— Ты прав, я бы не пришла.
— Значит, я правильно решил поступить нечестно…
Оксана дрожала. Ее губы, словно эхо, повторили слова «честно», «нечестно», потом она замолчала. И горестно вздохнула.
Виктор показал ей на скамью из кованого железа, сел и предложил ей к нему присоединиться. Она устало опустилась рядом.
Он схватил ее за руку. Она быстро отняла ее, как будто его пальцы ее обожгли.
— Я люблю тебя, Оксана.
Она вздрогнула, потом кивнула — она еле дышала, и вид у нее был потрясенный.
— И я тебя, Виктор.
— И что дальше?
— Что дальше?
— Ты меня любишь и поэтому сбегаешь?
Она встряхнула головой, пытаясь привести в порядок мысли, подобрать слова, решилась на что-то, потом передумала, ссутулилась:
— Нам лучше расстаться. Побыстрей. Через год, через месяц у меня может уже не хватить смелости уйти.
— Оксана, но в чем дело?
Она вся обмякла, сгорбилась, стала кусать губы, скрести ногтями скамейку. Виктор смотрел прямо перед собой и решил ждать сколько понадобится: умрет, но не станет ее торопить.
Японские туристы двигались по оранжерее мелкими шажками, за ними по пятам следовала пара словоохотливых итальянцев. Охранник попросил детей не трогать лепестки азалии.
Оксана нарушила молчание:
— Я должна кое в чем тебе признаться.
— Почему ты не сделала этого раньше?
— Я надеялась… Потому что, как только я тебе это скажу, между нами все кончится.
Виктор заколебался. Оксана говорила с такой грустной решимостью, так твердо, что он испугался чего-то ужасного. Встревоженный, он уже было хотел повернуть на понятную. А вдруг все так и будет, как она сказала?
Она почувствовала его сомнения:
— Ты уверен, что хочешь это знать?
В эту секунду ему захотелось убежать, исчезнуть из Королевских оранжерей, только бы не оставаться лицом к лицу с реальностью. Но он подумал, что Оксана, которая уже решилась поговорить с ним, будет разочарована его трусостью. И больше ради нее, чем для себя, он попросил ее продолжать.
Она вздохнула:
— Я плохая женщина, женщина-неудачница.
— Я никогда в это не поверю.
— Я ушла потому, что я никогда не смогу дать тебе то, на что ты имеешь полное право.
— Я не понимаю. Я хочу только любить тебя. И чтобы ты меня тоже хоть немножко любила.
— Да, вначале всегда так бывает… а потом…
— Что потом?
— Потом начинают строить планы на будущее, решают жить вместе, пожениться…
Он прервал ее, думая, что догадался, в чем была причина ее исчезновения:
— Ты замужем?
Несмотря на всю серьезность их разговора, она рассмеялась:
— Нет! С этим нет никаких проблем. Я не рискую впасть в би… бигамию… Слушай, «бигамия» — это двоеженство… А как сказать, что у женщины два мужа?
— Было бы логично сказать «биандрия», но такого слова нет. Реальность еще более несправедлива, чем лексика, — никакого равноправия.
Они улыбнулись; на какие-то мгновения им стало так же легко вместе, как прежде.
Испуганная этим ощущением, Оксана отвернулась, перестала смотреть Виктору в глаза, уставилась на посыпанную гравием дорожку и продолжала:
— Люди женятся и начинают мечтать о детях. Вот поэтому-то я и должна уйти, Виктор.
— Ты не можешь иметь детей?
— Я не могу иметь детей.
Виктор не реагировал. Оксана повернулась к нему и повторила:
— У меня их не будет.
Он не ответил ни слова.
— Я бесплодна. — На глазах у Оксаны выступили слезы. — Виктор, ты понимаешь, что я сказала? У меня врожденный дефект матки, и я не могу выносить плод. Кроме того, еще инфекция, которую я подхватила в пятнадцать лет и которая… О, как это омерзительно! Какое унижение рассказывать об этом тебе. Я не должна ни пересказывать тебе всю свою медицинскую карточку, ни оправдываться. Я люблю тебя, ты любишь меня, поэтому я ухожу. Я — плохой подарок для мужчины.
Раскрыв рот от нахлынувших чувств, Виктор медленно повернулся к ней и воскликнул:
— Это же чудесно!
Оксана ошарашенно откинула голову назад. Он повторил:
— Это чудесно… — И расхохотался.
Оксана вскочила:
— Так ты к тому же еще и смеешься надо мной?
От ужаса Оксана побледнела, она переминалась с ноги на ногу, стиснув челюсти, сжав кулаки, и смотрела на этого парня, которого имела несчастье полюбить, и теперь упрекала себя за то, что сразу не поняла, какое он чудовище. Не раздумывая, она отвесила ему пощечину. Одну. Две. Три.
Виктор встал, прижал Оксану к себе, обнял ее, затем взял ее руки в свои и попытался усмирить ее гнев поцелуем.
Потом он оторвался от нее и прошептал:
— Теперь моя очередь тебе кое в чем признаться. — И, приблизив губы к правому уху Оксаны, он продолжал: — Я тоже не подарок для женщины, Оксана.
— Ты, Виктор?
— Послушай.
Без обиняков и эвфемизмов, составляя короткие фразы из простых слов, он рассказал ей то, что скрывал от всех: что его мать заразилась вирусом СПИДа в двадцать лет и умерла пять лет спустя, что он был заражен с рождения и выжил только благодаря лекарствам, которые теперь уже могут удерживать эту болезнь в определенных рамках. Уже начав говорить, он рассказал ей о своей горькой юности, о том, как он осознал, что для всякого, к кому он приблизится, он представляет опасность, потом описал, как горевал, причем не только по матери, но и по возможности полюбить кого-то и завести семью.
— Коллеж Сен-Мишель, не растягиваемся, догоняем своих, не мешаем другим посетителям!
Громкий голос прервал его признания. Виктор и Оксана увидели, как в оранжерею впорхнули десятка три ребят и бесформенной массой двинулись к ним, топая по гравию с таким шумом, будто это стадо буйволов. За ними с криками бежала учительница — громкость ее криков была, похоже, обратно пропорциональна их эффекту: чем громче она вопила, тем меньше школьники обращали на нее внимания.
— Коллеж Сен-Мишель! Потише, пожалуйста! Не заставляйте меня жалеть о том, что я организовала этот день здоровья! Коллеж Сен-Мишель, ведите себя прилично!
Кто-то из школьников прошелся по ногам Оксаны и Виктора, кто-то встал перед ними столбом, рассматривая их, словно они были частью экспозиции.
Оксана из осторожности села на скамейку, Виктор тоже. Чтобы не привлекать лишнего внимания, они расселись на метр друг от друга, молчаливые и застывшие, словно незнакомые посетители, которые зашли переждать дождь.
Когда школьники наконец прошли мимо, Виктор, не глядя на Оксану и не прикасаясь к ней, продолжил свой рассказ.
Но что-то между ними нарушилось. Может, не хватало доверия… или пропало ощущение срочности. Как он мог поддаться этой волне оптимизма? Чем дальше Виктор заходил в своих признаниях, тем больше Оксана от него отдалялась. Каждое слово отталкивало ее, с каждой фразой расстояние между ними росло. Скоро повторится то, что происходило всегда: правда убьет любовь. Как он мог вообразить, что ему удастся выйти из-под власти этого заклятия?
Он замолчал.
Над ними под просторным стеклянным куполом раздался резкий птичий крик.
Виктор содрогнулся. Может, кожа у него и была теплой, но сердце застывало. Теперь он знал, как это будет: Оксана по доброте душевной станет его благодарить, просить рассказать дальше, пообещает, что они останутся друзьями, и она постарается помогать ему чем сможет — иначе говоря, она уйдет.
Он сидел опустив голову, с пылающими ушами, руки у него дрожали — хотя у него пока получалось это скрыть. «Ну скорее, пусть поспешит! Пусть уже бросает меня! Зачем ждать так долго!»
Он поднял голову, повернулся к ней и увидел, что лицо Оксаны залито слезами. Инстинктивно он потянулся, чтобы ее утешить, но потом не стал, понимая, что она оплакивает их ушедшую любовь. И остался сидеть неподвижно и гордо, хотя чувства буквально рвали его на части.
Оксана вытащила из сумочки платок и высморкалась.
«Как смешно устроена жизнь! — думал Виктор. — Говорим о наших неудавшихся жизнях, о наших гибнущих чувствах, и дело кончается полным носом соплей, водой из глаз, судорожными рыданиями. Мы сами — не что иное, как тела, которые шевелятся, сотрясаются, пока смерть их не освободит». Охваченный меланхолией, он подумал о своей матери — чего обычно старался не делать, — о ее могиле на кладбище Пер-Лашез, о том, во что, наверное, превратилось ее тело. Но его мать, по крайней мере, уже не мучается. «Покойся в мире». Может, даже ее труп улыбается, потому что она радуется, что больше не надо испытывать никаких чувств? «Покойся в мире». Какой оптимистический план! Умереть, да, умереть — и побыстрее. Горечь наполнила его душу своим отвратительным вкусом, вызвала спазм. Он закашлялся. Да, да, упасть, рассыпаться прямо здесь в прах раз и навсегда — и все. Голова налилась тяжестью, потянула его к земле, и тут он почувствовал, что Оксана его поддерживает. «Ну прямо медсестра… Можешь еще прикинуться моей сиделкой…» Его охватила злость и безнадежность, но он все-таки не отодвинулся.
