Небо все больше и больше затягивали облака. Внезапно Поля охватило смятение. «Неужели все дни напролет мне придется вот так ораторствовать перед этими женщинами? Перед одной — еще куда ни шло. Но перед двумя! Ну и дурацкий же вид у меня будет. По девице под руку справа и слева я буду походить на корзину с двумя ручками».
«Эй, молодежь, бегите вперед! Вы для того и приехали, чтобы на людей посмотреть и себя показать. Я вывез вас из Парижа, где все серо и скучно. Мне захотелось полюбоваться на вас в ярком свете дня под голубым небом Прованса. И вот мы уже здесь, и что же я вижу? Маривонна взрослеет на глазах, а Изабель, напротив, впадает в детство. Она хочет казаться несносным избалованным ребенком. И это не очень-то удается ей. Мне следует спокойно разобраться во всем. Про этих длинноногих девчонок можно сказать, что они почти ровесницы. Обе стройные и одного роста — приблизительно 1 м 66 см, — и весом не более 50 кг. Я напишу о них книгу, которую назову „Изабель“. Это будет самая правдивая история на свете. И все же по мере продвижения работы истина ускользает от меня, словно сквозь пальцы.
Только не надо расстраиваться и переживать. Не произойдет ни революции, ни землетрясения. Возможно, еще до прихода врача я успею прояснить некоторые до сих пор туманные вопросы. Мне удалось восстановить ряд эпизодов лишь с помощью Иви, то есть Маривонны. Я переписал часть страниц, чтобы избежать лишних подробностей. Меня можно упрекнуть в том, что я ничего не сказал ни о матери Иви, ни о ее братьях. Мне показалось, что эти персонажи не имеют прямого отношения к моему первоначальному замыслу. Вначале я думал написать о своей безудержной и безрассудной страсти к Эстелле, то есть к Изабель, и начал вести записи еще до поездки в Париж. Впоследствии, когда моя страсть утихла, я продолжил работу над книгой. По мере того как я уделял все больше и больше внимания Иви, меня стали мучить угрызения совести. Выполнил ли я свою задачу? Когда я расспрашиваю Иви о ее семье — и я могу сделать это хоть сейчас, если бы не столь ранний час, — она всегда довольно скупо говорит о своих родных. Ее мать, истинная хранительница домашнего очага, долгие годы живет с супругом в любви и согласии.
— Она никогда не давила на меня своим авторитетом и не читала нотаций, а лишь время от времени давала какой-либо полезный совет, но никогда не навязывала свою волю.
— Неужели она так ничего и не сказала, когда ты решила уехать со мной?
— Нет, она поняла, что я сделала свой выбор, и решила не мешать мне жить своей жизнью.
Черта с два создашь тут персонаж, тем более, что Иви вовсе не героиня романа, а женщина, с которой я живу. Она интересна для моей книги лишь потому, что имеет отношение к Эстелле, а для меня — поскольку занимается со мной любовью. Но это уже отдельная история.
Я едва не заснул над исписанной наполовину страницей. Светало. Я посмотрел в окно, стараясь отыскать глазами одинокое дерево на склоне холма, куда только что совершил воображаемое восхождение вместе с Изабель и Маривонной. Прошел всего лишь год, после того как я взбирался на этот холм с реальными Эстеллой и Иви. Тогда я предложил им размяться с единственной целью погоревать об ускользавшем от меня счастье. Имел ли я право держать при себе Эстеллу? И как долго я мог отмахиваться от назойливой заботы Ренаты, которая в реальной жизни была итальянкой, а вовсе не румынкой? Я приписал ей славянскую необузданность и латинскую горячность. Если Эстелла задержится здесь хотя бы ненадолго, то нельзя уже будет отговориться от визита Ренаты. К чему мне лишние хлопоты?
Глядя на девушек, бегавших наперегонки вокруг дерева, словно школьницы во время перемены, мне невольно пришло на память, как в прошлый приезд в Тарде меня соблазняла своей ослепительной наготой Изабель. Я не нашел в себе сил переступить черту и упустил счастливый случай вкусить райское блаженство. Я испугался отнюдь не людской молвы, а Божьего проклятия, карающего нас в самый неподходящий момент либо половым бессилием, либо безумием. Мне казалось, что все мои сумасшедшие порывы остались в прошлом и надо отказаться от моей несбыточной мечты. Я размышлял до тех пор, пока не заметил у дома Элизу, махавшую нам тряпкой. Она звала нас обедать.
И вот я уже сидел за столом на кухне, где в очаге полыхал огонь и трещали поленья. Подобная картина могла бы лишь присниться мне. По правую руку сидела Маривонна, а по левую — Изабель. Воображение рисовало не менее отрадное будущее: множество таких же чудесных дней, проведенных в тепле и уюте за приятной беседой. Завтрак нам будет подавать Элиза, а с обедом мы справимся как-нибудь и сами. Вечером меня страстно обнимет Маривонна, в то время как за тонкой перегородкой Изабель сделает вид, что заснула. По сути дела, она все время будет с нами. Мне с Маривонной придется приложить немало усилий, чтобы порой забывать о ее незримом присутствии. А на следующий день все повторилось бы вновь. Раз в три дня наш покой нарушали бы звонки Сони-Ренаты. Разговоры между матерью и дочерью проходили бы по-румынски или по-итальянски, что для меня было без разницы, поскольку я не знаю ни того, ни другого языка. Наконец, аборт уже позади. Со мною рядом немного прихворнувшая, но свободная Изабель и превратившаяся в сиделку и медсестру Маривонна. Заботами последней наша прелестная шалунья с волосами цвета зрелой пшеницы (от какого такого папаши, черт возьми, она могла унаследовать такие светлые волосы и ослепительную белизну кожи?) скоро встала бы на ноги.
Что же произошло бы потом? Трудно сказать. Я ждал бы, как в этой ситуации поведет себя Соня. Меня также беспокоила бы и Изабель, поскольку я опасался бы, что она заскучает или же станет косо смотреть на мои близкие отношения со своей подругой (которую в шутку уже не раз называла мачехой). О том, что произошло бы после аборта, есть много вариантов: Изабель надоела такая жизнь, и она возвратилась в Париж, или же Маривонна бросила меня, а можно предложить и такую скандальную картину: мы лежим втроем в одной постели; или же мы с Маривонной живем душа в душу, а наша красавица остается ни при чем. Изабель я не могу представить лишь в роли любящей дочери.
Можно сказать, что мой первый день в Тарде сложился вполне удачно. В действительности он прошел для меня хуже некуда, несмотря на то что в глубине души я почти ликовал. Вот почему, дойдя в моей книге до того места, когда я впервые усомнился, мне захотелось снять маску. До сих пор я говорил о себе в третьем лице для того, чтобы рассказать о том, как человек освобождается от иллюзий. Теперь мне уже никогда не узнать, какое решение приняла бы Эстелла, если бы открыла дверь доктору.
Увы! Дверь открыла Иви. Вермон взглянул на нее такими же круглыми от удивления глазами, какие были утром у Робера. Эстелла налила ему чашечку кофе. Мы поговорили о Париже, об общих знакомых, с которыми я совсем недавно виделся.
— Альбер! Еще тот гусь! Помнишь, как он вырядился по последней моде и таскался по всем злачным заведениям, чтобы познакомиться с какой-нибудь стриптизершей? Прежде чем взять товар, он хотел как следует рассмотреть его.
— С той поры он сильно изменился, — сказал я. — И все же по-прежнему предпочитает блондинок.
— Ну вот мы подошли к нашему главному вопросу. Чем мы обязаны появлению в Тарде столь прелестной блондинки?
И он бросил лукавый взгляд в сторону застенчиво улыбнувшейся Эстеллы.
— Может, мы поговорим в вашей комнате? На такие темы трудно вести разговор в присутствии членов семьи. Я не испытываю большого доверия к отцам, в том числе и к самым либеральным.
Он хлопнул меня по плечу:
— О! Дети! Не знаешь, каких сюрпризов от них ждать, когда они вырастут!
Рассмеявшись, он встал и кивнул головой Эстелле, чтобы она поднялась по лестнице.
Мы остались одни с Иви, которая до сих пор не проронила ни слова. Врачи всегда производили на нее большое впечатление. „Эти люди знают о нашем теле больше, чем мы сами“.
— Не надо преувеличивать, — сказал я, — они действуют по определенным схемам и дополняют их за счет профессионального опыта; и никакие они не волшебники.
— Вот этот, мне кажется, внушает доверие.
— Мне тоже он нравится. Если этот человек в чем-то и сомневается, то никогда не показывает виду.
С каждым днем я все больше и больше привязывался к Иви. Я раньше не мог и представить, что ее присутствие станет для меня столь необходимым. Когда она была рядом со мной, как правило, с правой стороны, я наслаждался этими мгновениями. Я обнял ее за плечи, и мы молча принялись ждать. Каждый из нас думал о том, что происходило в комнате на втором этаже, но больше всего нас волновал завтрашний день. Я удивился, когда услышал шаги Вермона. Что-то он слишком быстро возвращается. Врач спускался по лестнице с чемоданчиком в руке. Мне показалось, что у него был какой-то озабоченный вид.
