— Ты почистила мой пиджак?
Ирина ответила.
— Спасибо! Не стоило утруждаться, я и сам мог это сделать.
— В этом не было необходимости, — сказала она, перехватив его взгляд, и долго смотрела на него, пока лилась вода. — Не возражаешь, если сегодня я не буду готовить попкорн? — перевала она долгую паузу. — Что-то нет настроения.
В глазах Лоренса мелькнуло беспокойство. Они ели попкорн каждый день. С разными приправами — семь тайских специй или американское барбекю, — но миска стояла перед ними во время вечерних новостей вне зависимости от ее настроения.
Во время ужина Ирина размышляла над планом действий, она понимала, чем дольше она воздерживается от разговора о телефоне, тем в большую проблему это грозит перерасти. Но страх есть великое препятствие, после еды Ирина даже позволила Лоренсу включить турнир «Мастерс».
Последнее время она сама стала заядлым фанатом, но имя Рэмси на протяжении вот уже нескольких турниров загадочным образом отсутствовало в сетке, и ее увлечение игрой утихло. Показавшихся на экране игроков она не знала, ей было безразлично, кто из них победит. Ирина не представляла, зачем они это смотрят, вернее, зачем это ей.
Однако Лоренс, видимо, решил на весь вечер прилипнуть к экрану. Когда Ирина осмелилась прокомментировать немного девичью прическу Пола Хантера, он резко повернулся к ней:
— Не могла бы ты, пожалуйста?
— Пожалуйста — что!
— Говорить тише, ты мешаешь мне следить за игрой!
— Несколько лет назад ты сказал, что завязал со снукером. С каких это пор ты опять увлекся этой игрой?
— Американцы говорят коротко: «снукер»! Меня достала твоя манера растягивать слова на британский манер! Мы янки, американцы не смотрят снууууууууууууукер!
Протяжный гул прокатился по комнате. Ирину охватила обида, злость и растерянность одновременно. Она встала с кресла и выключила телевизор.
— Ладно, прости, что повысил голос. — Лоренс решил отступить. — У меня был тяжелый день, вот и все.
Теперь она стояла к нему спиной, положив руку на гладкую поверхность.
— У меня тоже был непростой день.
— Да ладно тебе! — воскликнул Лоренс с тем неистовством, с которым ворвался в квартиру. — Включи, пожалуйста. Обещаю, подобного больше не повторится.
Ирина резко повернулась, закрывая собой экран, словно заставляя его смотреть на женщину, а не в телевизор, как было много лет назад.
— Лоренс, почему ты не сказал, что у тебя есть мобильный телефон, и не дал мне номер?
На лице отразилось множество эмоций. Было ясно, что он больно ее ранил. Движение каждой мышцы выдавало колебания, открыть ли правду. Когда Лоренс все же заговорил, стало ясно, что он выбрал путь правды, хотя это и не искупало того, что у него были варианты. В отличие от альтернативных дорог эта была хорошо проторенной.
— Полагаю, — сказал Лоренс, — настало время поговорить.
Проклиная себя, Ирина опустилась в кресло. Почему она не промолчала? Тогда ведь можно было выгадать еще пару дней нормальной жизни. Разумеется, теперь понятно, что та нормальная жизнь и не была такой уж нормальной, и уже достаточно продолжительный период времени, но если лгать мужчине — преступление, то лгать себе — блаженство.
— Ты хочешь поговорить о Бетани? — Впрочем, это не честно, что произнести эту фразу пришлось ей.
— Да, — кивнул Лоренс.
Она всегда мысленно выделяла ее имя курсивом. Раньше ее отношение к этой женщине было шутливо-саркастическим. Это была шутка, игра. Ревность была игрой.
Она играла в ревность, чтобы дать возможность Лоренсу чувствовать себя привлекательным, это было несерьезно. Поскольку поведение Бетани — вернее, Бетани — было таким ОТКРОВЕННЫМ, разве не так? Почему исламские бунтари, желая объявить войну Западу, не напали на «Ротари-клуб» в Небраске? Почему выбрали Всемирный торговый центр? Почему африканский политик-маньяк не проводит честные выборы, а фальсифицирует результаты голосования и объявляет себя президентом до конца жизни? Все это сделало мир таким скучным и предсказуемым. Естественно, если ваш мужчина работает с женщиной, которая ходит в коротких юбках и беззастенчиво с ним флиртует, то у них, скорее всего, завяжется роман, даже если вы будете закрывать на это глаза на свой страх и риск.
Тягостность этих сцен была еще и в том, что вам предстоит задавать вопросы, ответы на которые вы не хотите знать.
— Как долго это продолжается? — сдавленно спросила Ирина.
На лице его вновь отразился ужас от необходимости принять решение и ответить.
— Всего несколько недель, — быстро ответил он, но потом, вероятно, понял, что глупо, признав вину, начинать хитрить в деталях. — Это все сложно объяснить…
— Я понимаю, это трудно произнести, — продолжала Ирина, — но очень просто вычислить.
Он перевел взгляд на правый край кресла.
— Пять лет. Или немного меньше.
Ирина смотрела на него ничего не видящими глазами. Ей казалось, что перед ней сидит незнакомый человек. Несколько минут они молчали, хотя зарождавшийся внутри гул, похожий на рев приближающегося поезда, напоминал грохот, от которого бежали люди в момент крушения башен-близнецов. Ирина была смущена возникшей аналогией, хотя национальная трагедия имела много общего с ее личной бедой.
В то сентябрьское утро, не отрываясь от новостей на Си-эн-эн, она так же размышляла, как вершина инженерной мысли, в которую вложено столько любви и труда, может за несколько минут превратиться в груду обломков. Союз людей в этой гостиной тоже требовал много любви и так же легко был разрушен. Если считать ее жизнь городом, то Лоренс был небоскребом на самом его краю. Когда Лоренса не стало — или мифа о Лоренсе, как она поняла несколько минут назад, — линия горизонта вдруг показалась более четкой и хорошо видимой.
Конечно, очень глупо сидеть в этом кресле, заваленной обломками своего личного апокалипсиса, вспоминая, что после 11.09 ей все казалось глупым, а ведь даже в тот сентябрьский день одно, очень важное одно, не казалось глупым. Но теперь и это кажется пустяком.
— Зачем? — Еще вопрос. Ответ был связан с тем, что происходило в душе этого незнакомого человека, поэтому совершенно ее не интересовал.
— Ну, я бы сказан…
— Поступки опровергают принципы, — перебила его Ирина.
Лоренс нахмурился и промолчал.
— Ты должен был обо всем подумать заранее. — Как ни странно, она была спокойна, мертвецки спокойна, полный штиль, паруса сдулись.
— Иногда. Не во всех случаях. Я разделяю — вещи и понятия. Ты же знаешь, я…
— О боже, ты же не собираешься сказать, что любишь разложить все по полочкам?
— Э нет. Понимаешь, я старался жить по всем правилам, никогда не забывать о том, что я зануда и работаю в «мозговом центре»… старался быть твердым, непоколебимым… верным солдатом… Но меня постоянно тянуло сделать что-то плохое.
— Мне было бы легче, если ты стащил у меня несколько сигарет, — сдержанно произнесла Ирина. В свете последних событий ее секрет казался совсем маленьким и незначительным.
Лоренс вскинул брови:
— Я ведь знал, ты же понимаешь. От тебя пахло…
— Знаешь, я выкуривала две сигареты в неделю, и это не одно и то же, что иметь любовницу в течение пяти лет. Ты выставил меня полной идиоткой.
— Нет, мне приходилось быть осторожным, чтобы не оставить никаких улик. Я страшно боялся тебя расстроить. И мне довольно долго это удавалось.
— Я должна быть тебе благодарна? За то, что тебе удалось меня обмануть? А ты не подумал, что меня можно не обидеть, если вообще не спать с другой женщиной? — Для утверждения этого высокоморального принципа сейчас было неподходящим все: напряженная атмосфера, мрачный пейзаж, несоответствующая компания. Ее глас прозвучал одиноко в этой пустыне. Возможно, она бы предпочла оказаться со всеми в грязном месиве в низине.
— Ну, это понятно, — сказал он, разглядывая свои руки.
Ей не следовало заставлять его чувствовать еще большую вину. Она и не заметила, как объединилась с Лоренсом против него.
— И это все? — осторожно спросила она. — Тебе надоело быть пай-мальчиком?
— Я ощущал себя зажатым в тиски. Самим собой, другими людьми. Даже тобой. Я понимал: это все не мое. Я с ума сходил и захотел сделать нечто такое, что было бы моим, что бы вернуло меня к самому себе. Мне хотелось совершить нечто вопиющее.
— Но то, что ты сделал — и делаешь, — вовсе не вопиющее. Это вполне обыденное дело.
— Для меня это не было обыденным.
В голове Ирины замелькали картины, и она вздрогнула.
— Полагаю, мне нужно иметь то, что я мог бы назвать своим.
— А целой России тебе было не достаточно? Она была твоей.
— Я говорю о личном.
— Тебе была нужна тайна?
