Бенжамен покачал головой:
— А никто и слова не сказал.
— Гардинг всегда знает, что делает, — заметил Филип. — Всегда знает, как далеко он может зайти.
Тем временем голос его отца становился все громче и громче — спиртное продолжало творить нехитрое свое волшебство.
— Я не из тех, кто падок до предсказаний, — протрубил он, и Барбара внутренне застонала, ибо то была неизменная прелюдия мужа к любому его предсказанию. — Но я вам вот что скажу, и готов жизнью поручиться за это. С ирландским делом будет покончено — причем раз и навсегда — ровно через два года.
— А вообще-то, — спросил у матери Бенжамен, — чем вас так заинтересовал Сливовый Сиропчик?
— Ну, просто показался занятным, вот и все.
— Сказать вам почему? — продолжал Сэм. — Потому что для настоящей драки у ИРА кишка тонка.
— Он и вправду не лезет за словом в карман, верно, Барбара? — сказала Шейла, которой не хотелось расставаться с темой мистера Слива. — Истинный краснобай.
Барбара отсутствующе кивнула. Она не спускала глаз с мужа, говорившего, прихлопывая ладонью по столу:
— Поскребите немного любого из этих ублюдков — и знаете, что вы обнаружите? Труса. ТРУ-СА.
— Да, краснобай, — повторила Барбара, задумчиво и рассеянно. Потом она поднялась из-за стола, став вдруг живой и решительной. — Пойдемте, Шейла, пора заняться посудой.
Разговор отцов Бенжамену с Филипом скоро прискучил. Бенжамен, которому не терпелось показать другу кое-какие пластинки, несколько дней назад принесенные Малкольмом, отвел Филипа в свою комнату. Здесь всю вторую половину этого дня наводился порядок: он убрал с глаз долой большой настольный календарь, куда с дотошностью заносил все подробности домашних заданий и увиденных за день телепрограмм; убрал и все, что указывало на его не законченный комический роман, — он не смел пока признаться никому, даже ближайшему другу, ни в том, что тратит время и силы на столь амбициозную затею, ни в том, что рассчитывает найти на этом пути свое призвание, поприще, на коем его посетит творческая одержимость, подобная, быть может, той, которой требуют Попытки сочинять музыку. Плаката Эрика Клэптона, былого своего героя, Бенжамен не тронул, оставив его на почетном месте — рядом с нарисованным самим Дж. Р Толкиеном изображением жилища Бильбо Торбинса в Торбе-на-Круче и еще одной толкиеновской иллюстрацией, подробной картой Средиземья, чью географию он и Филип знали куда основательнее, чем географию Британских островов.
— Вот послушай, — сказал Бенжамен, наблюдая с некоторым беспокойством, как игла его портативного монопроигрывателя грузно опадает на кружащийся виниловый диск. — Может, если у нас все же будет группа, как раз такую музыку мы и станем играть.
— Да, кстати, — отозвался Филип, — я придумал отличное название. — Он указал на карту, палец его расторопно проехался по Мглистым горам и остановился в нескольких сотнях эльфийских лиг к юго-западу от Фангорна. — Минас-Тирит.
Бенжамен поджал губы.
— А что, неплохо.
Первая запись альбома звучала уже секунд тридцать: нескладная двудольная мелодия, излагаемая гитарой и саксофоном, между тем как ритм-секция изящно выдерживала ненадежный тактовый размер, в котором Бенжамен так пока и не смог разобраться. Музыка казалась уверенной в себе, головной, немного нестройной.
— Ну, что скажешь?
— Звучит так, точно они настраиваются, — ответил Филип. — Кто это?
— Группа называется «Генри Кау», — сообщил Бенжамен. — А диск мне дал Волосатик.
— Кто?
— Малкольм. Воздыхатель Лоис.
— О, — тоном куда более мрачным отозвался Филип. — Я и не знал, что у нее есть воздыхатель.
Он озадаченно вгляделся в обложку альбома. Украшающее ее малопонятное изображение одного-единственного кольчужного чулка мало что говорило о содержании диска.
— Дальше так все и пойдет?
— Дальше будет еще чуднее, — ответил гордый своим открытием Бенжамен. — Малкольм говорит, их нужно слушать очень внимательно. Судя по всему, на них здорово влияет дада.
— А кто или что такое дада? — спросил Филип.
— Не знаю, — признался Бенжамен. — Но… Ладно, попробуй представить себе «Ярдбердз», ложащихся в постель с Лигети посреди дымящихся руин разделенного Берлина.
— Лигети — это кто?
— Композитор, — ответил Бенжамен. — По-моему.
Он взял гитару и попытался, без особого, впрочем, успеха, подыграть выводившей атональную контрмелодию скрипке.
— Слушай, а почему, собственно, разделили Берлин? — поинтересовался Филип. — Меня это всегда удивляло.
— Может, там у них река какая-нибудь через город течет? Вроде Темзы. Дунай или еще что.
— Я думал, это как-то связано с «холодной войной».
— Может быть.
Бенжамен, встревожась, отложил гитару. Снизу донеслись раскаты смеха, а следом и другой шум, более настырный: наглый в его непрестанности стук барабана. Отец включил музыкальный центр и снова проигрывает кошмарный альбом Джеймса Ласта. Бенжамен презрительно стиснул зубы.
— Ас другой стороны, что такое «холодная война»? И главное, почему ее назвали «холодной»?
— Ну, — сказал Бенжамен, стараясь проникнуться к этой теме хоть каким-нибудь интересом, — в Берлине, наверное, очень холодно, так?
— Да, но, по-моему, все это как-то связано с Америкой и Россией.
— Так в России уж точно холодно. Известное дело.
— И почему та, другая история называется «Уотергейтом»? Что уж такого страшного натворил президент Никсон?
— Не знаю.
— А бензин почему дорожает? Бенжамен пожал плечами.
— И почему ИРА убивает всех подряд? — Потому что они католики?
— И почему у нас свет отключают?
— Из-за профсоюзов? — Бенжамен прибавил громкость: близилось место, уже ставшее у него любимым. — Вот, послушай — полный блеск.
Филип вздохнул и принялся расхаживать по комнате. Общее их понимание текущей политики, похоже, нисколько его не удовлетворяло.
— А мы не так уж и много знаем о том, что происходит в мире, верно? — сказал он. — Если подумать?
— Ну и что? Так ли уж это важно?
Филип поразмыслил над этим вопросом и не сумел найти, пока что, ответа на него. Возможно, Бенжамен прав, совсем оно и не важно. Возможно, куда важнее удачно справиться в понедельник утром с латинским переводом с листа. Возможно, куда важнее осуществить их ближайшие честолюбивые замыслы: напечатать статью в школьном журнале, привлечь к себе внимание — хоть какое-то, хоть на краткий миг — красавицы Сисили Бонд или создать группу, ту самую группу, о которой они поговаривали вот уже несколько месяцев, но весь инструментарий которой до сей поры ограничивался гитарой Бенжамена и пианино Филиповой матери. Возможно, все это гораздо важнее.
— Так тебе нравится название «Минас-Тирит»? — спросил он.
— Я же сказал, — ответил Бенжамен, — роскошное название. Но, думаю, куда важнее решить, что мы будем играть.
— Ладно, как насчет «Йес»? Мама с папой купили мне на Рождество «Сказки топографических океанов». Фантастика. Я принесу тебе в понедельник пластинку, послушаешь.
Бенжамен не ответил. Может быть, он и тогда уже понимал, в глубине души, что затея их обречена на провал, да только не мог пока признаться в этом даже себе. В те дни он оставался еще оптимистом.
7 марта 1974 года стало знаменательным, памятным днем. Днем, когда Филип впервые ощутил себя журналистом, а Бенжамен обрел Бога. Оба эти события имели далеко идущие последствия.
То был также и день, когда едва не обратился в реальность худший из кошмаров Бенжамена.
* * *
Филип вот уже много дней трудился над статьей, которую надеялся увидеть напечатанной в школьном журнале. Журнал этот, носивший название «Доска», выходил раз в неделю, по четвергам, и Филип был одним из самых жадных его читателей. Название журнала выдавало скромное его происхождение от беспорядочного собрания отпечатанных на машинке статей и заметок, которые размещались на висевшей в одном из верхних коридоров доске объявлений, — такая форма подачи информации оказалась во многом неудобной, и в прошлом году доску объявлений преобразовали, под надзором молодого и предприимчивого преподавателя английской литературы мистера Серкиса, в печатное издание. К нынешнему времени журнал разросся до восьми сшитых железной скобкой страниц формата А4, содержание которых определял картель шестиклассников, собиравшихся по вторникам в притягательной таинственности редакции — кабинетика, затиснувшегося между стропил клуба «Карлтон». Редко, очень редко автору столь юному, как Филип, удавалось заслужить одобрение бескомпромиссной этой коллегии; однако сегодня он, неведомо как, добился такого успеха.
