Эхо от стен посольства сдваивало стук его шагов по плитам тротуара.
Рабочий день кончился. Между пальмами в крашенных зеленой краской кадках высился завхоз и надзирал за тем, чтобы индийцы-уборщики выбили дорожку как положено, а то взяли моду, помажут сверху щеткой, и все.
— Так вы здесь, товарищ советник! — с такой искренней радостью бросился навстречу завхоз, что Иштван не мог не пожать протянутую руку. — Я же говорил: головой ручаюсь, что вернетесь.
— И наябедничали про бутылки.
— Зло меня взяло, когда на вас наговаривать начали. Я и ляпнул, мол, никто мне чекушки не поставил, а вы… Я имел в виду, какой вы, а эти тут же вывернули наизнанку, и вышла кляуза. Я же в защиту. Допреж слово вымолвить, язык надо откусить. Ведь я… Вы-то мне верите? — клятвенно уверял завхоз, не выпуская Иштвановой руки.
— Теперь-то верю, а то расстроился даже.
— Да я бы за вас, товарищ советник… Но ежели сам посол говорит, что имеет точнейшие данные, как и куда вы когти рванули, так я и заткнулся, хвост поджал.
— И подпись поставили, — с горечью упрекнул Иштван.
— Поставил. Не я один. Уверяли, мол, так надо, чего ж ерепениться.
— Ладно, старик, не о чем говорить. Самое главное, вы во мне не обманулись.
— А выходит, будто нас всех мордой об стол.
— Шифровальщик у себя?
— У себя, у себя. И секретарша на месте.
Валик свернутой дорожки посреди лестницы пришлось пере-, прыгнуть, как слишком высокий порог. Едва открыл дверь, Юдит вскочила из-за стола и повисла на шее, словно у чудом спасшегося. Расцеловала. Иштван не обнял ее, стоял, опустив руки. Большое, горячее, дружественное тело прижималось к нему, у самого лица были веки в голубых жилках, смирные ореховые глаза.
— Ты сердишься? Не простишь? Иштван, пойми, у Байчи была информация от какой-то женщины, абсолютно точная, что ты с этой австралийкой отплыл из Кочина. Слушай, я звонила тебе в гостиницу. Там ответили, что такого нет. Они всегда путают, они иначе выговаривают наши фамилии. Я стала настаивать, и тогда они сказали, что была такая супружеская пара, но уже уехала. Наверное, чтобы я от них отстала. Испугались звонка из Дели, А потом собрание, посол говорил так убежденно, что факт налицо и он нам сообщает… Та женщина…
«Грейс, — догадался Иштван. — Наверняка, Грейс».
— Ну, все, все, — потрепал он Юдит по плечу.
— Иштван, ты ее любишь? — тревожно спросила Юдит. — Что с вами будет?
Он замер, как от удара молотом, стоял, молчал, угодила-таки Юдит под самое сердце.
Неприязненно отвернулся, преисполненный горечью, поймал во взгляде Юдит жалость и доброту, словно ей это было ведомо, словно она уже прошла через это и, трогая собственные шрамы, стремилась поддержать его, тихонько промолвить: «Видишь? Ем, одеваюсь, тружусь, так что, по-видимому, жива осталась».
Когда он забарабанил кулаком в обитую железом дверь, живот свело судорогой, как бывало в войну перед атакой. «Достали-таки меня, — вкруговую крутилось в голове. — Крепко достали».
Дверь приоткрылась, оттуда повалил дым, словно на пожаре, но, завидя на столе консервную банку, набитую мятыми папиросными окурками, висящие в воздухе пласты дыма, наклонные плоскости, чуть вихрящиеся оттого, что шифровальщик их на ходу прорезал, Иштван понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
— Я за своими письмами.
Шифровальщик глянул вправо, глянул влево, ничего не спросил, с обычным угрюмым, сонным и отсутствующим видом отворил сейф и протянул обозначенный номером толстый конверт.
— Меня отозвали в порядке взыскания?
— Нет. По собственному желанию. Дата вылета на усмотрение руководства местного представительства. Вы говорили с послом?
Иштван вскрыл конверт, вытряхнул на стол несколько писем.
Сразу узнал почерк Илоны. Рассвирепел — все письма были вспороты. На некоторых листках в верхнем углу красным карандашом была сделана пометка — буква Ф.
— Какими получил, такими отдаю, — предупредил шифровальщик взрыв Иштванова бешенства.
— А это что такое? — ткнул Иштван пальцем в пометку.
— Это мне, чтобы я сфотографировал. Если не ошибаюсь, вам желательно пленочки и отпечатки? Они у меня отдельно. Только распишитесь в получении, у меня все должно быть в ажуре.
«Шифровальщик тут ни при чем, ему приказали, он исполнил». С трудом взяв себя в руки, Иштван расписался в учётном журнале. Поймал ехидное подмигивание, и вдруг его осенило: шифровальщик с умыслом не спросил, кто уполномочил его забрать бумаги и фотографии, шифровальщик попросту идет на сговор с ним. И, может быть, даже ставит себя при этом под удар.
— Вы эти письма читали?
— Сижу, жду по нескольку часов, скучаю… Читал. Гляньте на те, что с пометкой. Велено было переслать с курьерами. Так что вовремя забираете.
Иштван развернул один листок. Бланк «Франс пресс», почерк Нагара.
«Дорогой! Есть слух, что ты распрощался с посольством. Говорят, женишься, несмотря на пройденные испытания? В Мельбурн собрался? Тебя мне будет не хватать, ты же знаешь, как я тебя люблю. Если понадобится помощь, помни, что на меня всегда можешь рассчитывать. Раз не возвращаешься в Венгрию, значит, победил здравый смысл, с чем от души поздравляю. Бери пример с меня, я потерял родину, но обрел весь мир. Обнимаю. Морис».
Второе меченое письмо было от Чандры, от имени фирмы, основанной раджей Кхатерпальей, его тестем и самим Чандрой, г-ну И. Тереи предлагалось взять на себя надзор за капиталовложениями на территории Австралии, а именно за строительством новейшей прядильно-ткацкой фабрики хлопчатобумажных тканей, которое доверено давнему партнеру фирмы г-ну Артуру Уорду.
«Будучи извещен о чувствах, которые Вы питаете к дочери г-на Уорда, полагаю, что мое, а точнее говоря, наше предложение, поскольку оно является результатом серьезного рассмотрения и свидетельством общего доверия, может оказаться для Вас привлекательным. Условия могут быть оговорены впоследствии».
«Что же я колеблюсь? Стольким персонам я доставлю удовольствие, как, кстати, им будет объявить: „Мы это предвидели, тут давным-давно пахло побегом“. Наконец-то и у нас есть виноватый, вот он! Представительство очищено от неустойчивых элементов». Посол, говоря, что располагает доказательствами, не обманулся. Улики вполне достаточны. Таких писем не пишут, если за ними не стоят сговор и планы на ближайшее будущее. Байчи знал, что делает, письма он; проявляя великодушие, вручал, но фотокопии придерживал. Письмо Чандры явно имеет целью потворство развиравшемуся самолюбию, беглецу гарантируется финансовая независимость во избежание положения принца-консорта… Устроился для начала.
Захотелось плюнуть в распахнутый сейф, прежде чем понестись к Маргит, обнять ее, убаюкать, шепча: «Бежим отсюда, пора, пора ехать!»
Между тем шифровальщик не сводил с него глаз, испуская облака табачного дыма, клубящиеся в луче чертежной лампы, включенной, хотя на дворе был день-деньской.
Рука, держащая письмо Чандры, опустилась, будто листок был из свинца.
— Соблазнительное предложение, а? Примете?
Иштван не ответил.
— Когда едете?
— Не знаю.
Шифровальщик ухмыльнулся, словно в запасе есть прекрасный анекдот.
— Не исключено, что полетите вместе с шефом — весь подавшись вперед, торжествующе объявил он. — Час назад шифровка пришла, шеф отозван.
— Он об этом знает?
— Нет. Пока что, об этом знаем только мы с вами. Весело, правда?
«То-то у него мина на лице, будто он кот и мышку коготком придерживает, поразительно жестокое торжество, он убежден, что и у меня довольно поводов к ненависти, партнер ему надобен на этот часок».
— И когда собираетесь уведомить?
— Ночью. Крепче подействует. Уж поверьте, он не станет проверять, в котором часу пришла депеша, ему до утра и так хватит, о чем поразмышлять. Он меня столько раз держал тут, как собаку на цепи, все ему метилось, мнилось, вдруг что-то придет. Я тут ночи напролет караулил. К машине лучше относятся. Теперь я у него эту ночку отберу, подушку из-под головы выну, горячих углей насыплю. Нынче ему не спать.
В робковатом, нескором на слова человеке, осужденном на одиночество самим характером его труда, открылось сгущенное бешенство. Иштван задумался.
«Если Кадар меняет людей, значит, смена курса — это не маневр, не кратковременный эпизод, а смысл жизни, надежда Венгрии».
— Когда его от сиськи отлучат, вот увидите, плевать ему будет на Венгрию, социализм в один миг обрыднет. Летите с ним, за шиворот его домой приволоките, чтоб его там мордой ткнули в то, что наделал. Боюсь, однако, чуть он унюхает ситуацию, так мигом прикинется больным и начнет проситься на лечение в Швейцарию, там у него денежки надежно пристроены. Уж они его исцелят. Он-то исчезнет, о нем в два счета забудут, а вот характеристики, которые он навыставлял, долго еще будут портить жизнь таким, как мы. Потому-то и даю вам и негативы, и отпечатки, хоть вы о них, и знать не знали. Ему теперь не до вас, ему собственную шкуру надо спасать, — голос у шифровальщика ожегся от давно накопившейся ярости, вдруг он замолк на полуслове, и раздался стук в дверь. Шифровальщик прижал палец к губам. Прислушался, узнал голос Юдит, откинул задвижку.
