Ну, вот вам и Шуберт, Франц наш Абрамыч, вот вам и неистовое стремление к счастью, действующее как озон, вот вам и учащение пульса, и потусторонний мажор в миноре.
В который раз он ощутил тоскливое предвосхищение развития темы, в который раз испытал бессильную ярость пленника, упершегося лбом в очередной тупик лабиринта.
— Получатель в Бангкоке тоже моментально растворился, — продолжал Калдман. — Ни офиса, ни сотрудников, ни документов. Фирма арендовала закуток в багажном отделении аэропорта, там же обрабатывали полученные коробки с оборудованием, переодевали их и отправляли дальше. Так вот, буквально на другое утро после выхода газеты все следы были заметены, все носы подтерты, все ширинки задраены, — на диво оперативная и тщательная работа. Судя по всему, тут действует некая прямая связь Израиль — Таиланд.
Калдман склонился над столом, слегка подался к Леону:
— Все это не ново. Помню классический случай, когда оружие, расфасованное по контейнерам, честь по чести запечатанное металлической лентой, исчезло по пути в Южную Африку на краткой дозаправке самолета, а к месту назначения прибыли в точности того же веса и в тех же контейнерах болты и шурупы. И что? Ничего. Фирма получила свои деньги по страховке. А дальше — как у Шекспира — тишина. Точнее, грохот пулеметных очередей и взрывы на улицах какой-нибудь колумбийской столицы. Или где-нибудь еще — тамошняя мафия, я уверен, нашла применение нашим «узи», «таворам» и «галилям»…
Он метнул острый взгляд на Леона, с напором произнес:
— Мне почему-то кажется, что Иммануэлю не понравился бы такой ход событий.
Эти его краткие и острые взгляды и сами по себе (из-за хищного левого глаза) напоминали пулеметные очереди. Во всяком случае, если у Леона и не возникло пока желания распластаться на полу, то отвести взгляд уже хотелось.
— Так и вижу его взбешенное лицо. И вообще: эта дерьмовая история для меня — личное унижение. Собственный провал.
Две-три секунды Калдман молчал, держа свою знаменитую говорящую паузу, которую, по условиям игры, должен был нарушить Леон. Но тот невозмутимо дожевывал кисловатую вишенку, добытую с вершины кондитерского монблана.
— А может, ты и прав, — сдержанно добавил Калдман (вновь мимолетный цепкий взгляд), — мертвым дела нет до унижений.
Да, я прав, ожесточенно подумал Леон, мертвым дела нет до унижений, а ты не втянешь меня в это чертово колесо. Я давно закончил ваши университеты, прошел вашу практику провалов и торжества и понял главное: я хочу быть подальше от того и от другого.
Неожиданно ему захотелось, чтобы у столика вновь возникла та диковатая девица с окольцованным лицом, с густыми шелковыми бровями.
Зачем, зачем она их проткнула?! И если бы извлекла металл, если б разоружилась — заросли бы дырочки в коже, или это лицо, собранное из нежных раскосых овалов, навсегда осталось бы меченным белыми оспинами шрамов?
Заодно интересно знать, на что тебе сдалась эта девчонка, что за тревожащая связь тебе почудилась между нею и самим собой?.. Как странно голос ее звучит — упругий, сопротивляющийся… Преодоление… чего? Угловатость жестов… Откуда эта необъяснимая схожесть между вами, какая-то опасность, обоюдная загнанность?
Изумившись этой мысли, столь посторонней всему разговору, всей трудной встрече с Калдманом, он тряхнул головой и спросил:
— А оборудование… ну, то, на чем специализировались ребята Иммануэля, — что оно собой представляет? И за какими операциями, говоришь, позволяет следить?
Натан откинулся к спинке дивана, остерегаясь спугнуть неожиданный интерес своего сложного собеседника. Помолчал, выбивая покалеченными пальцами на скатерти джазовый ритм звучащей мелодии. Лениво произнес:
— Да за любыми, в сущности, операциями: электронная почта, сайты, круг интересов и, главное, контакты. Нас ведь многие личности интересуют — например, те же охотники взорвать свою жопу в людном месте. Ну и еще кое-кто… Представь небольшие такие коробочки, нашпигованные хитроумными чипами, которые позволяют… Только не спрашивай меня о технических подробностях. Если коротко: они многое позволяют, ингелэ манс.
Ну что ж, более или менее понятно. Вслух Леон спросил:
— И что… так-таки ничего не удалось зацепить в Бангкоке?
— Почему же… кое-что удалось, я же говорю: главное в нашем деле — наблюдательность… Господи, ну и духота!
Натан схватил салфетку и принялся обмахиваться ею, отчего его мясистое багровое лицо возникало в трепыхании белого льна — в этой картине чудилось нечто балетное, что-то от танца маленьких лебедей. Жаль, что он так перенапрягается, подумал Леон, так явно переживает. Интересно — решится на шунтирование? Магда вроде бы настаивала, он сопротивлялся… Как бы спросить поаккуратнее, он ведь ненавидит все эти медицинские цирлих-манирлих.
— Ты можешь сказать, что не такое уж сложное дело — найти концы и затребовать у тайцев выдачи Крушевича. И те с удовольствием пойдут нам навстречу — на черта им эта головная боль? Но есть в деле одна запятая, один порожек, через который мы переступить не торопимся. Оттуда может потянуться нить, как Гедалья считает, в очень перспективном направлении. Именно поэтому пока не хочется трубить сбор. Понимаешь, когда мы вышли на Крушевича и стали копать всю историю купли-продажи акций злосчастной компании Иммануэля, секретарша вспомнила, что Крушевич однажды звонил из офиса и довольно нервно говорил по-русски — вероятно, не слышал, что девушка уже вернулась из кафе, куда он послал ее за гамбургерами. А может, просто не предполагал, что по-русски она чуть-чуть понимает. Ее привезли в раннем детстве, язык она знает плохо, но отличить русский от любого другого в состоянии. Разговора толком не поняла, да они наверняка и говорили-то, знаешь, как водится… Но уверена — по интонации, — что Крушевич был то ли раздражен, то ли встревожен. И дважды громко назвал собеседника «Казак». Думаешь, это кличка или фамилия?
— Может быть и тем и другим.
— «Казак»… — задумчиво повторил Натан, будто пробуя слово на язык. Потянулся к пучку зубочисток в крошечном фарфоровом стаканчике, вытянул одну и стал кропотливо освобождать ее от прозрачной обертки. — Казаки — разве это не украинцы?
Леон тронул ложечкой толстую матрасную пену на капучино в чашке, копнул чуть глубже. Он, как и Эська, любил сладости и откровенно предвкушал удовольствие, совершенно по-детски злясь, когда это удовольствие ему мешали получать. У него не было и тени сомнения, что Натан отлично знает, кто такие казаки.
— Не совсем. Это народ такой, сложился из разных этнических групп, как и все народы. Но сравнительно недавно. При царе были неплохими вояками, служили в основном в кавалерии. Было кубанское войско, донское, яицкое. Вольные люди, лихие рубаки… Нагайки там, папахи, сабли, прочий реквизит, обожаемый украинскими евреями, которых они порубали немало. С одним кубанским казаком я был знаком. Он преподавал у нас в консерватории. Между прочим, неплохой бас, но тоже — с нагайкой. Когда ты пытался ему возразить, что вот у Бетховена тут ясно указано, он взмахивал нагайкой и кричал: «Я здесь Бетховен!» — Леон улыбнулся воспоминанию. — Так что же, собственно говоря, вас насторожило? Мало ли кому человек мог звонить и с кем говорить по-русски. Вот если б вдруг он заговорил на суахили…
Последние минут десять Леон то и дело задерживал рассеянный взгляд на входной двери, и Калдман, заметив еле уловимое движение его глаз, отнес это на счет нетерпения — закончить встречу, распрощаться, улизнуть. Поэтому энергичней приступил к сути дела.
— Видишь ли, — со значением произнес он, — уже несколько лет мы гоняемся за одной тенью. По некоторым признакам этот тип — ключевая фигура во многих сделках по продаже оружия распоследнему сброду в самых вонючих подворотнях нашего региона. Например, российские триггерные устройства, без которых не сладить бомбу для очередной славной весенней демократии у нас под боком, — они приплывают в какой-нибудь Ливан не по случайной цепочке. Не исключено, что сам он обитает где-нибудь в Европе, но материализуется в разных местах. Ты же знаешь, все эти агенты-оружейники ведут кочевую жизнь: их можно встретить где угодно. Такой вот аноним. Валькирия на ближневосточном небосклоне. Да и черт бы с ним. Мы и сами — оружейная держава и продаем этих конфет и пуговиц на семь миллиардов в год. Но недавно от него пахнуло ураном и еще кое-чем, из чего мастерят «грязную бомбу». А это нам уже совсем не понравилось. Знаешь, как в готических романах: появляется призрак, его сопровождает запах сырости и ледяной холод… Так и здесь. С одной стороны, «грязная бомба» — это, конечно, небольшой радиус действия. С другой стороны — одной такой пугалки, прилетевшей из Ливана в Хайфу, как ты понимаешь, вполне достаточно для серьезной беды… Не далее как вчера в бегущей строке новостей Би-би-си: озорники из «Аль-Каиды» где-то в глуши затрушенной Анголы напали на полицейский участок и урановые рудники, которые разрабатывает некий западный предприниматель. Что за предприниматель, сколько их там, этих предпринимателей… А главное — «Аль-Каида»! Которая спит и видит «грязную бомбу», много маленьких таких грязнуль, чтобы вытрясти душу не только из Израиля — из кого угодно. Недаром они распихали спящие ячейки по всей Европе… Ты, возможно, помнишь одну историю чуть не восьмилетней давности: провал попытки переправить партию урана из Танзании в Казахстан, где руду должны были обогатить, а затем из Актау — Каспием — в Иран? Но на границе Танзании один контейнер показался подозрительным, и отправка сорвалась.
