Последний пролет вниз на лифте. Улица — нескончаемый мрак и мерзость заснеженной холодной весны. Сяду в свой голубой «мерседес», ткну в замок ключ зажигания, заурчит мотор, заревет утробно, голодно, задвигаются щетки, сметая капли и снежинки со стекла, включу негромко музыку и кинусь назад, засуну руку в карман чехла за передним пассажирским сиденьем, там лежит холодная стальная машинка, гладкая, маленькая, тяжеленькая — браунинг, пистолет Сапеги, подарок незабвенного Виктора Семеныча: «Носи его теперь всегда…». Сработай, пожалуйста, в последний раз, наследство глупого похотливого Сапеги!
Долго бежало время, бесприметное и серое, как это тусклое небо, грязный неуместный снегопад, как наша неустроенная, необихоженная жизнь. Потом появился Магнуст, он шел мне навстречу, и я, глядя на его плывущий шаг мускулистого хищника, думал о том, что скоро должен закончиться весь этот затянувшийся нелепый балаган. Он отворил дверцу, сел рядом со мной и сказал:
— Поехали.
— Маршрут? — спросил я.
— Аэропорт «Шереметьево».
— А билеты есть?
Магнуст кивнул, похлопал себя по карману.
— А где Майка? — вспомнил я.
— Она нас разыщет, — успокоил он. — Нас разыщут все, кто прошел через вашу жизнь… Их список огромен… Они похожи на похоронный кортеж… Они все дожидаются нас…
Мчимся по шоссе через слякоть, дождь, брызги глины. Мне все равно. Столько раз я уже переступал этот удивительный порог лишения другого живого существа жизни, что это таинство перехода из нашей короткой теплой житухи в холодную и неприятную вечность утратило для меня всякую остроту и неповторимость. Да ерунда! Нужны удача, профессия и опыт. Когда будем подъезжать к мосту через Москву-реку, станет уже темно…
Я плавно притормозил машину, встал у бортика.
— Надо протереть стекло, из-за грязи ничего не видно. Еще убьемся на пути к свободе… Наклонись маленько вперед…
Магнуст смотрел на меня подозрительно и почему-то неприязненно. А я засунул руку за спинку его сиденья, в карман чехла, нащупал пистолет Сапеги, уже снятый с предохранителя.
— Чего вы там ищете? — спросил настороженно Магнуст.
— Тряпку…
Он хотел извернуться боком. Но я, не вынимая руки из кармана чехла, уже повернул ствол вперед и нажал курок…
Выстрел был почти не слышен, с этим тихим ватным хлопком слился следующий, следующий, пока не расстрелял всю обойму. Магнуст смотрел, не отрываясь, мне в лицо, и только с каждым выстрелом дергался, будто пугался этого звука. Рванулся последний раз и медленно осел, съехал с сиденья вниз.
Я вынул руку из кармана пять раз простреленного сиденья, положил пистолет на щиток перед собой — спасибо вам, Виктор Семеныч, светлая вам память, дорогой товарищ Абакумов. Потом достал из внутреннего кармана Магнуста толстое портмоне. В кожаных створках лежали два синих конверта «Эр Франс». Я открыл один: билет первого класса — «мсье Павел Хваткин». Вложил его в свой паспорт, вытряс валюту, распихал по карманам. Вылез из машины, отпер пассажирскую дверцу, выволок Магнуста из кабины, подтащил к барьеру и перекинул его через перила…
Он летел до коричнево-серой воды бесконечно долго… Потом неслышный всплеск, потом туда же бросил пистолет Сапеги и ненужный мне бумажник. Сел за руль и помчался по плохо освещенной дороге в сторону «Шереметьева»…
Пойду на прорыв! У меня паспорт с многоразовой визой, у меня билет до Парижа и какие-то мелкие деньжата. Пройду контроль и улечу. Так когда-то прорвался старый резидент Финн…
А в Париже — сдамся. Магнуст, дурашка, ты меня с самого начала победить не мог. Еще колоду не сдавали, а у меня уже все карты на руках — козырные. Я везде буду нужен. И всегда. Всем — коммунистам, империалистам, антисемитам и сионистам, КГБ и ЦРУ, в СССР и в США, вчера и завтра.
Явлюсь завтра к врагам своим вчерашним и объясню, что по идейным соображениям перебежал сегодня к своим бывшим соперникам и противникам. Мол, гражданская совесть замучила. Пробуждалась-пробуждалась, терзала-терзала, пока невтерпеж стало — не могу жить в условиях тоталитарной несвободы, нераскаянного государственного греха! Да, было дело — служил на очень ответственной должности в тайной полиции! А теперь вознесся на новый духовный уровень!
Вам, остолопам либерально-демократическим, еще в какие времена папа римский Климент говорил: «Один раскаявшийся злодей Господу угоднее, чем сто Праведников». А подвинул меня на этот нравственный подвиг Магнуст Теодорович, родственник мой, можно сказать, родная кровиночка. Да, был он у меня. С радостью я, облобызав его и к сердцу прижав, принял предложение поведать миру, или спецслужбам, или кому там понадобится обо всех злодеяниях режима. Я готов! Все, что знаю, все расскажу, со всеми посотрудничаю, всем помогу! Но режим этот полицейский страшен — накануне отъезда вышел КГБ на наш след. Эти страшные бойцы из Конторы, видимо, перехватили Магнуста, и на последнюю встречу он не явился. Скорее всего, пал жертвой их профессиональных убийц. А может быть, как Валленберг, сидит где-то в заточении, в безымянном глухом подвале — надо добиваться его освобождения соединениями усилиями свободного мира.
Ох-хо-хо-хонюшки! Эти гладкие мудаки ничего о нас не знают, не понимают, не догадываются. Предложусь я им — экспертом, консультантом, советником — специалистом по советским делам, хитромудрым, загадочным, закамуристым. Я невозвращенец. Невозвращенец в человеческую жизнь. Моя специальность — обеспечение безопасности государства от поползновений отдельных людишек. Это профессия вечная и везде необходимая…
А ты, глупый Магнуст, зря так добивался у меня правды. Твоя ошибка в том, что ты со мной бился, как с человеком, личностью. А я — нелюдь. Я — держава, я — режим, я — мир этот…
Когда со дна Москвы-реки дух твой поднимется наверх, рассечет задымленный смрадный воздух нашей загаженной атмосферы, вознесется на небеси, разыщи там душу старого клеветника маркиза де Кюстина и попроси его повторить тебе то, что он уже твердил полтораста лет назад…
Когда народам необходимо знать истину, они ее не ведают. А когда наконец истина до них доходит, она никого уже не интересует, ибо к злоупотреблениям поверженного режима все равнодушны…
Я — поверженный режим. Забудьте обо мне. А я поеду в аэропорт. Дерну на рывок. Я пройду. Я улечу. Сегодня ночью я буду в Париже. Я бессмертен…
Что со мной? Где я? В аэропорту? А может быть, я по-прежнему лежу на полу своей кухни? Больной, бессильный, пьяный. Изъеденный раком и ужасом. Может быть, все это мне снится? Может быть, вообще ничего не было? И все это свидетельство — вымысел?
Наверное, вымысел. Кроме того, что действительно было.
1984 г., Москва
