– Ты бы знал, какого я там страху натерпелся, Александр, – с размаху грохнул кулаком по столу Юрий, – такого я, признаюсь, давненько не испытывал. Представь себе такую ситуацию. Заходим мы в помещение для досмотра личных вещей, где нас разделяют, и Элиза идет направо, а я налево, в мужской отсек. Там меня встречает эдакий надменный, мордастый «прапор», который неспешно открывает мой паспорт, медленно вчитывается в него, и тут... белесые бровки его взлетают чуть ли не до затылка, он поворачивается ко мне всей своей тушей и со злорадненькой улыбочкой изрекает:
– О-о-о, господин Головченк-о-о, как приятно с Вами вновь встретиться! – и так и сверлит меня своими пронзительными пуговками.
Тут я чувствую, что мое и без того подорванное постоянными стрессами сердце проваливается куда-то вниз, очень глубоко, и передо мной, как говорится, проносится вся моя несчастная жизнь, в конце которой меня вводят под конвоем и в наручниках в Мосгорсуд, и судья торжественно оглашает приговор. Ну и далее, по тексту: измена Родине, этап, Колыма, тюремная роба. И в этот момент я, вроде как со стороны, вижу себя, стоящего перед этим надутым боровом с выпученными глазами, и из моей глотки вырываются некие нечленораздельные звуки, вполне доброжелательного, впрочем, свойства.
– А... неуверенно бормочу я, – так это Вы-ы-ы? – и эдак нерешительно тычу в его сторону пальчиком.
– Да-да, – кивает тот и лыбится, широко, довольно, как обожравшийся крокодил, во все свои восемьдесят зубов, – вспомнили, значит, как в позапрошлом году мы Вас на осенней регате у последнего поворота «сделали».
Тут мое сердце подпрыгивает вверх и застревает уже где-то в районе кадыка.
– Боже мой! – наконец соображаю я, – да, дела мои вроде пока не столь уж и провальны, просто налетел на «фаната» от гонок на спортивных яхтах. Боже!!! – тут же влетает мне в голову вторая мысль, – так ведь это значит, что он в этом деле «рубит» в сто раз лучше меня, а ведь мне сейчас придется поддерживать с ним на эту тему серьезную беседу. То есть, конечно, пока мы с Элизой до Таллинна ползли, я поневоле запомнил название некоторых морских штучек, но ведь это было и все, что я знал по данной теме. И я чувствую, что моя спина густо покрывается мурашками. А тот, прямо раздувшись от гордости в своем, едва не лопающемся на его брюхе мундирчике, ковырнул уже как бы промежду прочим мои вещички и чуть ли не силком тащит меня наружу, к нашей стоящей в двадцати метрах посудине.
«Все, – думаю», – начинается последний акт трагедии. И я ведь прекрасно понимаю, что ему до смерти интересно покопаться на нашей посудине в такелаже, и ясно, что не в поисках какой-либо дурацкой контрабанды или наркотиков, а только потому, что он «фанат» и будет потом целый год таким же, как он, фанатам хвастать, что имел счастье побывать на яхте того самого, легендарного Головченко. И вот мы с ним уже на причале. Впереди меня летит, с сияющими глазами и подрагивающими от волнения пальцами, мой прапор. За ним на негнущихся от страха ногах волочусь я. Теперь, Сашок, я уверенно могу сказать тебе, что точно знаю, с какими мыслями преступники поднимались в древности на эшафот. Ведь точно с такими же мыслями и я поднимался, вернее будет сказать спускался по трапу на борт нашей «Солейны».
«Вот и все, – обреченно размышлял я, – вот и отмучился ты, братец, первый же самый невинный вопрос, который мне непременно задаст в следующую секунду этот таможенник, вмиг раскроет мою, совершенно безграмотную в вопросах яхтостроения сущность». Словно в замедленной съемке я видел, как он резво спрыгивает на палубу, как мертвой хваткой вцепляется в какую-то блестящую никелем снасть и, уже разевая для смертельной фразы рот, поворачивается ко мне. Но идет секунда, идет другая, а он молчит, и тут только до меня доходит, что взгляд его направлен почему-то отнюдь не на меня, а на что-то другое. На то, что находится за моей спиной. Я, естественно, поворачиваю голову в ту же сторону и вижу, что к нам от здания таможни идет Элиза. Но, Боже, как она тогда шла, Саня, ты бы видел. Упругим, летящим шагом, с развевающимся золотом волос и горящими, словно два изумруда на бледном от переживаний лице, глазами. Заметив мой совершенно «растопыренный» взгляд, она сразу все поняла и мимолетной, предназначенной лишь для меня улыбкой дала понять, что берет управление ситуацией на себя. Облегченно вздохнув, я тоже, словно бывалый мореход, спрыгнул на янтарные доски палубы и скромно отступил в сторону.
– Господин таможенник, – проворковала она таким милым и в то же время страстным голосом, что у меня аж мурашки пробежали по коже, – привь-етствую Вас на борту «Солейны». – Она непринужденно подхватила его под локоть и сразу потащила на бак, от меня, надо полагать, подальше. Едва успев поймать брошенную ею в мою сторону сумку, я скатился с ней в обнимку в помещение кают-компании и, сдернув со стоящей на столе банки кока-колы заглушку, влил ее содержимое в свою, напрочь пересохшую от страха глотку. Выдохнув, после того как последние капли живительной жидкости исчезли в моем горле, я плюхнулся на диванчик, ибо ноги уже не держали меня, но собрав все самообладание в кулак, вновь вскочил. «Что это я здесь расселся, как король на именинах? – подумал я, почувствовав некоторый прилив сил, – надо идти наверх, Элизе помогать».
Но, бодренько выскочив на палубу, понял, что я здесь фактически лишний. Хозяйка яхты так профессионально «грузила» зубастого, что тот млел и только пузыри не пускал от восторга. При этом она уверенно открывала всевозможные лючки и шкафчики, непринужденно показывая их содержимое, так что спроси начальство после проведенного досмотра этого таможенника, тщательно ли тот провел осмотр яхты, он с чистой совестью ответил бы: «Да! Конечно. На все сто!»
Заметив мою высунувшуюся в эту секунду из люка голову, Элиза кистью правой руки сделала в мою сторону резкий жест, означавший только одно: будь добр, исчезни.
Разумеется, я тут же исчез.
«Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок», – припомнил я весьма вовремя старинную народную мудрость и, оперативно затолкав наши походные сумки в нишу под диваном, распахнул дверцу холодильника. Слава Богу, с наших с тобой военных времен я не забыл науку быстро собирать на стол и, пока над моей головой победно стучали каблучки «госпожи капитанши», я успел приготовить легкий фуршет со «Смирновкой», крабами в зеленом горошке, тонко нарезанной лососиной, с паштетом из мидий, с крохотными бутербродиками с паюсной икрой и ломтиками норвежской селедки в винном соусе с испанскими, лоснящимися от спелости маслинками. Едва лишь я успел защелкнуть и сунуть в карман трофейный «Скорпион», которым я полосовал хлеб, как распахнулся верхний люк, и в проеме трапа показались голубые Элизины джинсы.
– Прошу теперь сь-юда, – тянула она за рукав несколько подзастрявшего таможенника, – посмотрь-итье, пожаль-юста наши внутренние кубрики.
Когда тот наконец пролез в нашу каютку и увидел расставленные на столике тарелочки и рюмочки, его служебное рвение и без того не слишком забойное, упало практически до нуля. Сунув, скорее по инерции, нежели по необходимости, свой нос в пару настенных шкафов, таможенник пристально уставился на накрытый стол и замер в непосильно тяжелом раздумье.
– Прошу присесть с нами, – взял я бразды правления в свои руки, перехватив секундой раньше красноречивый взгляд Элизы, – не побрезгуйте, как говорится, на дорожку.
– Ну что Вы, что Вы, – засмущался прапорщик, – мне даже и неудобно как-то.
– Ничего, ничего, какие могут быть церемонии среди нас, морских братьев, – довольно бесцеремонно заявил я, слегка подталкивая его локтем к диванчику.
– Чь-ем Бог посль-ял, – лучезарно улыбаясь, проворковала Элиза, – в память о при-йятной встрьечь-е.
После таких слов, подкрепленных игривым движением брови, таможенник, видимо утратив последнюю волю к сопротивлению, рухнул на сиденье как подкошенный.
«Смирновка» закончилась быстро, так как мы наперебой поднимали дурацкие тосты, чокались, угощали друг друга тающими во рту кусочками селедки и без передыху говорили и без того находящемуся в полной «нирване» таможеннику самые теплые слова и самые искренние комплименты. Ах, если бы только он имел способность читать наши тревожно мятущиеся в этот момент мысли, ах, если бы мог он ощущать судорожную вибрацию наших звенящих от чудовищного внутреннего напряжения нервов!
Уже попрощавшись и поднявшись обратно на причал, он обернулся и, умильно поведя глазами в сторону прижавшейся к моему плечу Элизы, показал мне вытянутый вверх большой палец.
– Приезжайте еще, – крикнул он, поднимая обе руки в прощальном жесте.
– Конь-ечно... очень скоро, – звонко отозвалась моя «супруга», вскидывая к голове свою ладошку, но одновременно второй рукой, которой она держала меня за локоть левой руки, настойчиво оттягивая меня назад, к люку.
