И тогда Мореухов приближается неспешной кинематографической походкой и говорит что-то вроде: Девушку оставили, а сами пошли на хуй, живо! – а потом перехватывает чью-то руку, выкручивает, добивает ногой, дает кому-то по зубам, бьет под дых, отступает, атакует… «розочка» в правой руке, ярость в глазах, флэшбэки пьяных драк… успевает еще раз крикнуть: На хуй все пошли, живо! и тут становится горячо и мокро, потом еще и еще, он падает, и как в тумане: Бля, ты что наделал? Съебываем отсюда, быстро! – топот, тишина.
Мореухов, пошатываясь, встает, снова падает, чудовищная боль в животе, словно кишки наматывают на кулак, как же больно, Господи, как же больно, кажется, я сдохну сейчас, Господи, но, если ты слышишь меня, все, что я говорил, было правдой, я вспомнил, я повторю: спасибо за шум ангельских крыл, за морозный воздух, за первый глоток, за синее небо, за черные ветви, за всех женщин, что у меня были, за кино и музыку, за Димона и Виталика, за жизнь, которую прожил, за смерть, которую жду. Забери меня отсюда, Господи, если Ты так хочешь, и прекрати, блядь, все это немедленно, больно же, Господи, как же больно! И над ним склоняется женское лицо, словно лик ангела, а нежный голос говорит: Потерпи, потерпи чуть-чуть, я уже вызвала скорую, ты только не умирай, пожалуйста, не умирай, – Мореухов закрывает глаза, шепчет: Смешно… трезвым, – и тут на губах лопается кровавый пузырь, наваливается тьма.
А потом навстречу выходят шестеро: учитель фехтования с завязанными глазами, похмельный таможенник с пулеметом, нью-йоркский киллер в темных очках, частный детектив в стетсоне, бритый стрелок с кольтом, спокойный китаец со спичкой в зубах и пистолетом в каждой руке. Они склоняются над Мореуховым, говорят: А ты молодец, парень, не сплоховал! Welcome to the club, рады, мол, тебя видеть, вставай, пошли, чего разлегся! – и Мореухов поднимается, спрашивает: Наливают у вас здесь? – они улыбаются в ответ, и Юл Бриннер отвечает:
– Yup.
Утром выйди из дома, по знакомым улицам иди, не сворачивай, иди, пока все, что ты знал в этой жизни, не останется у тебя за спиной. Не оглядывайся, иди дальше, и дорога, как в сказке, приведет тебя в темный лес. Не бойся, войди. Остановись, прислушайся – слышишь, журчит вода, работает мельница. Иди на звук – ты выйдешь на берег.
Лес стоит вокруг зубчатой стеной, мельничное колесо шумит, темные струйки стекают по лопастям, скажи, кто сидит в пруду? Кто живет в этом омуте, в этой воде?
Подойди поближе, не бойся.
Ты принес палку? Суковатую палку с крюком на конце? А может – пустую бутылку, ключи от машины, игрушечный меч? Черного кота, черного петуха, гостинец, подарок для тех, кто живет в воде? Может, как Крошка Енот, ты хочешь им улыбнуться, ты хочешь с ними дружить?
Ну что же, попробуй.
Принеси дары, кинь черного петуха, отдай черного кота. Войди в воду – и холод коснется твоих ступней, потом коленей, бедер, живота. Ныряй, когда он достигнет груди.
Ты видишь, они плывут один за другим, ты узнаешь их? Старик с седой бородой, самоубийца с наганом, женщина с плоским лицом, она ждет, когда заиграет труба, следом – Макар с Михаилом, Настя и Марфа, бабушка Оля, за ней тетя Лида, истаявшим ангелом – Поля, мелкой плотвой – клочья плоти, человеческой плоти: рваной, изрубленной, измочаленной; иссушенной голодом, рассеянной взрывами, раздробленной пулями.
Они проплывают медленно, как в рапиде, один за другим.
Мельник-колдун не хотел умирать, бился о порог, прокусил язык, болью крючило руки, кровь шла изо рта; он был – хранитель наследства, пока не отдаст – не умрет.
Не хотел умирать – потому что колдун? А кто-нибудь – хочет?
4 февраля 2005 года, Александр Мельников, дядя Саша, папа Саша, Сашка, Сашенька, вот он задыхается, синеет, по-рыбьи ловит ртом воздух… Что хочет он передать, кому? Тоже не хочет умирать, тоже хватается за жизнь, цепляется, цепенеет, немеет, плывет.
Не бойся, плыви. Пусть рыбы играют в твоих волосах, пусть водоросли прорастают твоей бородой, речным мхом колышутся между ног.
Не бойся, плыви вместе с нами, дыши нашей водой, играй в наши игры, дождись купальщика, подгреби, вцепись зубами, ухвати за волосы, держи его крепче, тащи его вниз, стань для него ласковой смертью, игривым дельфином, русалочкой, рыбкой-бананкой.
А если он вырвется, выплывет, выйдет на берег – что будет? Ничего. Ничего не запомнит, ничего не расскажет. А расскажет – никто не поверит.
Мертвые плывут вместе с нами, живые мертвецы и мертвые мертвецы, они тянут руки, выходят из воды по ночам, хватают живых, спрашивают, кто похоронит ваших мертвецов.
Наши мертвые плавают вместе с нами, мы сами не можем их похоронить.
У мертвых – свое наследство: колдовские дары, золотые колечки, семейные тайны, скелеты в подводном шкафу. Ныряй же сюда, забирай их, не бойся.
Не бойся темной воды, открой свои легкие, научись здесь дышать, это нетрудно.
Не бойся гнилых коряг, они сгнили давно, лежат неподвижно, тронь – и развалятся.
Не бойся зубастых рыб, они проплывают мимо, испуганной стайкой мальков разлетаются в стороны.
Не бойся подводных чудовищ, мы и есть чудовища. Чудовища-чудища, чудесное чудо, дивное диво, влажная влага, смертная смерть, плотная плоть, плоть от плоти, прах от праха, пра и пра, прадеды и пращуры, старики и старухи, мужчины и женщины, мальчики и девочки; мы плывем здесь, в темной воде, в лесном омуте, в забытой истории, в семейных легендах, в нерассказанных снах; наши легкие полнятся прошлым, в наших ушах – шум воды, наши глаза слепо смотрят вперед. Здесь мы плывем, плывем…
Налей в хрустальную стопку темной воды, выпей до дна, за здравие и за упокой, за живых и мертвых, за подводных жителей, земных людей, за древних богов. А на прощание – кинь монетку в омут, кинь, чтобы вернуться, чтобы узнать эту воду; узнать, когда ледяной холод коснется твоих ступней, потом коленей, бедер, груди. Тогда ты вспомнишь: ты уже был здесь, ты плавал с нами, ты знаешь – не так уж и страшно тут, под водой.
Не страшно, нет, совсем не страшно.
2005–2009 гг., МоскваЗд.: Не спрашивай своего деда: «Что делал ты в это время?». Лучше спроси: «Что это время сделало с тобой?». Найл Фергюссон (англ.).
