Большая спальня была пуста, как и задняя у лестницы. Но во второй комнатушке стояла узкая кровать.
Колин уложил на нее Майкла и начал стаскивать с него дождевик.
— Это ты, Морис? — сказал Майкл и нерешительно протянул руки.
— Это Колин, — сказал он. — Сейчас я тебя укрою.
— А, Колин, — сказал Майкл, словно с трудом вспоминая, кто он такой.
Он снял с него дождевик, расшнуровал ботинки и укрыл его одеялом. Его ступни свисали с кровати. Носки были дырявыми. Воротничок рубашки, заметил он, был изнутри совсем черным.
Он погасил свет.
Майкл даже не пошевелился.
Колин вынул ключ из замка, вышел через парадную дверь, запер ее и бросил ключ в щель для писем.
Потом, сунув руки в карманы, он пошел по улице к своему дому.
29
— Ну, и что ты про нее скажешь? — спросила она. Комната выходила на крохотный двор. За открытым окном в боковой стене слышался шум уличного движения.
— Тебе не тягостно тут жить?
— Тягостно? — Она посмотрела на него с улыбкой. Казалось, она была довольна.
— Но ведь прежде ты всегда жила в отдельном доме. Пусть даже в доме сестры, — сказал он.
— Ты когда-нибудь жил один? — сказала она.
— Нет, — ответил он.
— А вот попробуй.
Она прошлась по комнате: выцветший ковер на полу, старая мебель, посеревшие обои с узором из бледно-коричневых цветов.
— Мне это было и остается не по карману.
— У тебя всегда все сводится к деньгам.
— Но ведь так оно и есть, — сказал он. — Во всяком случае, почти.
— Там, откуда ты, — сказала она. — Но не откуда я.
Однако ее расстроило, что комната ему не понравилась.
Возможно, она сама впервые попробовала жить одна. Тут не было ничего от солидной элегантности дома ее сестры с его паркетными полами, толстыми коврами, массивными креслами в светлых чехлах и мебелью красного дерева.
— А с мужем где вы жили? — спросил он.
— У нас был свой дом. Около одного из их магазинов. Купленный его родителями. Каменный, с асфальтовой подъездной дорогой, а вокруг маленький парк. В нем было восемь спален.
— Вы спали в разных комнатах? — спросил он.
— Нет. — Она засмеялась. Эти расспросы почему-то ее развеселили. — У нас жил племянник. Он учился в школе неподалеку.
Она стояла перед ним, маленькая, снова помрачневшая — из-за какого-то воспоминания о прошлом или о ее прежнем доме. Она отвела глаза и посмотрела на окно — возможно, вдруг осознав тоскливое одиночество подобной жизни в полной оторванности от всех. Его еще прежде удивило, что она выбрала такое неприглядное место: дом в ряду таких же запущенных викторианских домов стоял на улице, ответвлявшейся от центральной площади. Он много раз проходил мимо него по дороге в школу.
— А каким был твой муж?
— По-моему, я уже тебе рассказывала.
Теперь она стояла спиной к нему, словно он грубо оттолкнул ее.
— Просто мне приятней жить в маленькой квартире, — сказала она. — Снейтонский дом мне никогда не нравился. Темный, огромный, сырой, холодный и всегда какой-то пустой.
— Ты оставалась там одна весь день?
— Я работала в магазине.
— А кем?
— В моем ведении была конторская часть. Мы продавали ковры с нашей фабрики.
Он схватил ее за локоть. Она была очень легкая и тоненькая — казалось, он может поднять ее одной рукой. И все же по временам она выглядела грузной и тяжеловесной, словно ее вообще было невозможно физически сдвинуть с места. Он не знал больше никого, кто с каждой переменой настроения словно бы обретал другое строение тела. Даже кожа у нее становилась то нежной, то жесткой. И сама она как будто не была над этим властна.
Теперь она повернулась и прямо посмотрела на него.
— Почему ты не сделаешь выбора? — сказала она.
— Но какого?
— Какого угодно.
Она высвободила руку и отошла.
— Впрочем, я не должна об этом спрашивать. Мне тебя упрекнуть не в чем.
Как-то, когда они гуляли по городу, она показала ему дом своих родителей. Он стоял на обсаженной деревьями улице за школой короля Эдуарда, большой кирпичный особняк с садом, в котором работал мужчина в комбинезоне, сгорбленный, седой и, пожалуй, чем-то похожий на его отца.
Он не мог понять, почему, порвав с мужем, она не вернулась туда.
— Что думают твои родители? — сказал он теперь, обводя рукой комнату.
— О квартире? — сказала она. — Они ее не видели. — И секунду спустя добавила с легкой улыбкой: — Почему ты так или иначе все сводишь к родителям? Ты настолько нерасторжимо связан со своими?
— Нет, — сказал он. — Это чисто экономический момент.
— Да? — сказала она и добавила все еще с усмешкой: — Я начинаю сомневаться. — Через секунду, по-прежнему не спуская с него глаз, она вернулась к его вопросу. — Но как бы то ни было, они ее не видели. И, рада сказать, вряд ли увидят.
— Разве они не захотят побывать тут? — сказал он.
— Только если я их приглашу.
— А ты не пригласишь?
— Во всяком случае, не в ближайшее время. Нет, — сказала она.
Дважды, зная, когда она работает, он заходил в аптеку Беннета и заставал ее за прилавком. В юности она училась на фармацевта и часто, когда родители болели или уезжали отдохнуть, полностью заменяла отца. Аптека помещалась в старом кирпичном здании на углу переулка. В высоких окнах-фонарях стояли старинные банки с разноцветными жидкостями и черного дерева вращающиеся шкафчики прошлого века.
В первый раз он решил, что она смутилась: она стояла за прилавком в белом халате и обслуживала покупателя. Ее отец, маленький, с тонким лицом, белыми волосами и багровой кожей, отвернувшись к шкафчику, вынимал из ящика какие-то пакетики. По-видимому удивленный изменением ее тона, когда она здоровалась с Колином, он поглядел на него поверх очков с некоторым любопытством.
В тот раз она сослалась на что-то и ушла с ним. Они шли по улице к центральной площади, и она опиралась на его руку, словно для того, чтобы разуверить себя, убедить, что ничего нежданного не случилось, что она не потеряла его и не упала в его глазах, когда он вдруг увидел ее за прилавком, и для того, чтобы показать отцу, который, несомненно, следил за ними из окна, что это вовсе не случайная встреча. И Колин тогда почувствовал себя ближе к ней.
Во второй раз она отказалась уйти с ним. Аптека закрывалась через час; он приехал в город на заднем седле стивенсовского мотоцикла после конца занятий и вынужден был уйти и ждать в баре. Она пришла через час и поздоровалась с ним, привычно чмокнув его в щеку. Так, словно они уже несколько лет были женаты. В ней была какая-то особая непринужденность и прямота, уверенность в себе, рождавшаяся из странных периодов самоанализа, и эгоцентризм, который никак не ронял ее в его мнении. Все это только сильнее толкало ее к нему.
— Что сказал твой отец? — спросил он, после того как первый раз зашел в аптеку.
— Ничего, — сказала она, но после некоторого размышления добавила: — Он считает, что ты очень молод.
Теперь он сказал:
— А они знают, что ты сняла квартиру? Наверно, да.
— Я говорила им, что ищу квартиру, — сказала она. — Но в любом случае они узнают от Морин. То есть что я больше у нее не живу.
— Ты когда-нибудь бываешь дома?
— Иногда, — сказала она.
Она смотрела на него и хмурилась: он пытался разгадать загадку, которая для нее не существовала вовсе или же не заслуживала таких стараний.
— Они заняты своим, — сказала она, а когда он спросил чем, она сказала: — Друг другом. Так было всегда. Они поженились совсем молодыми и, по-моему, вовсе не хотели иметь детей. Если не считать аптеки, отец, насколько я могу судить, ни о чем, кроме моей матери, никогда не думал. А она не думала ни о чем, кроме него. Они полностью поглощены друг другом. И это — прожив вместе почти сорок лет.
— А когда вы были маленькими? — сказал он.
— Держали нас на втором плане. Морин в девятнадцать лет сбежала и нашла себе жениха, но это кончилось ничем. Впрочем, она потом очень скоро вышла замуж. Короче говоря, мои родители никогда по-настоящему нами не интересовались. Они заботились о нас, бывали нам рады, когда мы приезжали на каникулы из школы, но меня не оставляло ощущение, что все это лишь незначительный придаток к их жизни.
В аптеке он заметил между отцом и дочерью своеобразную мягкую благожелательность: они работали вместе легко, без напряжения, с большой взаимной симпатией — словно старые друзья или брат с сестрой. И ни малейшего намека на то всепоглощающее, властное, требовательное, с чем он сталкивался у себя дома.
Он рассказывал ей про свою семью: она очень заинтересовалась его родителями, и был момент, когда он чуть не предложил познакомить ее с ними, но почему-то удержался и просто продолжал разговаривать о них, о Ричарде и Стивене.
