И он открыл книгу, надеясь, что это чудо действительно случится. «В тринадцать лет я разбил свинью-копилку и отправился к шлюхам». Он смущенно оглянулся по сторонам. Ничего себе язык! Так вот это и есть литература? Вместо «шлюх» можно было бы сказать что-нибудь помягче. И неправдоподобно! В тринадцать лет мальчик еще не может… Хотя некоторые, возможно… Редко, конечно… А кто это рассказывает? И где происходит действие? В какое время? Конечно, все это разъяснится позже, но он-то хотел знать все уже сейчас, чтобы понять, хочется ему читать дальше или нет. Он перевернул книгу и стал рассматривать обложку. Издатель должен был указать, идет ли речь о реальных фактах или выдуманных. Если это реальная история, Ипполит готов сделать над собой усилие. А если автор все это просто придумал, то какой смысл напрягаться?
Он рассердился и положил книгу на живот. В последнее время его ждали одни разочарования. Только что он дочитал полицейский роман, который его ужасно разозлил. Расследование преступления, которое вначале показалось ему любопытным, невероятно затянулось: кто убийца, удалось выяснить только к концу. Хотя очевидно, что писательница знала это с самого начала и просто скрывала на протяжении двухсот страниц. Какое вероломство! Даже хуже, она направила Ипполита по ложному следу. Если бы когда-нибудь ему удалось встретиться с этой Агатой Кристи, уж он бы ей высказал все, что он думает о ее манерах: если что-то знаешь, так и скажи сразу, чего крутить-вертеть!
Попробовал он читать и роман о чувствах «Принцесса Киевская», и эта книга тоже показалась ему затянутой. Что там, в сущности, происходит? Дамочка, вроде леди Ди, влюбляется в аристократа, но она замужем, поэтому запрещает себе видеться с ним, чахнет и умирает. Подумаешь, невидаль! Конечно, по мелочи там есть интересные мысли. Но то по мелочи. Не хотят же они сказать, что вся литература только и держится на мелочах, на отдельных деталях…
В дверь позвонили.
Думая, что это Жермен или сосед, он открыл дверь как был, в одних трусах.
На площадке стояла Патрисия: она покраснела, тяжело дышала и от волнения переминалась с ноги на ногу.
— Ой! — воскликнула она, увидев его почти голым.
Он не успел сообщить ей, что удивлен ее приходом и рад ему. Она побледнела, зашаталась, схватилась за дверной косяк, глаза у нее закатились, и она стала падать.
Ипполит успел подхватить Патрисию до того, как ее голова или колени ударились об пол. Он взял ее на руки и донес до постели, опустил на матрас, потом распахнул окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух, и похлопал ее по щекам салфеткой, смоченной в холодной воде.
Патрисия открыла глаза. Увидела перед собой Ипполита и успокоилась.
— Не волнуйся, я здесь, — прошептал он.
Она опустила ресницы — подтвердила, что слышит его.
Он дал ей попить и подложил под спину подушки. Она все еще не могла до конца прийти в себя.
— Ты плохо себя чувствуешь?
Она ответила не сразу. Ее молчание встревожило Ипполита.
— Давай я вызову «скорую». Надо побыстрей показать тебя врачу.
— Нет!
Она сказала это твердо. Он застыл на месте.
— Мне уже лучше. Я просто…
— Разволновалась? — закончил Ипполит, вспомнив их первую встречу наедине, на площадке перед квартирой Патрисии, когда в обморок хлопнулся он сам.
— Наверно… и еще из-за диеты.
И она рассказала ему все — о своих комплексах, о переменах настроения, внезапных приступах слабости и вспышках гнева, когда, чтобы перестать ненавидеть саму себя, она вынуждена испытывать отвращение ко всему остальному миру. Он узнал, на какие жертвы она пошла с тех пор, как они познакомились, и какой опасности подвергала свое здоровье.
— Я должна сказать тебе правду, Ипполит. Я хочу тебя оставить не из-за тебя, а скорей из-за себя самой.
— Я люблю тебя такой, какая ты есть, Патрисия.
— Перестань. Терпеть не могу эту фразу! Мне кажется, что ты оказываешь мне милость или говоришь с сумасшедшей, которую надо успокоить.
— Патрисия, я люблю тебя такой, какая ты есть. Я не хочу, чтобы ты менялась.
— Да ты просто не видишь, какая я на самом деле!
— Нет, вижу, и очень хорошо.
Ипполит объяснил ей, какой восторг она у него вызывает. Поскольку он не был наделен даром красноречия, свое восхищение он выражал не только словами, но и пальцами, ладонями, даже его грудь, к которой она прижалась, говорила сама за себя — своей твердостью и теплом. Теперь Патрисия шагнула вслед за Ипполитом в его мир. Что может быть красивее, чем запястье полненькой женщины. Не видно ни косточек, ни сухожилий, только шелковистая кожа. Даже странно, что это запястье может выполнять такие важные функции: врачи ведь говорят, что там расположен сустав. А в бедрах тоже кроется свой секрет: когда они худые и широко расставлены, это просто какие-то костыли, на которые опирается скелет, а вот если они округлые, пухлые и по ним не видно, что там внутри, их хочется ласкать, целовать и сотней трепетных знаков внимания добиваться, чтобы они перед тобой распахнулись. В женщине всегда должно быть что-то материнское, что-то от кормилицы, от массивной внушительной пчеломатки, которая просто раздавит окружающих ее худощавых самцов, если они не выкажут достаточной преданности.
Убаюканная этой колыбельной, Патрисия вздрагивала и с каждой секундой все больше погружалась в забытье. Догадавшись по твердому прикосновению к своему боку о его возбуждении, она разволновалась:
— Ипполит, я же не для того пришла, чтобы мы помирились!
Вместо ответа он погладил ее руки.
— Ипполит, даже если я тебе верю, даже если ты это говоришь искренне, мне всегда будет с тобой сложно.
Он застыл. В чем дело? В деньгах… Нет, на Патрисию это не похоже… Наверно, дело в его глупости, она уже намекала на это: в тот раз, прогоняя его, она сказала: «Загляни к себе в душу, и ты поймешь, почему я хочу с тобой расстаться».
— Видишь? — поспешно воскликнул он. — Я стал читать книги.
— Правда?
— Ну да. Те, которые ты мне посоветовала.
— Ипполит, ну не переводи разговор на другую тему.
Спиной она почувствовала, что эрекция у него прошла.
— Мне будет трудно, если я останусь с тобой… Как бы это объяснить? В общем, мне не хочется, чтобы меня считали шлюхой.
— Что?
— Ну такой, горячей бабенкой, которая только и думает, как бы прыгнуть в постель.
— Патрисия, как ты можешь так говорить?
Она посмотрела на него с нежностью: вечно она забывает, какой он целомудренный. Он очень чувствительно относится к словам. Этот парень смущается даже от неприличных песенок, которые сама Патрисия запросто могла распевать на вечеринках, едва чуть-чуть выпьет.
И она заставила себя объяснить свою мысль более точно:
— Глядя на нас, люди будут думать, что я с тобой потому, что ты такой красавец.
— Никакой я не красавец.
— Конечно красавец. И я это хорошо знаю.
— Ну, допустим. И что с того?
— Я не из тех женщин, которым годятся в спутники такие Аполлоны.
— Не понимаю, о чем ты!
— Ну я-то некрасивая.
— Я только что объяснил тебе, как ты прекрасна, Патрисия. И мне-то, наоборот, очень нравится всюду прогуливаться с тобой под ручку, потому что это как если бы я кричал всем остальным мужикам: «Вы только посмотрите, какое чудо, и оно досталось именно мне!»
— Это ты обо мне, что ли?
— Ну конечно о тебе!
— Ну тогда я вообще ничего не понимаю.
— А может, тут и понимать нечего? — И он поцеловал ее в шею.
Она покраснела и попыталась протестовать:
— Ипполит, мы же с тобой больше не вместе!
— Вот именно, что мы с тобой вместе! Именно об этом ты и пришла мне сказать. — И он ласково ее обнял и улыбнулся.
Она почувствовала, как возвращается их взаимное притяжение, оно просыпалась одновременно и в ней, и в Ипполите.
Они занялись любовью. На узенькой кровати им приходилось прикасаться друг к другу еще осторожней, чем обычно.
Для Ипполита это была высшая точка во всей их с Патрисией любви: она пришла к нему сюда, в бедный квартал, в тесную квартирку, где скопилось столько вещей, что робкие порывы создать уют были порублены на корню, — в этом месте не возникало никаких сомнений по поводу его истинного материального положения, и на этот самый матрас он бы никогда не решился привести даже девушку с улицы, а Патрисия ни одним взглядом, ни словом не осудила эту обстановку и не выказала никакого неодобрения.
Сама же Патрисия появилась здесь, чтобы услышать то, о чем она только догадывалась: что он действительно ее любит и желает именно такой, какая она есть. Для души, так невысоко себя ценившей, как Патрисия, это стало головокружительным открытием, и она содрогалась от одной этой мысли каждую секунду, пока не достигла оргазма.
