Ро­бер Са­ба­тье - Шведские спички

Ко­гда за­кон­чи­лась по­хо­рон­ная це­ре­мо­ния, все на­ско­ро со­бра­лись в ка­фе про­тив клад­би­ща. Ме­ж­ду чле­на­ми се­мьи за­вя­за­лась бе­се­да, в ко­то­рой то и де­ло мель­ка­ли фра­зы: «На­до знать, че­го вы хо­ти­те», «Во-пер­вых, нуж­но сде­лать вот что…», «По­до­ж­ди­те, да­вай­те раз­бе­рем­ся!» По­том воз­ник раз­го­вор уже чис­то де­ло­вой, ибо слы­ша­лось: «Ну это уж че­рес­чур…», а так­же «По­че­му мы, а не вы?..» — и тон бе­се­ды ста­но­вил­ся все рез­че, мо­ти­вы из­ла­га­лись все раз­дра­жен­ней.

— Маль­чи­ка луч­ше бы уда­лить…

Ка­кая-то жен­щи­на уве­ла ре­бен­ка в дру­гой ко­нец за­ла, к ка­бин­ке с те­ле­фо­ном. По­сле по­лу­ча­со­во­го спо­ра поч­ти дос­тиг­ли пред­ва­ри­тель­но­го со­гла­ше­ния.

— Лад­но, до ав­гу­ста мы по­дер­жим его у нас, — ска­зал Жан, — а там по­смот­рим…

— Ну, это уж ре­шит се­мей­ный со­вет! — бро­си­ла те­туш­ка.

— Ведь у нас двое де­тей, — ска­зал дя­дя.

И жен­ский го­лос:

— Нам с ним труд­но бу­дет, мы с ним не спра­вим­ся, это же улич­ный маль­чиш­ка, на­стоя­щий, вы знае­те, ша­ло­пай!

Но мно­гие твер­ди­ли на все ла­ды:

— По­сле лет­них ка­ни­кул не­пре­мен­но най­дем вы­ход!

Под ко­нец Аль­бер­ти­на, ти­хо пе­ре­го­во­рив с ос­таль­ны­ми, взя­ла Оли­вье за ру­ку:

— Ну по­шли, по­про­щай­ся с тво­им дя­дей, с те­тей, с ку­зе­на­ми…

Не был за­быт и та­ин­ст­вен­ный гос­под­ни Дю­кор­нуа. Оли­вье чув­ст­во­вал на сво­ем ли­це ды­ха­ние всех этих лю­дей, ру­чон­ка его уто­па­ла в их вя­лых и влаж­ных ла­до­нях.

Тол­сту­ха Аль­бер­ти­на шла, груз­но по­ка­чи­ва­ясь, и тя­ну­ла Оли­вье за ру­ку. Дол­го шли они так по пред­ме­стью, су­мрач­ный пей­заж ко­то­ро­го не мог­ло ожи­вить да­же солн­це. Дой­дя до пе­ре­хо­да, от­ме­чен­но­го по ас­фаль­ту же­лез­ны­ми бля­ха­ми, Аль­бер­ти­на от­каш­ля­лась, про­гло­ти­ла слю­ну и, вы­пя­тив грудь, на­ста­ви­тель­ным то­ном ска­за­ла:

— Дя­де сле­ду­ет взять те­бя к се­бе. Пре­ж­де все­го, он бо­га­тый. И при­том хо­ро­ший че­ло­век. Толь­ко им на­до по­ду­мать. Зна­ешь, ведь они не ла­ди­ли с тво­ей ма­мой. У нее то­же был свой ха­рак­тер, что тут скры­вать…

И тол­сту­ха за­кон­чи­ла свою мысль жес­том, по­кру­тив у ли­ца тол­сты­ми, как кро­вя­ные кол­ба­ски, паль­ца­ми. По­хо­же, она бы­ла не­пло­хо ос­ве­дом­ле­на о де­лах Вир­жи­ни. Оли­вье не знал, что его мать име­ла плохую ре­пу­та­цию, но по­нем­но­гу он пой­мет это из вся­ких мел­ких не­дру­же­люб­ных на­ме­ков. Не­ма­ло лет прой­дет, по­ка ему от­кро­ет­ся прав­да: мать бы­ла кра­си­вой, у нее бы­ли лю­бов­ни­ки, и это не нра­ви­лось се­мье, тре­бо­вав­шей от мо­ло­дой вдо­вы безу­преч­ной вер­но­сти скон­чав­ше­му­ся му­жу.

— Вот ес­ли бы они те­бя взя­ли.. — все по­вто­ря­ла Аль­бер­ти­на.

Она ре­ши­ла, что они вер­нут­ся до­мой пеш­ком, прой­дя внеш­ни­ми буль­ва­ра­ми, — бу­дет эко­но­мия на двух би­ле­тах в мет­ро, а, кро­ме то­го, пеш­ком хо­дить по­лез­но. И все же ра­зо­чек они сде­ла­ли при­вал в ка­фе, тер­ра­са ко­то­ро­го бы­ла по кра­ям кра­си­во очер­че­на влаж­ны­ми опил­ка­ми, вы­ло­жен­ны­ми фес­то­на­ми. Аль­бер­ти­на зая­ви­ла, что «со­всем умо­ри­лась», том­но по­про­си­ла у офи­ци­ан­та че­го-ни­будь эта­ко­го «для бод­ро­сти», и он при­нес ей рю­моч­ку вод­ки, име­нуе­мой «ар­ке­бу­зом», а Оли­вье омо­чил гу­бы си­ро­пом «гре­на­дин». Аль­бер­ти­на с на­сла­ж­де­ни­ем от­ды­ха­ла, от­бро­сив на спин­ку сту­ла чер­но­бур­ку и скре­стив ру­ки на тол­стом жи­во­те. Ее тя­же­лое, за­ли­тое по­том ли­цо сма­хи­ва­ло на по­ми­дор. Она доб­ро­же­ла­тель­ным оком по­гля­ды­ва­ла на муж­чин, вы­хо­див­ших из ка­фе, вы­ти­рая гу­бы, при­щел­ки­вая язы­ком, слов­но все еще сма­куя ут­рен­нюю пор­цию бе­ло­го ви­на, в то вре­мя как лю­би­те­ли апе­ри­ти­ва уже за­хо­ди­ли сю­да по­си­деть на тер­ра­се и ма­лень­ки­ми глот­ка­ми вы­пить свой «пи­кон-гре­на­дин» или чер­но­смо­ро­дин­ную на­лив­ку.

— Нель­зя жить, ду­мая о смер­ти, — ска­за­ла Аль­бер­ти­на.

И не­из­вест­но, в ка­кой свя­зи, вдруг до­ба­ви­ла поч­ти жиз­не­ра­до­ст­ным то­ном:

— Зна­ешь, пой­дем-ка нар­вем оду­ван­чи­ков!

Они взо­бра­лись на один из хол­мов, об­ра­зо­вав­ших­ся из раз­ва­лин фор­тов 70-го го­да; там бро­ди­ли цы­га­не, де­ти, бо­ся­ки, го­ня­лись друг за друж­кой со­ба­ки, бой­ко вски­ды­вая вре­мя от вре­ме­ни ла­пу. По пу­ти голь­фы у Оли­вье спус­ка­лись ни­же и ни­же, и ему при­шлось на­гнуть­ся, чтоб под­тя­нуть ре­зин­ки. Он снял бы­ло пид­жа­чок, но вспом­нил о тра­ур­ной по­вяз­ке и сно­ва на­дел его. Оду­ван­чи­ки, все в бу­то­нах, еще не со­зре­ли как ла­ком­ст­во, но по край­ней ме­ре за них не на­до бы­ло пла­тить. Да кро­ме то­го, со­би­ра­ние цве­тов чем-то на­по­ми­на­ло де­ре­вен­скую за­ба­ву. Воо­ру­жив­шись кар­ман­ным но­жом, тол­сту­ха на­гну­лась и, от­ду­ва­ясь, сре­за­ла рас­те­ния под са­мый ко­рень. Кон­чи­лось тем, что она упа­ла и по­полз­ла впе­ред на чет­ве­рень­ках, слов­но ка­кое-ни­будь ди­ко­вин­ное жи­вот­ное, бес­пре­рыв­но от­бра­сы­вая на­зад свою ли­си­цу и в ми­ну­ты ус­та­ло­сти уте­шая се­бя сло­ва­ми: «Ну, моя ми­лая, уви­дишь, что это за объ­е­де­нье!»

Не­сколь­ко ми­нут она по­ле­жа­ла на ред­кой тра­ве, за­крыв гла­за, а по­сле ко­рот­ко­го за­бы­тья по­доб­ра­ла лист ста­рой га­зе­ты, что­бы за­вер­нуть свои оду­ван­чи­ки. И сно­ва они пус­ти­лись в путь, обой­дя кру­гом ог­ром­ный пус­тырь, где ютил­ся ни­щий люд этой ок­раи­ны, а по­том про­шли че­рез Бло­ши­ный ры­нок с его тор­га­ша­ми, тря­пич­ни­ка­ми, старь­ев­щи­ка­ми, ло­тош­ни­ка­ми толь­ко для то­го, чтоб ку­пить два па­ке­ти­ка кар­то­фе­ля, за­жа­рен­но­го на сквер­ном са­ле. Че­рез ули­цу Рюи­со до­б­ре­ли на­ко­нец до ули­цы Ла­ба. Аль­бер­ти­на дви­га­лась уже с тру­дом. Вре­мя от вре­ме­ни она ос­та­нав­ли­ва­лась, чтоб по­те­реть се­бе но­ги и пе­ре­вес­ти дух. Оли­вье по­те­рян­но плел­ся за ней, за­пус­кая паль­цы в жир­ный па­ке­тик с ос­ты­ваю­щей кар­тош­кой.

Оби­та­те­ли ули­цы, при­няв­шие уча­стие в по­хо­ро­нах, уже дав­но вер­ну­лись. Слу­жа­щие по­хо­рон­но­го бю­ро сня­ли щи­ток с бу­к­вой «Ш» (ини­циа­лом фа­ми­лии умер­шей) и тра­ур­ные пор­ть­е­ры с две­рей га­лан­те­рей­но­го ма­га­зи­на. Сын бу­лоч­ни­ка Жа­ко око­ло от­цов­ской лав­ки за­ни­мал­ся ка­ме­рой сво­его ве­ло­си­пе­да. Оли­вье ос­та­но­вил­ся, по­смот­рел на эту крас­но­ва­тую кол­ба­ску, по­гру­жае­мую по час­тям в ло­хан­ку с во­дой, чтоб вы­явить по вы­сту­паю­щим пу­зырь­кам ме­сто про­ко­ла. «Это из-за гвоз­ди­ка», — ска­зал Жа­ко, по­ка­зав Оли­вье на ма­лень­кую ды­роч­ку.

Оп­ро­ки­ну­тый ве­ло­си­пед, ло­хань, сня­тые ши­ны, ме­тал­ли­че­ский ша­бер, тю­бик с ре­зи­но­вым кле­ем — все вы­гля­де­ло не­обыч­но. Тут же, ню­хая тро­ту­ар, про­гу­ли­ва­лась ста­рая со­ба­ка. Про­шел ин­кас­са­тор в зе­ле­ной фор­ме и шля­пе-тре­угол­ке; к его жи­ле­ту бы­ла при­кре­п­ле­на на ме­тал­ли­че­ской це­поч­ке чер­ная, сло­жен­ная гар­мош­кой сум­ка для сче­тов. Из­да­ле­ка до­но­си­лись фор­тепь­ян­ные ак­кор­ды, за­глу­шае­мые по­рой трес­ком мо­то­цик­ла. Чей-то ра­дио­при­ем­ник раз­но­сил рек­лам­ную пе­сен­ку на мо­тив Ту­рец­ко­го мар­ша: «Од­ним маз­ком пас­ты Тюмб­лер за­став­лю я за­свер­кать ав­то­мо­биль!..» Поз­же, ко­гда Оли­вье вновь ус­лы­шит му­зы­ку Мо­цар­та, она бу­дет сли­вать­ся в его соз­на­нии с этой на­до­ед­ли­вой рек­лам­ной ско­ро­го­вор­кой.

Все ка­за­лось та­ким спо­кой­ным на ули­це, та­ким обы­ден­ным. Буд­то ни­че­го не про­изош­ло. Пло­ским, как по­верх­ность мо­ря, сомк­нув­ше­го­ся по­сле ко­раб­ле­кру­ше­ния. Ни еди­но­го сле­да бед­ст­вия. Вот раз­ве что ма­га­зин с за­кры­ты­ми став­ня­ми. И Оли­вье сто­ял, при­гво­ж­ден­ный к мес­ту ка­кой-то страш­ной бес­смыс­ли­цей. Лу­чи солн­ца еще про­са­чи­ва­лись меж дву­мя бе­лы­ми об­ла­ка­ми. Оли­вье гля­дел на кры­ши до­мов, они ка­за­лись ему ог­ром­ны­ми, ве­ли­че­ст­вен­ны­ми. Маль­чик за­жму­ри­вал один глаз, по­том дру­гой — кры­ши на­чи­на­ли пе­ре­ме­щать­ся в не­бе. Это его за­бав­ля­ло. Ули­ца бы­ла ря­дом, ему ста­ло лег­че, буд­то дол­гое уду­шье сме­ни­лось ров­ным ды­ха­ни­ем.

— Ну иди до­мой, твои род­ные уже, ко­неч­но, вер­ну­лись, — ска­за­ла на­пос­ле­док Аль­бер­ти­на.

Она под­толк­ну­ла Оли­вье впе­ред, пы­та­ясь сде­лать это по-дру­же­ски, что у нее, од­на­ко, не по­лу­чи­лось, так она ус­та­ла. За­тем по­спе­ши­ла к се­бе, что­бы за­нять­ся са­ла­том из оду­ван­чи­ков.

Ес­ли ули­ца зна­ва­ла ча­сы празд­неств, то она об­ла­да­ла и свои­ми ак­те­ра­ми. На­при­мер, этот лох­ма­тый, ко­ло­рит­ный бы­ва­лый че­ло­век — Бу­гра. Он с пре­зре­ни­ем от­но­сил­ся к день­гам и к сво­им со­вре­мен­ни­кам, пред­по­чи­тал тру­дить­ся по­мень­ше, ну, на ху­дой ко­нец со­гла­ша­ясь на ка­кую-ли­бо вре­мен­ную ра­бо­тен­ку — был «че­ло­ве­ком-рек­ла­мой», стриг пу­де­лей, шел груз­чи­ком в бю­ро пе­ре­воз­ки до­маш­них ве­щей, встав­лял стек­ла, не брез­го­вал и ма­ляр­ным де­лом. Ко­ро­че, он все­гда был го­тов «под­мог­нуть».