Но председатель уже строчит что-то от руки на белом листе бумаги и приговаривает, не отрываясь от писанины:
— Сейчас там у нас Алиса кукует, она человек тоже гуманитарно образованный — после парикмахерского техникума. Так что вы с ней общий язык быстро найдете. Но Алиса уже второй месяц как в декрете должна быть. Так что давай, подменяй девку. Вот, — он ставит на лист печать и протягивает документ ей. — Это — ордер на комнату в общежитии. Оно у нас очень комфортабельное, после семнадцати, когда раскочегарится городская котельня, есть горячая вода.
Он смотрит на нее. Вид у девушки, похоже, несчастный.
— Не унывай, Янина Сергеевна! Работа у тебя будет не пыльная, в библиотеку сейчас почти никто не ходит, особенно после того, как на почте клуб с «Контр-страйком» открылся. Я бы тебе выделил дом в агрогородке, у нас есть два пустующих, но отдельное жилье у нас по закону — только для семейных молодых специалистов. Найдешь себе хлопца нормального, у нас тут такие есть, почти вообще не пьющие, поженитесь, свадьбу сыграешь, в Минск, в «Лондон» свой, к гей-моче, возвращаться не захочешь!
Этот добрый человек ободряюще улыбается, искренне не понимая, что все, что он только что сказал, вместо того чтобы утешить Ясю, заливает всю ее до отказа такой беспросветностью, что ей хочется спрятаться в папину сумку для клюшек и устроиться жить в ней.
* * *
— Озеро Радости, — говорит она себе, выходя из райисполкома. — Озеро Радости. — И поднимает голову на издевательски-лазурное небо. Луны на нем не видно.
* * *
Алиса — приветливая блондинка на последних неделях беременности — за десять минут объясняет, как управляться с библиотекой. Навык заключается в том, как правильно открывать и закрывать входные двери, как разбирать и подшивать периодику, как каталогизировать новые поступления.
— И для этого я училась пять лет?! На именной стипендии? — не умеет подавить в себе Яся выдох, который подавить очевидно нужно было.
— Это ты мне, мать, говоришь, что ли? — обижается Алиса и рассказывает, как, закончив пять лет назад техникум в Могилеве, она планировала оттрубить свою «двуху» в могилевском парикмахерском ПО «Восход» и открыть собственное дело, салон красоты, на который родители оставили деньги, вырученные после продажи бабулиной квартиры. Но «Вавилонской лотереей», ее могилевским филиалом, она была распределена в Вилейку и, подстригая затылок одному крепенькому как огурец юноше, обнаружила себя сначала с ним в кино, а затем — пресловутые две полоски на тесте. Так что доллары, отложенные родителями на бизнес, ушли на свадьбу, обустройство деревенского дома (хлопец оказался из частного сектора в Малмыгах) «под молодых», в результате чего она живет среди кур, а родственники жениха, с которыми она делит дом, не устают интересоваться, когда она перестанет держаться за свой маникюр и возьмется наконец «за смазанную солидолом коровью сиську», из которой только и возможно выдавить в провинции хоть какой-то доход.
Дальше Алиса показывает, где лежит подшивка газеты «Жизнь», и минут сорок рассказывает о том, каким лаком для ног лучше пользоваться, какую жидкость для снятия макияжа нельзя покупать ни в коем случае, как похудеть на диете из свиного сала и что сделать, чтобы кожа на лице у Яси перестала выглядеть «шершавой, как патиссоновый лопух».
Когда она уходит непосредственно уже, кажется, рожать, Яся понимает, что ее испугало больше всего: рассказывая про свои невзгоды, про свое хождение по мукам, закончившееся похоронами мечты о бизнесе и беременностью от огурца среди кур, Алиса не выглядела несчастной. Более того, она повествовала об этом как о смешном приключении, которое привело ее к единственно желанному результату — жизни за перегородкой от родителей жениха и карьерным перспективам, связанным с солидолом и коровьими сиськами.
«Расслабишься тут — угодишь в сорокинскую “Тридцатую любовь Марины”», — говорит себе Яся. «Тридцатой любви Марины» в подотчетной ей библиотеке нет. Как нет и ни одной книжки Владимира Сорокина. Ей хочется дать себе какую-нибудь страшную клятву — например, ни за что не ходить в кино с местными огурцами, как бы симпатичны или «крепеньки» они ей ни казались. Но кино в Малмыгах все равно нет — тут вам не Вилейка.
* * *
Каждый город куда-то движется. Ползет вниз, в земные недра исчерпавший отпущенный ему лимит на поверхности Токио. Стремится вверх, все выше и выше к небу по лестницам эстакад, хайвеев и линий пневмопоездов, Куала-Лумпур. Расползается, как капля кофе на новом белоснежном платье, Париж. Развивается двумя полушариями навсегда рассеченного Стеной мозга мечтательный Берлин. Уходит в прекрасный сон своего прошлого изящная Вена.
Есть города, которые куда-то едут — вечно спускается с горки к морю на стареньком деревянном трамвайчике Сан-Франциско. Поднимается на фуникулере от Золотого Рога к Бейоглу Стамбул. Рывками пытается исторгнуться из себя самой млеющая в вечной пробке на восьмиполосных городских дорогах Джакарта. Романтическим парусником скользит по болотам к Балтике Санкт-Петербург.
Хоть Яся и не бывала ни в одном из этих больших городов, она чувствует абсолютную статичность Малмыг, бредя по ним в поисках общаги. Зажегшиеся фонари не выглядят, как это бывает обычно, восклицательными знаками ночи. Скорей они канают за болотные огоньки над стоячей водой. Прохожие все сплошь медлительны и сонливы от алкоголя либо экзистенциальной усталости — люди, год за годом пытавшиеся расшевелить собственными ногами замершую землю.
Малмыги — это не город. Малмыги — это место. Став городом, оно устремилось бы куда-то, а устремившись — сделалось бы городом. Малмыги — камень, лежащий на дне зацветшего озера. Как и многие, очень многие (если не все) провинциальные городки.
Яся бредет сквозь плотный воздух и боится сделаться русалкой.
* * *
В баре «Жанетт» общество из трех месье и двух мадмуазелей занято тем же, чем пыталась заняться Яся в кафе «Лондон» перед отъездом. Они тоже пытаются спрятаться от неряшливой жестокости Вселенной, не жалеющей ни достойных наказания, ни благодетельных. За неимением воздушного шара из папье-маше, игрушечного Вестминстерского дворца или такси со стеклышками вместо фар, они прячутся в местном кальвадосе, именуемом «Вино плодово-ягодное “Шепот осени”». Яся из интереса садится за столик и заказывает себе зеленого чая. Она надеется, что у местных буржуа возникнут к ней претензии, да что там, — она мечтает о том, чтобы местные les belles femmes выцарапали ей глаза своими багровыми ноготками со стразами, а местные les barbeaus изнасиловали и убили ее с особой жестокостью. Почему-то отдельную сладость доставляет мысль о том, как местный жандарм в скупых выражениях сообщает о произошедшем отцу, а тот остается совершенно равнодушным и посылает какого-нибудь низкопоставленного арамейца из своей империи организовать копеечные похороны. Но они ее не замечают. Не замечают ее скандального чая, не замечают ее правильного городского выговора, даже ее злости не замечают. Яси нет, как не было в той минской сценке с дубинками, щитами и разбрызганной по асфальту кровью. Перед выходом она заглядывает в туалет и обнаруживает там среди нового кремового кафеля, за приличной ореховой дверью с золоченой ручкой — дыру в полу, дыру, как в сельских сортирах, дыру тем более чудовищную, что соседствует она с золоченой ручкой, ореховой дверью и кремовой плиткой — дизайнер не посчитал задницы местных леди достойными расходов на унитаз.
* * *
Отойдя от условного центра, обозначенного церковью, Лениным и исполкомом, Яся замечает двухэтажку, окна которой светятся настолько безысходным белесым светом, что она сразу понимает: ей — туда. В жизни любого человека бывают ситуации, когда он вынужден ночевать в местах, которые считает абсолютно невыносимыми для этого.
Светом, который льется из окон «Общежития номер четыре» (общежития номер один, два и три, как ей потом объяснят, находятся в деревнях Селково и Жебровичи), можно было бы освещать стоматологические кабинеты, больничные палаты с пациентами, дожидающимися хирургической операции, залы судов, где выносятся приговоры по тяжким и особо тяжким делам. Кажется, такой свет может сделать одного человека преступником, другого — больным, третьего — просто необъяснимо несчастным.
За дверью с треснувшим стеклом — вестибюль, где в деревянном боксе, увенчанном настольной лампой и уведомлением «Здесь можно вызвать милицию», сидит похожая на настоятельницу женского монастыря комендантша. Главной своей задачей эта женщина видит предотвратить «вход и выход» после 23.00. Она выдает Ясе листик с «Правилами пользования жилыми помещениями индивидуального назначения в интернате, общежитии, гостевом доме семейного типа». В документе желтым маркером отмечены графы про «шум в блоках», «строгий запрет на использование домашних животных и проживание с ними» и время «входа и выхода».
