Анна. У нас в медицинском училище преподают довольно много теоретических предметов. В основном, скучища, но иногда бывает настолько увлекательно и захватывающе, что...
Эрнст. ...ты обладаешь способностью к состраданию, а я нет. В этом отношении я похож на мать.
Анна. Так вот, однажды у нас вела занятие женщина-врач, профессор- педиатр. Она просто начала рассказывать, приводя примеры из своей практики. Главным образом, о детях, больных раком. Она описывала такие страшные страдания, что мы едва сдерживались, чтобы не разреветься, слушая все эти ужасы. Дети, испытывающие невероятные муки. Маленькие дети, понимаешь, Эрнст, которые ничего не сознают и видят лишь рядом беспомощных взрослых. Измученные, плачущие, мужественные, молчаливые стоические дети. А потом они умирают, спасения нет. Порой резаные-перерезаные до неузнаваемости. Профессорша рассказывала совершенно спокойно. Но в каждом слове звучало сострадание. Понимаешь, Эрнст?
Эрнст (с легким сарказмом). Нет, ягодка моя. Что я должен понимать?
Анна. Я хочу быть похожей на эту профессоршу. Хочу противостоять непостижимой жестокости, Эрнст. Хочу помогать, облегчать, утешать. Хочу обладать всевозможными знаниями.
Эрнст. В таком случае медицинское училище — то, что нужно?
Анна. Да, конечно. Половина нашего курса по окончании выйдет замуж. Мне же надо что-то большее, более трудное. Знаешь, иногда мне кажется, что я невероятно сильная. Мне кажется, что Бог создал меня для чего-то важного — важного для других людей.
Эрнст. Так ты веришь в Бога?
Анна. Нет, к сожалению, я не верю ни в какого Бога.
Эрнст. Ты слишком много думаешь. Поэтому-то у тебя и живот болит.
Анна. Я поговорю с папой и мамой насчет высшего медицинского образования.
Эрнст. Тебе придется нелегко, малышка. Представь только — Уппсала! Подумай обо всех врачах, которых ты знаешь. Подумай о профессорах!
Анна. Если она справилась, справлюсь и я.
Эрнст. А что же будет с нами, если ты станешь профессором?
Анна. Мы поженимся, и ты будешь вести хозяйство.
Эрнст. Но я хочу иметь детей.
Анна. У тебя, черт побери, есть твои любовницы.
Эрнст. Ты только будешь ревновать и браниться.
Анна. Верно. Никому не позволено лапать моих любимых.
Эрнст. Кто же твои любимые?
Анна. Хочешь узнать, а? Папа, конечно. И ты, разумеется. (Замолкает.)
Эрнст. И Торстен Булин?
Анна. Нет, нет, о Господи, какой ты глупый. Торстен вовсе никакой не любимый.
Эрнст. Но кто-то ведь есть?
Анна. Может быть. Впрочем, не знаю.
Эрнст (внезапно). Не хочешь съездить со мной в Уппсалу на пару дней?
Анна. Не знаю, разрешит ли мама.
Эрнст. Спокойно, это я устрою.
Анна. А что ты собираешься делать в Уппсале в середине июля?
Эрнст. В университете недавно открыли отделение метеорологии. Профессор Бекк посоветовал мне подать заявление.
Анна. И тебе это по душе?
Эрнст. Наблюдать небо, облака, горизонты и, может, летать на воздушном шаре! А?
Анна. Поговори с мамой. Думаю, она не разрешит мне поехать с тобой.
Эрнст. А кто будет готовить мне еду? Кто будет штопать мне носки? Кто будет следить, чтобы мамочкин любимый сынок вовремя ложился спать? Знаешь, будет здорово.
Анна. Соблазнительно, конечно.
Эрнст. Я поеду на велосипеде, а ты — на поезде. И мы встретимся на Трэдгордсгатан. Эта летняя идиллия начинает действовать мне на нервы.
Анна (целует его). Ну и плутишка ты, Эрнст.
Эрнст. Ты тоже плутишка, Анна-Ванна Ягодка. Правда, другого сорта.
Летние занятия. Неприязненно настроенный, удрученный ученик с болячками на коленках клюет носом. Неприязненно настроенный, удрученный репетитор едва сдерживает гнев и похотливые мысли. Окно распахнуто в июльскую жару. Вдали, но вполне видимые купаются с криками и смехом четыре девушки. Бальзамические запахи сада. Поместье Окерлюнда, завод Окерлюнда в нескольких десятках километров на северо-западе от Уппсалы. Речка Люнда, поселковая улица, водопад, пчелы, медлительные коровы, забредшие в ржаное поле. Летние занятия.
Молодой граф по имени Роберт кисло смотрит в раскрытый учебник немецкой грамматики. Ему сейчас предстоит проспрягать вспомогательный глагол sein[8] — в настоящем времени, в имперфекте, плюсквамперфекте и, по возможности, в футуруме. Хенрик, при галстуке и без пиджака, сидит по другую сторону стола и читает церковную историю. Время от времени он что-то подчеркивает огрызком карандаша. Вскрикивают купальщицы. Роберт поднимает глаза и смотрит в окно, лениво вздуваются шторы. Хенрик снимает ноги со стола и захлопывает книгу.
Хенрик. Ну?
Роберт. Что?
Хенрик. Выучил?
Роберт. А давайте пойдем купаться, а?
Хенрик. И что твой отец на это скажет, как полагаешь?
Молодой граф, приподняв задницу, пукает, бросая при этом исполненный ненависти взгляд на своего мучителя. Вообще-то Роберт пригожий мальчик, маменькин любимчик, но сейчас он попал между молотом и наковальней — высокомерием и тщеславием графа.
Роберт. Дьявол, чертово дерьмо.
Хенрик. Ты думаешь, мне это приятно? Давай постараемся не усугублять ситуацию.
Роберт. Вам же, черт подери, за это платят. (Чешет в паху.)
Хенрик. Застегни брюки и давай сюда учебник.
Роберт бросает книгу Хенрику и неохотно засовывает в штаны свой посиневший, чуть подрагивающий стручок. Потом кладет руки на стол, голову на руки, как будто собираясь спать.
Хенрик. Ну, пожалуйста, настоящее время.
Роберт (быстро). Ich bin, du bist, er ist, wir sind, Ihr seid, Sie, sie sind.
Хенрик. Браво. Осмелюсь ли я теперь попросить в имперфекте.
Роберт (так же быстро). Ich war, du warst, er war, wir waren, Ihr wart, Sie, sie waren.
Хенрик (удивленно). Смотри-ка ты. А теперь — да, так что?
Роберт. Перфект, черт возьми.
Хенрик. Перфект?
Роберт. Ich habe gewesen. (Умолкает.)
Хенрик молча смотрит.
Роберт. Du hast gewesen, er hat gewesen. (Умолкает.)
Жертва и мучитель взирают друг на друга с непримиримым отвращением. Сейчас, пожалуй, не скажешь, какую роль кто играет.
Хенрик. Да ну!
Роберт. Wir haben gewesen.
В этот напряженный момент в комнату без стука входит старый граф. Возможно, он подслушивал за дверью. Сванте Свантессон де Фесте заполняет помещение своим массивным телом, своим голосом, своими бакенбардами и своим носом. Глаза светятся детской голубизной, лицо красное с фиолетовым отливом. Хенрик, встав, одергивает костюм. Роберт сник. Он понимает, что предстоит.
Граф Сванте. Так. Немецкая грамматика. Ну да что я хотел сказать. Сюда приехал на велосипеде молодой человек по имени Эрнст Окерблюм, выразивший желание поговорить с кандидатом. Я сообщил ему, что кандидат занимается с моим сыном до чая в 13.00, и посоветовал навестить наших купающихся девушек, совет, которому он с очевидным удовольствием последовал. Так, ну с этим все. Как дела у Роберта? Не поддается воспитанию или же вам, кандидат, удалось привить ему какие-то крохи того образования, коего ждут от дворянина с тех пор, как отменили сословный риксдаг? Как идут дела?
Хенрик. Мне кажется, Роберт молодец, он делает большие успехи. Безусловно, кое-какие пробелы остались...
Граф Сванте. Вы действительно имеете в виду пробелы, а не бездны?
Хенрик. ...пробелы, как я сказал, остались, но общими усилиями нам, думаю, удастся к началу осеннего семестра кое-чего добиться.
Граф Сванте. Вы серьезно? Ну что ж, звучит оптимистически. Как по-твоему, Роберт?
Граф отпускает сыну подзатыльник с такой силой, что у того лязгают зубы. Жест, по мнению отца, поощрительный, но Роберт, опустив голову, сопит, и по его грязной щеке скатывается слеза.
Роберт. Да.
Граф Сванте. Ты что, ревешь?
Роберт. Нет.
Граф Сванте. Я ошибся, так и знал. Высморкайся. У тебя что, нет платка? Неряха. На. Возьми мой. Не хлюпай носом. Я хочу поговорить с кандидатом наедине. Возьми учебник и иди в беседку.
Роберт, ходячее несчастье, плетется прочь. Когда за ним закрывается дверь, массивная фигура графа опускается на шаткий стул со сломанной спинкой. Повесив голову, граф что-то рычит про себя.
