Павел повеселел, повернул Таню к себе.
— Пошли-ка спать, а? — прошептал он, и Таня поняла и улыбнулась.
«Как они жили там без мужчин? — пожалел он Наталью Сергеевну, и Машу, и тех, кто был с ними. — Хотя Таня говорила, что у нее есть сын. Откуда сын? А, да ладно…» Им было хорошо и мирно друг с другом, и, засыпая на ее руке, Павел спросил:
— А откуда сын?
Таня тут же поняла, о ком он спрашивает.
— Это уж потом… Был там один, бывший пленный… А квартиру я ей пробью, вот увидишь…
Так шла их жизнь — у каждого своя и все-таки одна на двоих, ведь они жили вместе. Вместе ели и спали, покупали Тане пальто, вместе пытались считать деньги: как это всякий раз не хватает у них до зарплаты? Таня вычитывала с машинки его уже готовую диссертацию, помогала доставать нужные книги, Павел правил первую ее работу в университетский сборник.
В толстых журналах они вместе читали рассказы неизвестных, новых авторов — с ошибающимися, страдающими, далекими от идеала героями; вместе смотрели непривычные глазу фильмы — о нормальных людях, тех, кого еще недавно без тени смущения именовали «винтиками». Странно, но эти простые истории оказались вдруг гораздо значительнее помпезных повествований о радостях и муках лиц необыкновенных, масштабных, интереснее шикарных приключений кинокрасавцев из трофейных лент, на которые валом валил народ в первые послевоенные годы.
А потом в концертные залы, в Политехнический, даже на стадионы ворвалась поэзия, тоже какая-то не такая: вольная и тревожная. И Павел с боем доставал билеты, и таскал на вечера Таню, с ревнивой завистью искал (и находил) огрехи у невесть откуда взявшихся поэтов, и пытался читать Тане собственные молодые свои стихи.
Они притирались друг к другу, между ними возникали новые связи — зыбкая подмена любви, но как же Сашка — единственно возможное оправдание их общей жизни — остался от них в стороне? Они были молоды, слишком заняты, и он рос как-то в отдельности и дружил не с ними, а с бабушкой, ей поверял свои радости и первые неудачи, с ней делился нехитрыми тайнами.
Да, у него были тайны, смешные, святые тайны, и что они сделали, он и Таня, когда узнали одну из них?.. Павел даже застонал от тоски. Он хорошо помнил тот морозный солнечный день. Они сидели за столом и писали: он — автореферат к защите, Таня — очередной тематический план. Вошла Софья Ивановна, вытирая о передник мокрые руки, и, улыбаясь, подошла к ним.
— Сын-то ваш подписал клятву…
— Какую еще клятву? — не поднимая головы от конспекта, пробормотала Таня.
— Смешную, — засмеялась Софья Ивановна. — С Виктором, соседом нашим. Он школьник, а значит, авторитет! Поклялись в вечной дружбе и поставили кресты — кровью! Я все думаю, когда вы заметите: палец-то завязан. Эх вы, родители!..
Таня наконец подняла голову, рассеянно взглянула на мать, потом пожала плечами и снова уткнулась в книгу. Софья Ивановна потопталась у стола, переглянулась с Павлом и тихо вышла из комнаты. И все. Но на другой день, когда Павел пришел с работы, Сашка прямо с порога бросился ему навстречу.
— Пап, скажи ей! — Он хлюпнул носом. — Это я сам придумал — чтоб кровью, чтоб навсегда! А она не велит дружить…
— Не она, а мама, — машинально поправил Павел и пошел к Тане в кухню.
— Ты, мать, не права, — сказал он солидно. — Знаешь, мать, мужская дружба…
Таня застыла с половником в руке:
— Мужская дружба? Да что ты в ней понимаешь? Разве у тебя есть друзья?.. А с Виктором он дружить не будет. Этот тип на него плохо влияет.
Сказала и снова повернулась к плите. Павел ошарашено уставился ей в спину, потом вернулся в комнату, обнял сына за плечи — какие они у него худенькие! — прижал к себе. Да, друзей он, кажется, не завел, тут Татьяна попала в самую точку. В институте есть, правда, «свой круг»— такие же, как он, младшие без степени. С ними он обедает, пьет кофе, обсуждает институтские новости и проблемы Востока, у них перехватывает до зарплаты десятку. Есть и другой круг, куда он стремится попасть: тех, кто его направляет, кто читает его статьи, правит аналитические записки их сектора, кому предстоит судить его кандидатскую… Когда-нибудь он войдет в этот круг, будет снисходительно просматривать первые опусы новичков, ставить на полях галки, иронические вопросительные знаки, выступать на ученых советах. А друзей нет… Давно нет друзей… Но ведь они у него были! Филька, Славка… Сто лет ему не писал…
И опять сын ушел куда-то в сторону, оказался не главным со своею бедой — первым столкновением с предательством. Главной была обида на Таню, на жестокие ее слова.
— А ты дружи потихоньку, и все, чего там, — пробормотал Павел, изо всех сил глядя вбок, стараясь не видеть таких вопрошающих, таких синих глаз сына.
Он вспомнил, что месяца три не был у мачехи, и в воскресенье поехал к ней вместе с Сашкой. Таня давно уже там не бывала, да и его отпускала неохотно, с недоумением: «Чего ты там забыл, спрашивается?»
Тетя Лиза, как всегда, всплеснула руками, расцеловала своих «мальчиков»— так она их вдвоем называла, — накормила, обласкала, а главное — выслушала.
Ей Павел мог рассказать о предстоящей защите — не так, как Тане, иначе, — не боясь услышать в ответ едкую реплику или обвинение в «недостаточной историчности», при ней мог ласкать сына, и никто не говорил про «дурацкие об-сю-сю», ей он сказал, что руководитель его засобирался вдруг на два года в Индию, на весьма важный пост, и зовет Павла с собой, от Комитета по экономическим связям, переводчиком, — разумеется, после защиты. И тетя Лиза, как всегда, его слушала, и все, что касалось Павла, было для нее самым важным, и что бы он ни решил, все было правильным.
И она говорила тоже — о своем детсаде, о том, какие теперь пошли умные дети, вздыхала — а вдруг он в самом деле уедет, да еще так далеко, а как же она? — и им втроем было тепло и уютно в старом доме со скрипучими половицами, в тишине, от которой Павел отвык в шумной Москве, а Сашка, так тот и вовсе не привыкал.
И только когда они сели в электричку и станция медленно поплыла назад, Павел вспомнил, что забыл отдать тете Лизе двести рублей, которые Таня, как всегда, выдала с большой неохотой, и он отправил деньги почтой, не заходя домой, а Сашу почему-то попросил ничего не говорить матери.
Предложение престижного руководителя мучило Павла: защитить диссертацию и уехать в Индию, да еще кем — простым переводчиком! Остановиться на полпути, распрощаться (пусть только на время) с наукой, с сектором, с институтом, к которому он привык… А с другой стороны — Индия, мечта его юности, такие возможности!.. Собрать материал для дальнейшей работы, — может, потянет даже на докторскую, — посмотреть наконец страну, которую изучаешь. И еще — купить машину.
…Летит в глаза колючая снежная пыль, вздрагивают на ухабах красные огоньки, они с Филькой несутся вслед за полуторками, намертво вцепившись в свои железные крюки. А в высоких кабинах восседают боги всех мальчишек земли…
Павел не выдержал и все рассказал Тане, хотя дал себе слово решать самому.
— Да ты что? — уставилась на него черными блестящими глазами Таня. — Ты еще думаешь?! Так повезло, а он думает! Да кто ж от такого отказывается!
Таня ходила по комнате и говорила о постоянном безденежье, о жалкой комнате в коммуналке, о том, что она раздета, что наука его никуда не уйдет, что уедет Сан Саныч — и Павел останется без руководителя и будет сидеть по-прежнему в младших, только со степенью, что к таким людям, как Саныч, надо держаться поближе… Слезы досады закипали у нее на глазах, и Павел знал, что все уже решено и она права. Но было чего-то тоскливо жаль — не только науки и даже не института, а может быть, шумных споров в скверном буфете, перекуров в коридорах, самой атмосферы поглощенности «своими» странами — той, чем всегда славились востоковеды. И еще было жаль Сашку: Таня сказала, что его с собой не возьмет — скоро в школу, да и климат в Индии — не для северных наших детей.
— Как скоро? Ему ж еще нет шести… — пробормотал Павел. — И потом, ты преподаватель, ты можешь сама…
Но это были последние судороги побежденного.
Может ли человек вспомнить радостное, когда терзает себя вот так, как сейчас Павел? Может ли ощутить прошлую радость, снова ее почувствовать? Ведь была же, была той весной долгожданная защита, был ученый совет, выступления официальных оппонентов, очень похожие на торжественный гимн Павлу (интересно, почему называют их оппонентами? Они скорее защитники, адвокаты); был отличный отзыв оппонирующей организации: «…эти отдельные замечания не снижают научной ценности…», был рефрен всех выступлений — «…безусловно заслуживает искомой степени кандидата исторических наук».
