– Около библиотеки имени Ленина.
– Вот! – еще громче закричал, обрывая сестру, брат. – Я сразу сказал: его не на вокзалах надо искать, не возле школ и детских садов, как эти гады написали, его надо в библиотеках искать и в книжных магазинах! Правильно?!
По-прежнему ни на кого не глядя, по-птичьи дернув головой, Галина кивнула, подтверждая слова брата.
– Я по книжным магазинам мотался, а ее отправил по библиотекам. И одевайся, говорю, по-спортивному, потому что от библиотеки до библиотеки бегать будешь. А знаете, почему библиотеки и книжные магазины? – Это он уже к тебе обращался и тебя спрашивал. – Потому что вы всю ночь мне тогда в обезьяннике про книжки говорили и про то, что надо их читать. Я даже слова ваши запомнил: «Читайте книги, а все остальное приложится». Ну признавайтесь, это ваши слова? Это вы говорили?
Ты смущенно улыбнулся, уточняя:
– Ну, вообще-то, это Достоевский говорил.
– Вам лично говорил? – обрадовался Толик.
– Прямо так и говорил? – удивилась Анна Ивановна.
– Мам, Достоевский давно умер, – сказала Галина, вздыхая и косясь на тебя, и тут же упрекнула брата. – А тебе надо знать, двоечник.
– Да я знал, забыл просто, – отмахнулся Толик. – Ты лучше расскажи, как ты его опознала, узнала то есть, как подошла, поздоровалась…
Галина глянула на тебя коротко и смущенно.
– Узнала, подошла, поздоровалась…
Она не сказала ничего о твоей речи перед памятником Достоевскому, и даже взглядом ты не напомнил ей о том, как она шпарила кусками из «Бедных людей».
Вы еще почти не были знакомы, а у вас уже образовалась тайна, ваша первая тайна.
– Иди мой руки, я сейчас пирог с картошкой принесу, – сказала она и вновь вышла.
– У меня руки чистые, – ответил сестре брат и шлепнулся на стул рядом с тобой.
– Неслух, – обращаясь к тебе, прокомментировала Анна Ивановна.
Сын засмеялся.
– Ну что, намолила? – спросил он, глядя на нее насмешливо и откидываясь на спинку стула.
– Намолила, да, – кивнула она кротко и горделиво и, поджав губы и вскинув остренький подбородочек, прибавила: – И Евгень Алексеича намолила, и тебя из плена вымолила.
Толик засмеялся и хлопнул ладонью по столу.
– Да ты же не знала, что я в Чечне! Вы же не знали ничего!
– Не знали, зато чуяли, – не без обиды в голосе возразила старуха. – У нас после Васеньки чутье на это образовалось.
– Я знала! – сердито крикнула из кухни сестра.
– Ты – да, а они – нет. – Толик повернулся к тебе: – Васька – это брат мой старший, в Афгане погиб, на мине подорвался, да я ж вам рассказывал, помните?
Ты кивнул и, взглянув на старуху, спросил тихо, но очень серьезно, рассчитывая на серьезный же ответ:
– Анна Ивановна, а вы верите в Бога?
Она даже вздрогнула от такого вопроса, никак его не ожидая, от волнения напряглась, но тут же успокоилась и заговорила доверительно и деловито, как будто речь шла не о существовании Бога, а о рецепте засолки огурцов:
– Понимаете, Евгень Алексеич…
– Да не верит она! – заорал, перебив мать, Толик.
– Понимаете, какое дело, Евгень Алексеич… – повторила старуха, но сын вновь перебил ее и заглушил:
– И никто у нас в семье не верил и не верит! Говорят, на войне все верят. Неправда! Я не верил, ни разу не верил. Даже когда в плен попал – не верил! Что я, дурак, что ли…
– Понимаете, Евгень Алексеич… – Старуха словно не слышала ничего, кроме твоего вопроса, осторожно и старательно подбираясь к своему ответу. – Понимаете, Евгений Алексеевич… тут вот какое дело… Тут верь не верь, только куда ж от него денешься…
– От кого? – ты понял, но почему-то предложил уточнить.
– От Него, – со значением ответила старуха.
Толик вновь засмеялся и хлопнул по столу ладонью.
– Ну, мать, ты даешь!
– Да замолчи ты наконец, балабол! – громко крикнула из кухни сестра.
– Сама замолчи! – еще громче крикнул ей брат.
Совсем взрослые, в доме своего детства и в присутствии отца и матери они вели себя как малые дети.
Ответ тебя удовлетворил, но требовались уточнения.
– А как вы за меня молились? – тихо спросил ты.
– Как молилась? Как молилась, так и молилась, – пожала плечами Анна Ивановна. – Боженька, миленький, сделай так, чтоб Евгень Алексеича Золоторотова из тюрьмы выпустили… Так и молилась…
– Так бога же нет! – насмешливо, нетерпеливо и возмущенно воскликнул, вскакивая, Толик.
– Есть! – тоже вскакивая и обратив к нему лицо, не согласилась старуха.
– Нет!
– Есть!
– Нет!
– Есть!
В этом главном на все времена человеческом вопросе каждый в семье Куставиновых настаивал на своем все более громко и страстно, как будто это только их личный куставиновский вопрос, и от того, как он будет решен, зависит жизнь и благополучие не только их семьи, но и ближайших родственников и соседей.
– Тихо, Куставиновы! – хлопнув ладонью по столу, оборвала крик Галина и, смущенно глянув на тебя, проворчал: – Разорались тут…
Старуха с сыном разом замолкли и засмеялись, и с ними засмеялся, мотая головой, старик.
Галина вновь глянула на тебя и виновато и ободряюще улыбнулась.
– Говорят, бога не видел никто никогда, потому его и нет… – заговорила Анна Ивановна тихо и примирительно, вновь повернув свое невидящее лицо к сыну. – Мы с твоим отцом неба никогда не видели, а знаем, что оно есть. И какое оно знаем…
– Так это мы вам сказали! И рассказали… – засмеялся Толик, бросая на тебя осторожный взгляд, не понимая, на чьей ты стороне.
– Нет, сынок, мы это и до вас знали. Правда, Глеб?
Старик кивнул и продолжил сидеть, опустив голову.
Сделалось тихо.
– Так вот, я Богу молилась, и Евгень Алексеича выпустили, – продолжала объяснять Анна Ивановна.
– Да не выпустили его! – засмеялся Толик, удивляясь очевидной материнской глупости.
– Сбежал? – поднял голову Глеб Григорьевич.
– И не сбежал! Его Найденыш обкуренный прогнал, правильно? Мне Хохол все рассказал, мы с ним в одном сарае у Лом-али в плену сидели… Хохол гад, но Найденыш еще больше гад… Он Хохла вырубил рукояткой пистолета в лоб, а когда очнулся и увидел, что вас нет, – Толик обращался сейчас только к тебе, – и понял, что за это им будет, тем же макаром Лёху вырубил. А Найденов, главный гад, эти удары вам потом приписал… И пистолеты… А срочник, салага, молчит… Да никому там правда не нужна, им всем он один нужен! – проорав это, Толик указал взглядом на тебя и даже пальцем в твою сторону ткнул.
Стало тихо. Все смотрели на тебя, и от неловкости ты опустил глаза.
– А сегодня целый день вот как молилась, – словно не услышав, все больше воодушевляясь, продолжала Анна Ивановна: – «Боженька, будь добренький, помоги нашим ребяткам Евгень Алексеича Золоторотова найтить».
– Найтить, – передразнил Толик и засмеялся.
– Иной раз досада брала: «Ну что тебе, жалко?» – говорю, – продолжала старуха. – Ты только, говорю, помоги, а остальное мы все сами исделаем, придумаем тут чего-нибудь…
– Одна помолилась, а другая нашла, – снисходительно и насмешливо подытожил Толик.
– Нашла, – глядя на брата, с упреком в голосе проговорила Галина, держа перед собой пирог с картошкой.
– Нашли, – продолжая спорить с сыном, повторила старуха.
– Нашли, – согласился с ней старик.
В дверь длинно позвонили.
– Настька! – первым отозвался Толик.
– Настя, к пирогу как раз, – улыбнулась Галина.
– Настена, – прогудел Глеб Григорьевич.
– Настюшка, сердечко наше, – всплеснула руками Анна Ивановна.
Ты повернул голову к двери и увидел, что в комнату входит милиционер.
– А что это у вас дверь открыта? – спросил он и что-то еще сказал, но ты уже не слышал…
6
…Когда в детстве я лежал в больнице после операции по удалению гланд, ночью у меня открылось горловое кровотечение, и, боясь потревожить спящих – стесняясь, лежал неподвижно и глотал собственную кровь, пока не стошнило кровью же, и уже не мог ее больше глотать, а она все шла и шла, выползая изо рта на подбородок и грудь, напитывая подушку и простыню, а я все лежал, стесняясь…
Потом, когда сделали еще одну операцию, я очнулся после наркоза и увидел маму…
Она сидела рядом с кроватью на стуле и молча плакала, никогда – ни до, ни после я не видел маму плачущей, но не мог сказать ей, чтоб не плакала, и не от слабости и сонливости, а от удивления, от тихого удивления – почувствовал вдруг, показалось, да нет, не показалось, а, можно сказать, увидел, со стороны увидел: ножки кровати, на которой я лежал, и ножки стула, на котором она сидела, были длинные-предлинные, высокие-превысокие – может быть, десять метров, может, сто, а может, тысяча, говоря детским языком – до неба…
Мы с мамой были на небе, и там было тихо, легко, покойно.
Она была молодая, красивая и улыбалась, пряча слезы.
– Мама! – сказал ты и, удивившись этому произнесенному тобой слову, открыл глаза.
В крошечной незнакомой комнатке было сумрачно, сквозь закрытую дверь пробивались голоса: один, мужской, стариковский, напоминавший ровное гуденье шмеля, другой – женский, старушечий, походивший на нервное стрекотание швейной машинки.
