«…подлинные герои нашего общества? — говорил тем временем Джек с таким тонким сарказмом, что это казалось изысканной вежливостью. — Это не такие люди, как я, и даже не такие, как Меред Доу. Нет. Безусловно, нет. Подлинные герои у нас — наркоманы».
«Я что-то не понял… Вы сказали наркоманы?»
«Они больше всех трудятся. Они заслуживают признания. А их третируют, с ними не считаются, их критикуют, — сказал Джек. — Их в Детройте такое множество, а они никак не организованы… их силы не объединены. Если, конечно, у них нет какой-то тайной организации. Они представляют собой важнейшую прослойку нашего общества — вот они герои».
«Мистер Моррисси, наши телезрители скорее всего решат, что вам надоели мои вопросы или что они вызвали у вас раздражение, сарказм, и я знаю, что вы много работаете и…»
«Ах, сарказм? Сарказм? При том, что мне известно, как трудно внушить людям простейшие истины? Откуда же у меня может взяться сарказм?»
«…в вашей работе вы, безусловно, общаетесь… бываете связаны… с жертвами нашего общества, которые, конечно, заслуживают того, чтобы их интересы, как и интересы любого человека, даже состоятельного, были должным образом представлены, и, возможно, вы не отказались бы высказаться по поводу тяжелого положения, в котором находятся наркоманы здесь, в одном из крупнейших городов нашей страны?»
«Да, хорошо. Они — подлинные герои общества потребления. Это они — идеальные потребители, а вовсе не домохозяйки. В плане экономики у них не бывает застоя. Они движут экономику вперед. Они — идеальные труженики, трудятся они непрерывно — такое трудолюбие ни одному пуританину и не снилось — по двенадцать-пятнадцать часов в день, триста шестьдесят пять дней в году — вечно рыщут, нет у них ни отпусков, ни уик-эндов. Если бы все наше общество можно было превратить в общество наркоманов, оно крутилось бы само, вечно. Покупать-продавать, непрерывные сделки на улицах, рынок, где есть и спрос и предложение и где очень мало жалоб от клиентов. Рынок отражал бы малейшие изменения в экономике и, следовательно, больше соответствовал бы идеалам laissezfaire[16] капитализма… которые — я думаю, вы согласитесь со мной — были подорваны и преданы многочисленными либеральными администрациями, сменявшими друг друга у нас в Вашингтоне…»
«А эти ваши взгляды… м-м… мне кажется, эти ваши взгляды чрезвычайно интересны, но, пожалуй, не очень серьезны?.. Таких же взглядов придерживается и ваш клиент, Меред Доу?»
«У него нет никаких взглядов. Ему проломили череп».
На этом телесюжет обрывался. Элина смотрела на экран и ждала продолжения: ей казалось, что в шестичасовом выпуске новостей Джек сказал что-то еще. Но уже снова включили телестудию, и диктор с мальчишеским лицом и очень широким цветастым галстуком, время от времени отрывая глаза от листа бумаги, улыбался в аппарат.
«…это очень серьезно, когда насилие начинает бушевать у самого нашего порога, — говорил он. — А теперь слово Бадди Бенедикту, который расскажет о погоде в Детройте и прилегающем районе…»
Элина выключила телевизор.
Она продолжала сидеть, прижавшись лбом к экрану. Отчаяние последних недель снова нахлынуло на нее — она сама не знала почему; возможно, это свидетельство того, что ее любимый существует, что он связан с миром, к которому она не имеет никакого отношения, было невыносимо для нее. Тем не менее мозг ее не мог на этом сосредоточиться. Мысль скользила, спотыкаясь о предметы, ни на чем не задерживаясь, так же как ее взгляд не мог сосредоточиться на картинке телеэкрана, отчего лицо любимого превращалось в расплывающееся пятно.
А затем другая частица ее, с почти такой же, как у Джека, быстротой, логичностью и безапелляционностью отчетливо сформулировала мысль: «Какое это имеет значение?», она путает себя с каким-то другим человеком, она-то ведь свободна, как свободны все люди друг от друга. Не может он целиком принадлежать ей, да он ей в общем-то и не нужен. Она подумала: «Я же не его жена. Проиграет ли он или даже выиграет, меня это не касается».
Но и на этом голосе, звучавшем в ней, она не могла сосредоточиться мыслью. Она сидела, прижавшись лбом к экрану, закрыв глаза. Она чувствовала себя беспомощной и в то же время огражденной от опасности, как дитя.
13
Четыре из произошедших в 1971 году 690 случаев убийств были совершены в Детройте разъяренным отцом, выследившим свою сбежавшую дочь и ворвавшимся в квартиру, где эта четырнадцатилетняя девчонка поселилась с дюжиной других юнцов, — было это недалеко от того места, где жил сам Джек. Двое-трое подростков сидели на голом полу, несколько человек стояли, кто-то входил в комнату, кто-то из нее выходил, когда отец ударом ноги распахнул дверь и начал на них орать. Потом никто уже не мог вспомнить, что он орал, и он сам ничего не помнил. Дочь и ее компания уставились на него — перед ними был мужчина средних лет, в куртке, он всхлипывал, в руках у него был «спрингфилд». А через несколько секунд трое были уже мертвы, включая его дочь, а четвертый — юноша лет двадцати с небольшим, недавно приехавший в Детройт и зашедший в квартиру всею за полчаса до этого, — умирал: часть лица у него была снесена выстрелом, что впоследствии затруднило опознание. Под конец выяснилось, что он был из Сент-Пола, штат Миннесота.
Отца по имени Коул арестовали, но почти сразу отпустили на поруки, что редко бывает в случаях убийства: судья Макинтайр, перед которым он предстал, охотно отпустил его, учитывая репутацию, которой Коул пользовался у себя в округе: вполне достойный гражданин, мастер на местном заводе, принадлежащем небольшой станкостроительной компании, человек, за которым не числилось ни задержаний, ни тюремных заключений. В местных газетах и в новостях по телевидению его увидели рядом с женой рыдающим навзрыд или вместе с женой и священником в церкви — Коул при этом закрывал руками лицо. «Сломленный человек», — сказал про него кто-то.
Марвин Хоу тотчас сел на телефон и предложил свои услуги по защите Коула: он сделает это без гонорара, абсолютно бесплатно. Если суд назначат скоро и проведут его быстро, он был уверен, что это едва ли нарушит его планы на весну. Как только Хоу стал адвокатом Коула, обвинение в преднамеренном убийстве было тут же изменено на обвинение в убийстве непреднамеренном; Коул предстал перед судьей Гарольдом Фоксом, процесс провернули очень быстро — он длился всего неделю, хотя и широко освещался по всему штату и на Среднем Западе вообще. Хоу подготовился к защите за одно утро, поглощая завтрак, — стоял на кухне у стола, листал бумаги и что-то записывал, отправляя в рот ложку за ложкой овсянки и запивая по своему обыкновению бурбоном: дело Коула в известной мере походило на «хрестоматийное дело», которое он вел в Далласе, штат Техас, восемь лет тому назад, когда разъяренный муж пристрелил свою жену, а заодно и еще несколько человек. Поэтому Хоу не пришлось ничего особенно придумывать. Достаточно было просто встретиться с Коулом, поговорить около часа с ним, его женой и остальными детьми — и Хоу уже досконально знал этого человека, знал все, что ему следовало знать.
Обращаясь к присяжным в своей заключительной речи, судья Фокс, мужчина средних лет, у которого была молоденькая дочь, отметил, что, хотя прокурор и доказывал, что Коул, несомненно, намеревался (купив ружье и принеся его с собой) совершить преступление, присяжные должны учитывать некоторые основные принципы юристпруденции (самое главное — презумпцию невиновности), общественное лицо и моральный облик подсудимого, его религиозность, репутацию в округе и на станкостроительном заводе, показания рядя свидетелей, а также то обстоятельство, что по закону человек, лишившийся рассудка, не может отвечать за свои поступки. Судья Фокс сказал: — Если вы считаете, что обвиняемый виновен в непреднамеренном убийстве, как тут вам объясняли, — вынесите ему вердикт: «Виновен». Если же вы считаете, что обвиняемый не мог отвечать за свои поступки, что увиденное на какое-то время лишило его способности владеть собой и он не мог сдержаться… тогда вынесите ему вердикт: «Невиновен».
Голос судьи Фокса дрожал.
Присяжные совещались пятьдесят минут, и, когда они вернулись в зал, Марвин Хоу увидел, что они собою довольны — они открыто смотрели в сторону защиты, — и понял, что одержал победу.
Невиновен.
С таким заголовком и вышли в тот день газеты, это была самая волнующая новость дня. Марвин снялся со своим клиентом и женой клиента — все трое очень взволнованные, по лицу Коула текли слезы, лицо жены было ошарашенное; затем Марвин пожал им руку — и всем остальным тоже, — сказал «до свиданья» и поспешил на самолет, летевший в Сарасоту, штат Флорида, где он выступал против страховой компании, который был предъявлен иск на полтора миллиона долларов.
