Глава 8
Время в палате отца почти остановилось. Сколько ни пытаются секунды обогнать размеренный писк его сердечного монитора, ничего у них не выходит. Этот день подобен бесконечному предложению из романа Генри Джеймса, в нем нет никакого смысла, оно прерывается только светскими разговорами, посещениями туалета и выходами в холл, к своенравному кофейному автомату. Непонятно, чего мы ждем: что отец проснется или что он умрет. Похоже, это не имеет значения, поскольку приборы, которыми он обвешан, явно сконструированы таким образом, чтобы не допускать ни того ни другого, а просто продлевать его пребывание в этом механическом чистилище. Синди, отвозившая близняшек в школу, возвращается около двенадцати — принести нам пиццу. Я никогда не был женат, и мне не под силу расшифровать значение взглядов, которыми обмениваются Синди и Брэд, — острых взглядов с искрами злобы. Брэд выходит, чтобы проводить ее до лифта, и возвращается расстроенным и еще более изможденным. Определенно что-то у них не так.
Примерно в полшестого какое-то неуловимое колебание в писке и шелесте системы отцовского жизнеобеспечения дает Брэду понять, что пора сворачиваться. Он коротко консультируется с дежурной медсестрой, и мы уходим.
— Хорошая машинка, — говорит Брэд, усаживаясь на пассажирское сиденье «мерседеса», и кожаная обшивка бесстыдно пукает под его джинсами.
— Спасибо, — смущенно бормочу я.
— Небось недешево обошлась.
Я внутренне содрогаюсь. Ничего хорошего из этого разговора не выйдет. Фирменным автосалонам «мерседеса» следовало бы иметь специальную комнату, куда покупателя приглашают сразу после подписания всех бумаг в демонстрационном зале, причем там должны быть мягкие ковры и кожаная мебель — с такой же шикарной обшивкой, как и салон только что купленного автомобиля. Там специальный сотрудник под чашечку свежемолотого кофе с пирожными проводил бы небольшой инструктаж по поводу того социального багажа, который всегда приобретается с роскошным автомобилем — правила поведения и все такое. За шестьдесят восемь-то штук могли бы и постараться. Вот тогда я, может, и был бы готов к тем неловким ситуациям, в которых постоянно оказываюсь, как неопытный владелец «мерседеса». Допустим, я соглашусь с предположением брата: тогда выйдет, что я смотрю на него свысока. А скажи я: «Да нет, не так уж и дорого» — получится, что я выпендриваюсь. Пока у тебя нет денег, кажется, что в них содержится ответ на все вопросы, и только когда деньги появляются, ты понимаешь, что они приносят с собой новые вопросы, причем в отличие от прошлых эти нужно держать при себе, потому что сочувствовать тебе никто не станет. Я бормочу что-то нечленораздельное, надеясь, что на этом все и кончится.
— Ты голодный? — спрашивает Брэд.
— Ну, я бы поел.
В Буш-Фолс есть только два заведения с приличной кухней. Одно — это закусочная «У герцогини» прямо на Стрэтфилд-роуд, а другое — «Тайм-аут» — некая смесь спортивного бара и пивной, в которой в основном собираются многочисленные бывшие спортсмены, живущие в Буш-Фолс. Особенность «Тайм-аута» в том, что там подают лучшие стейки во всем северном Коннектикуте.
— Хочешь стейк? — спрашиваю я, потому что мы сравнительно недалеко от «Тайм-аута».
— Да ну, — отвечает Брэд, — я не особенно голоден. Давай в «Герцогиню».
— Ладно тебе, — говорю, — я угощаю.
— Ты меня и в «Герцогине» можешь угостить, — отвечает он, пряча глаза.
Чтобы Брэд, да предпочел хоть что-то «Тайм-ауту»? Ладно, говорю я себе, если ты семнадцать лет не был дома, разумно предположить, что за время твоего отсутствия что-то могло измениться.
«Герцогиня» оформлена в классическом стиле вагона-ресторана. Лавки в отсеках-купе обиты малиновым кожзаменителем, столы покрыты кухонным пластиком в крапинку. Кроме купе есть еще длинный бар с девятью высокими вращающимися табуретками, для одиноких гостей, а за баром — кухня. Если здесь хоть что-то и изменилось за время моего отсутствия, то не до такой степени, чтобы я мог это уловить.
Официантка за стойкой — Шейла Жирарди, она училась на класс младше меня, во всех школьных постановках играла главные роли, на всех концертах пела и танцевала.
— Привет, Гоф, — говорит она с такой знакомой улыбкой. Гофом Брэда прозвали еще в старших классах. Всякий раз, как он выполнял какой-нибудь особенно зрелищный бросок или повисал на кольце, это прозвище сотрясало стены спортзала: «Гоф! Гоф! Гоф!» Я сидел на трибунах, болел за Брэда и мечтал, что когда-нибудь это раскатистое эхо будет звучать в мою честь. Но я так и не попал в команду, и мне никто ни разу не прокричал «Гоф». И остался я Джо Гофманом, что само по себе уже звучит слегка пораженчески. Знакомьтесь, Джо Гофман, такой вот посредственный брат знаменитого Гофа.
— Привет, Шейла. Помнишь Джо, моего брата?
— Конечно, — отвечает она. — Привет, Джо. Сколько лет, сколько зим. Как ты?
— Неплохо. А ты?
— Отлично!
Шейле пророчили славу новой Мадонны, но если ей хоть капельку обидно, что боги избрали на эту роль Бритни Спирс, то ничто в ней этого не выдает.
— Слушайте, мне так жалко, что с вашим папой такое стряслось. Как он?
— Все так же, — говорит Брэд и направляется в один из отсеков. Пока мы проходим мимо других столиков, я замечаю, что многие посетители на меня смотрят, и приветливыми эти взгляды не назовешь.
— Ты, похоже, знаменитость, — говорит Брэд, когда мы усаживаемся лицом к лицу.
— Похоже, что так.
Мы неловко поглядываем друг на друга через стол, и мне вдруг начинает не хватать бесчувственного тела отца между нами: оно служило удобным отвлекающим фактором.
— Ну, — говорю я, — как бизнес?
Он кривится:
— В последнее время очень так себе.
— Наверное, плохо пришлось, когда «Портерс» закрылся?
Он тяжело вздыхает:
— Понятно, хорошо от этого не стало, но, честно сказать, нам и до этого уже приходилось туго.
Он откидывается назад при появлении Шейлы с бокалами воды. В школе она была, насколько я помню, хорошенькой — такая высокая, смешливая; она и теперь красива, но какой-то простой, целлулоидной красотой: блондинка-стюардесса с ослепительно-белыми зубами, как с рекламного плаката.
— Мне мегабургер и шоколадный коктейль, — говорю я ей.
— Ты прямо как брат! — говорит она, глядя на Брэда и удивленно приподнимая брови.
— Ты всегда это заказываешь? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами:
— Типа того.
Пока она поворачивается спиной, чтобы идти за нашим заказом, я, кажется, замечаю быстрый взгляд, которым она обменивается с Брэдом, понимающий и с оттенком флирта, интимный такой взгляд. «Ах вот как!» — отмечаю я про себя, курсивом и с эдаким британским акцентом.
Я резко перевожу взгляд на Брэда, он прячет глаза и быстро говорит:
— Китайцы совсем одолели.
— Китайцы?
— Они самые. Теперь все закупают витрины только за границей, и выходит в два раза дешевле. Кто хочет по-взрослому работать — тот налаживает производство в Китае.
— А разве у вас качество не лучше?
— Понятие «качество» осталось в двадцатом веке. — Он отпивает глоток воды из бокала и горько усмехается. — А в двадцать первом кто дешевле — тот и лучше. И не важно, что у тебя есть склады, что ты соблюдаешь сроки поставки, предоставляешь установку и целую пропасть других услуг на месте — то, чего импортеры просто не в состоянии предложить. Если у тебя работают американские рабочие — твои цены заведомо выше рыночных.
— И что ты собираешься делать?
— Конкретно сейчас, — устало говорит он, вылезая из-за стола, — я собираюсь сходить отлить.
Пока Брэда нет, появляется еда. Я беру со своей тарелки ломтик жареной картошки и поднимаю глаза в тот самый миг, когда какая-то седовласая дама подходит ко мне и выплескивает мне в лицо стакан молочного коктейля. Даже если ты сто раз видел такое по телевизору, ты все равно оказываешься как-то не готов, когда это случается с тобой в реальной жизни. В телевизоре обычно выплескивают вино или еще какой-нибудь благородный напиток. Молочный коктейль, густо-шоколадный, холодный, как не знаю что, при том же объеме действует куда эффективнее.
— Ублюдок! — Она плюет мне в лицо, пока я вскакиваю на ноги, а по шее за воротник течет густая ледяная влага. — Ты не смеешь вваливаться сюда как ни в чем не бывало!
Никакие слова не приходят на ум, и я просто смотрю в ее перекошенное от злобы лицо, вытирая руками физиономию и волосы.
— Ты не имеешь права здесь появляться после всего, чего мы тут из-за тебя натерпелись!
— Послушайте, — в конце концов выдавливаю я из себя, — в чем дело?
— В тебе дело, в тебе! — визжит она, и я вдруг ощущаю, как тихо сидят все остальные вокруг. — В тебе и твоей проклятой лживой книжонке!
