Элейн эта мантра всякий раз трогает — и одновременно вызывает некий молчаливый протест. Ладно, ладно, думает она, тебя поняли. Но не стоит так беспокоиться, право слово. Господи, совсем не стоит. Единственные сколько-нибудь радикальные изменения в этом доме коснутся разве что устройства сада или обновления офисной техники — впрочем, к этому, полагаю, ты отнесешься вполне положительно.
Ник допил кофе. Теперь он принимается листать газету в поисках программы телепередач. Элейн достает телефонную книгу и тянется к аппарату, чтобы придвинуть его поближе. Нужно связаться с клиентом, до которого можно дозвониться только по вечерам. Ник глядит на нее через стол:
— Кстати, ты мне напомнила. Глин звонил. Завтра он ждет твоего звонка.
— Какой Глин? — спрашивает она — А… Глин.
Зачем он пригласил ее в ресторан? Почему просто не приехал в гости? И вообще, что ему надо? Элейн подъезжает к парковке отеля «Суон», ищет место, куда поставить машину. Поправляет волосы, смотрится в зеркало. Она не видела Глина сто лет, а уж не обедала с ним и того дольше. «Суон» находится примерно на полпути от нее к Глину — и наоборот. Каждому из них пришлось проехать около шестидесяти километров. Глин произнес отрывисто и деловито: «Спасибо за приглашение, но если не возражаешь… Буду очень рад тебя видеть». И безо всяких дальнейших разъяснений повесил трубку.
И вот она здесь. Войдя в ресторан «Суона» — обитые темным деревом стены, скатерти в красную клетку; в будний день, в обеденное время, здесь совсем мало посетителей, — она обнаруживает, что Глин уже там. Приветствуя ее, он встает, вежливый поцелуй.
— Прекрасно выглядишь, Элейн.
Глин удивлен. Господи, Элейн же под шестьдесят, но ей их не дашь. Правда, ему тоже, раз уж на то пошло.
Она усаживается за столик, решительно критикует сад отеля, который виднелся из окна. Он внимательно ее рассматривает: удачная стрижка, одежда свободного стиля, но не лишенная нарядности. Элейн всегда была присуща некая энергия, и это ему нравилось; она не утратила ее и теперь. Прочие посетители бросают на них заинтересованные взгляды. В других обстоятельствах он бы только радовался тому, что приятно проводит время с женщиной, которую знает много лет. Но он пригласил ее не за тем: у него есть повестка дня — бумаги, тлеющие в кармане; мысли о них отвлекают его от предложенного официантом меню и от вопроса Элейн.
По какому случаю он ее пригласил на обед? Элейн сразу понимает, что Глин чем-то озабочен. Стоит заметить, что необходимо весьма близко знать Глина, чтобы понять это; он всегда был, что называется, «на взводе». Но сегодня определенно что-то произошло. Она чувствует, как он не может сосредоточиться, как он беспокоен. Видно, что даже краткий рассказ о последнем своем проекте дается ему с трудом — уж о чем, о чем, а о своей работе Глин поговорить любит. Так в чем же дело? Может быть, он собрался жениться снова и считает нужным формально уведомить об этом бывшую свояченицу? А что, если его сделали пэром — что ж, он выдающийся ученый, с четкой общественной позицией. Возможно — тут Элейн ощутила внезапный всплеск интереса, — возможно, он снова занимается каким-нибудь проектом и ему опять нужна консультация касательно истории садово-ландшафтной архитектуры, как… тогда. Если это так, немудрено — тема-то востребованная. Сегодня «утраченные сады Великобритании», как никогда, в моде. Прайм-тайм на телевидении и прочее в том же духе. В таком неплохо и самой поучаствовать.
Официант возвращается. Выбор сделан, еда заказана.
— Ник передает привет, — говорит Элейн.
Глин принимается возиться с салфеткой. Намазывает маслом булочку.
— Ну, как твой бизнес, Элейн? Работы хватает?
— Не жалуюсь.
— Хорошо. Счастливая ты женщина, Элейн. Украшаешь ландшафт, а тебе еще за это и платят. В отличие от тех из нас, кто тратит свою жизнь, задавая о нем, ландшафте, вопросы.
— А вам разве не платят?
— И то верно. — Он тянется через стол, чтобы потрепать ее по руке. — Рад, что у тебя все хорошо. Ты заслужила. Ты всегда трудилась, как пчелка.
Для Глина это характерно — тактильный контакт. Приобнять за плечи, тронуть за локоть. Его жест тут же напомнил ей об этом; так он расставляет акценты.
— Да, мне жаловаться грех, чего уж там. Правда, иногда такие клиенты попадаются…
— А… ну это издержки профессии. Капабилити Браун много писал об этом, да и Рептон тоже.[4] Им пришлось иметь дело с высокомерными аристократами восемнадцатого века. Имей в виду, это они исчезнут без следа. Твои творения переживут всех акционерных банкиров или кто там тебе особенно докучает.
Когда подают первое, он все еще рассуждает на эту тему. Рассказывает о некоем местном магнате, который решил устроить искусственный пруд и даже велел выкопать котлован, но потом ему не понравилось то, что получилось, и яму пришлось обратно забрасывать землей. Потом упоминает колоссальные расходы на воссоздание исторических садовых массивов. Элейн уже успела подзабыть, как этот человек умеет вложить максимум информации в несколько слов, как по волшебству извлечь из своей памяти факты, цифры и забавные истории. Конечно, слушать его было приятно, но в его словах ей послышался намек на то, что они собрались в этом ресторане не просто так.
Сейчас Глин толчет воду в ступе. Больше всего на свете ему хотелось бы приступить к делу, думать ни о чем другом он не может, но вежливость велит сначала заводить разговор на отвлеченные темы. Несколько минут болтовни. Необходимая порция «белого шума».
— Удивительно, — говорит Элейн. — Я и забыла, как с тобой интересно. Мне польстило, что ради меня цитируют Рептона и Брауна. Не то, чтобы в последнее время я вырывала пруды, но, думаю, все еще впереди.
И Глин снова принимается разглагольствовать. Нет, это настоящая беседа — каждый отвечает на реплики собеседника, высказывает собственное мнение, иногда оба ссылаются на какой-нибудь инцидент из общего прошлого. Тарелки из-под первого унесли; принесли второе. Пора, решает Глин. Минуты через две — пускай сначала доест.
Элейн принимается рассказывать о Полли. Глин вглядывается в нее, пытаясь сфокусировать свое внимание. Дочь. Да-да, их дочь… «Веб-дизайнер», — произносит Элейн. Глин слегка наклонил голову: дескать, внимательно слушаю.
— Знаешь, чем занимается веб-дизайнер?
Глин разводит руками: понятия не имею.
Элейн кладет вилку и нож на тарелку, вытирает губы салфеткой.
— Полагаю, — сказала она, — что ты себе этого и не представляешь? — Она смотрит на него долгим, испытующим взглядом. — Давай выкладывай. У меня такое чувство, что мы сюда не просто поболтать пришли, так?
— А… — Глин отодвигает тарелку. Что ж, начнем. Внезапно он чувствует, что полностью собран и прекрасно владеет собой. Тянется к карману. — Ты угадала, Элейн.
Элейн видит и слышит, что ее предположения оказались неверны. Дело вовсе не в женитьбе, не в титулах и не в истории садового дизайна. Она начинает испытывать смутное беспокойство.
Глин что-то протягивает ей. Фотографию. И нацарапанную на клочке бумаги записку. Сперва она смотрит на снимок. Долго, пристально. Потом читает записку.
И молчит. Просто держит их в руках — в одной фото, в другой бумажку, — смотрит то на одно, то на другое… и молчит. Потом бросает взгляд через столик, на Глина.
— В папке, в книжном шкафу, — говорит он. — Наверное, лежали там с тех пор, как она… ну, с тех самых. Вот в этом. — Он подтолкнул к ней лежавший на столе конверт с надписью.
— Не открывать. Уничтожить, — читает Элейн.
— Так-то, — говорит Глин. — Вот, собственно, и все. — Он пристально наблюдает за ней.
Элейн снова смотрит на фотографию. Происходит что-то странное — с ней и с теми, кого она видит на снимке. Людьми знакомыми и в то же самое время странно чужими. Точно Кэт и Ник в одночасье превратились во что-то ужасное. Точно кто-то бросил камень в неизменную спокойную гладь прошлого, и она пошла рябью, а когда волнение улеглось, отражения совершенно изменились. Все расшаталось, разбилось и не подлежит восстановлению. Что казалось одним, стало совсем другим.
— Или, может быть, ты знала? — спрашивает Глин.
— Нет, не знала. Если, конечно, было о чем знать.
— Ну, а как еще это выглядит?
Элейн видела достаточно. Руки. Почерк, язык. Она убирает фотографию и записку обратно в конверт.
— Это выглядит как… именно так это и выглядит. И нет, я не знала.
— В таком случае, мне очень жаль. Значит, для тебя это стало таким же потрясением, как и для меня. А то я уже начал думать, что я один ничего не знал.
На это Элейн ничего не ответила. Рябь стала рассеиваться; отражения сделались четче. Но не яснее: уродливей, искаженней, обманчивее.
— Когда была сделана фотография? Где вы все находитесь?
