои маленькие дурацкие интрижки. Почему считается, что все это должно производить на меня большое впечатление?

— Я вижу, что вы все-таки успели меня обсудить, — сказал Ричард, глядя на Анну с нескрываемой враждебностью.

— Нет, не успели, — сказала Анна. — Во всяком случае, ничего сверх того, что мы говорим друг другу годами. Сейчас речь идет о Томми. Он пришел ко мне повидаться, и я сказала ему, что он должен пойти и повидаться с тобой, Ричард, и посмотреть, не найдется ли для него какой-нибудь работы эксперта, пусть это будет не бизнес, глупо заниматься просто бизнесом, а что-то творческое, как, например, работа в ООН или в ЮНЕСКО. Он ведь мог бы туда попасть с твоей помощью, правда?

— Да, мог бы.

— А что он сказал, Анна? — спросила Молли.

— Томми ответил, что хочет, чтобы его оставили в покое, чтобы он мог подумать. А почему бы и нет? Почему бы мальчику не подумать и не поэкспериментировать с жизнью, если он хочет именно этого? С какой стати мы должны на него давить?

— Беда Томми в том, что на него никогда не давили, — сказал Ричард.

— Спасибо, — сказала Молли.

— Ему никогда не показывали, в какую сторону двигаться. Молли просто предоставляла сына самому себе, будто он был взрослым, всегда. Как вы думаете, как ребенок должен все это понимать — свобода, составь сам свое мнение обо всем, я не собираюсь ни в чем на тебя давить; и в то же время — все эти товарищи, дисциплина, самопожертвование, раболепное отношение к власти…

— Вот что ты должен сделать, — сказала Молли. — Ты должен найти такое место где-нибудь там у себя, где все не сводится к деланию денег, продвижению бизнеса и к войнам за долю. Словом, поищи для Томми что-нибудь творческое. Потом предложи это место Томми, и пусть он сам примет решение.

Ричард, а лицо его буквально пылало от гнева над слишком желтой, слишком тесной футболкой, все смотрел и смотрел в свой стакан с виски, который он крепко сжимал обеими руками.

— Спасибо, — сказал он наконец. — Я так и сделаю.

Он говорил с такой упрямой уверенностью в высоком качестве того, что намеревался предложить своему сыну, что Анна и Молли снова переглянулись, приподняв брови: мол, ясно, весь разговор, как обычно, прошел впустую. Ричард перехватил этот взгляд и сказал: