Наконец я осознала тон его голоса, и до меня дошло: он издевается!
– …Глубокоуважаемая Татьяна Александровна, по вашему мнению, я должен выпороть своего двоечника? Или подарить вам французские духи, чтобы вы поставили ему тройку? Может быть, вы не любите духи? Тогда что? Может, подойдет золотая цепочка?
Он быстрым движением поднялся со стула, метнулся к окну и остался стоять там, засунув руки в карманы.
– Так вот, ничего такого не будет. Ставьте Арсению все, что хотите, если вам неймется портить жизнь моему парню. Через две недели закончится учебный год, и больше вы его не увидите. В городе есть вполне приличные школы, где не принято издеваться над детьми.
Так, теперь все ясно – этот человек мне хамил. Хамила даже его спина, напряженная, узкая, опасная. Этот человек – прирожденный лидер, такие всего добиваются в жизни сами. Забавно было бы посмотреть на его бывшую жену. Я молчала. Пауза затянулась. Он еще покачался на носках, окинул взглядом цветочные горшки на окне и так же молниеносно вернулся за парту напротив меня.
Высокий лоб, складки вокруг рта, легкая седина на висках и какая-то усталость во всем облике. Неожиданно меня пронзило острейшее чувство необъяснимой жалости к этому человеку, который гневно и даже чуть брезгливо смотрел на меня – «училку», обидчицу своего сына.
– Борис Владимирович, я вас чем-то обидела? – слова вырвались как-то сами собой, вопреки моей воле. – Тогда простите меня, пожалуйста. Но мне кажется, что я в этой ситуации не виновата. Вы просто очень устали, да?
И тут я сделала то, чего секундой раньше и вообразить не смогла бы, – я погладила Бориса по руке.
И сама ужасно испугалась. Брови его поползли вверх, но руку он не отнял, только еще сильнее напрягся. Чтобы хоть как-то скрыть неловкость, я продолжала говорить:
– Я понимаю, Борис Владимирович, бывает так в жизни, когда становится совсем невыносимо. Когда от меня ушел муж…
Господи, куда же это меня занесло! При чем тут Павел и моя личная жизнь?!
– …Я целыми днями из дома не выходила, была не в состоянии ни с кем разговаривать. Нет, вы не подумайте, не нужна мне никакая цепочка, и духи тоже, я не к тому. Просто я знаю, бывает так в жизни, когда все на глазах у тебя рушится…
Я даже не заметила, как невзначай переиначила действительность, ведь переживала я тогда по большей части из-за ребенка, а Павел был лишь горьким дополнением ко всем моим бедам. Руку я с его руки все-таки убрала и замолчала.
– От меня тоже ушла жена, – вдруг сказал Борис совершенно человеческим голосом. – Правда, давно. И тоже…
А дальше произошло невероятное – на глазах Бориса появились слезы. Он закинул голову назад, как будто бы хотел, чтобы слезы закатились обратно, но было уже поздно.
– Борис Владимирович, у вас что-то случилось? Простите меня…
– Да что вы все время извиняетесь! Это я вас обидел, это вы меня простите. Вы правы, я устал, смертельно устал. Просто у меня мама умерла. Совсем недавно. Сегодня девять дней.
У человека горе, а я лезу к нему с какими-то дурацкими двойками и, хуже того, со своими проблемами! А Борис все говорил и говорил. Он ужасно одинок в своем несчастье, и я должна его выслушать. Да что там должна! Я хочу его выслушать, я не могу его не выслушать, потому что я очень-очень хочу ему помочь, хочу облегчить его боль.
– Понимаете, кроме мамы у меня никого нет… не было. Арсению я неинтересен, да и тепла особого он от меня не видел. Ленка, моя бывшая, бросила нас, когда Сене было три года, – нашла себе какого-то режиссера и укатила с ним в столицу, вот моя мама и стала мамой моему сыну. А я вертелся да и верчусь как проклятый, все деньги зарабатываю. Вот деньги есть, а сына, считай, потерял. Черт!
– Борис стукнул по столу судорожно сжатым кулаком.
– Но Борис Владимирович! Почему вы говорите, что потеряли сына? Арсений – прекрасный парень, и он вас любит!
Но Борис меня не слышал.
– Работа, с утра до вечера! – Борис помотал головой как щенок, которому в первый раз надели ошейник и он очень хочет от него избавиться. – А с сыном только и успеваю, что «привет-пока» сказать да дневник просмотреть раз в неделю. Впрочем, – неожиданно Борис осекся, – простите, я вас совсем загрузил. Вам все это ни к чему.
Он резко поднялся.
– Я тут немного разнылся, простите, – его тонкие губы скривились в усмешку, – просто устал сегодня.
– Борис Владимирович… – начала я, но Ровенский-старший уже взял себя в руки, натянул маску спокойствия и деловитым тоном перебил меня.
– Если вы поставите Арсению двойку, то будете вполне правы, он действительно ни черта не знает, – сказал он и холодно добавил: – Еще раз прошу прощения за беспокойство. Всего хорошего.
Он повернулся ко мне спиной и направился к дверям. Ну вот, сейчас он уйдет. И глядя в удаляющуюся от меня спину, я «на автопилоте» отчаянно произнесла:
– Борис Владимирович, я слишком хорошо знаю, что такое одиночество. Может быть, я могу вам помочь?
Ну и глупость же я сказала. Чем я могу ему помочь? Разве он просил о помощи? Однако Ровенский остановился и медленно повернулся ко мне.
– Если вы не торопитесь, то помогите с поминками, – сказал он все тем же холодно-деловым тоном и добавил после короткой паузы, – пожалуйста.
Ну прямо как ребенок, который забыл сказать «волшебное слово»!
У школы стоял серебристо-зеленый джип, похожий на слона – такой же огромный и, как мне показалось, добродушный. Борис задержался у двери машины, помогая мне забраться внутрь, и я снова ощутила, что воздух рядом с ним становится плотным. Эту энергию я ощутила так остро, что на мгновение испугалась – куда это меня несет?! На какую-то долю секунды наши взгляды встретились, и я поняла – у него зеленые глаза! И еще – я его совершенно не боюсь!
До дома Бориса мы добрались быстро, да и ехать было недалеко. Борис с Арсением жили в роскошном новом доме у станции метро «Черная речка». Квартира произвела на меня впечатление. Во-первых, она оказалась двухъярусной, я никогда прежде в таких не бывала. Ну а во-вторых, она была, если можно так выразиться, скромно-роскошной. Абсурдно? Возможно, но что поделаешь, если нет никакой мишуры, блеска, фальшивого золота и извечного хрусталя, и стандартного евроремонта тоже нет, а есть настоящее цельное дерево, натуральная кожа и дубовый паркет сложного и очень изящного рисунка.
На большой светлой кухне уже суетились несколько пожилых женщин. На таких мероприятиях не принято специально знакомиться с присутствующими, я только поздоровалась и вместе со всеми занялась хозяйственными хлопотами.
За столом мы оказались рядом. Борис ограничился одной рюмкой – он налил себе вторую, которая так и простояла до конца вечера. Общение наше состояло из дежурных фраз вроде «что вам положить» и «разрешите вам налить». Я постоянно чувствовала исходящее от него напряжение и от волнения молча давилась едой.
Траурная речь, которую Борис был должен произнести, далась ему нелегко. Вернее, это была вовсе не речь – просто слова.
– Мама была для меня… для нас с Арсением мама была всем, всем на свете. – Волевое худое лицо исказилось гримасой, в абсолютной тишине он запрокинул, как давеча в классе, голову, но справился со слезами. – Я благодарю тех, кто нашел сегодня время и посетил нас… с мамой. Спасибо.
Жалость волной захлестнула меня. Слова – это просто слова, они ничего не значат. Когда уходит близкий, дорогой, самый дорогой тебе человек, возможно ли передать словами то, о чем плачет твое раненое сердце?
Поминки всегда угнетают меня своей показной ненатуральностью. Зачем, ну скажите на милость, столько еды? Люди пришли, поели, на миг задумавшись о бренности существования, и ушли домой, к своим привычным делам и проблемам. А Борис с сыном остаются жить – совершенно одни на белом свете, двое одиноких и, похоже, еще не нашедших друг друга людей. Арсений волчонком забился в угол и не поднимал глаз от тарелки. Меня он старательно не замечал. Впрочем, мальчик скоро исчез – ушел к приятелю, как пояснила мне высокая статная дама со старинной камеей на груди и раритетным черепаховым гребнем в седых волосах, давняя приятельница покойной.
Обратно меня Борис привез уже ближе к полуночи. Всю дорогу мы молчали. Подъехав к дому, он помог мне выбраться из машины (наверное, для того, чтобы грациозно покидать его джип, нужно тренироваться годами!), проводил до квартиры.
У моих дверей вышла какая-то заминка. Что-то проскочило между нами. Борис сказал только одно слово:
– Спасибо.
Сел в лифт и уехал.
Утро началось, как обычно, – звоном будильника и пением птиц за окнами – все никак не могу привыкнуть к этому. Солнце светило, как и вчера, но ветер дул холодный, и я пожалела, что не прихватила плащ. Ну, конечно, за ночь расцвела черемуха! Майское похолодание традиционно связывается с цветением черемухи, но у нас в Питере к этому добавляется еще и прохождение по Неве ладожского льда. От дома до станции метро и от метро до школы я передвигалась почти бегом, насквозь продуваемая «ласковым майским ветерком». А в школе меня поджидал пренеприятный сюрприз. До начала урока оставалось минут десять. Обычная беготня между парт, хихиканье, мелкие потасовки.
