Вот это вызывало у нее больший ужас, чем все запугивания! Суэни словно бы постоянно ощущала рядом шаги чудовища, удерживаемого в повиновении… ненадежно. И в сердце ее стоял длящийся немой крик.
Палач и жертва… их души сообщаются в каких-то темных глубинах. И вот – непрекращающийся душевный вопль Суэни улавливал как-то Альфий! И неожиданно, а может и вообще незаметно для самого учителя чуткость эта начала обращаться против его рассудка. Ведь трудно сохранять в сердце насмешливое отношение к тому, во что человек, который постоянно рядом с тобой, верит до смерти.
Итак, внушающая воля Альфия – отраженная, и безотчетно стократ усиленная зеркалом веры простой души – вдруг оказалась действующей на самого учителя. Паук запутался в собственной паутине! Вкрадчивый кошмар овладел сердцем самонадеянного колдуна окончательно, хотя пока и подспудно.
И опять раньше, нежели об этом начал догадываться он сам, необратимую перемену почувствовала Суэни. Но, разумеется, она не могла правильно объяснить себе происходящее с Альфием и с этого момента ад ужаса, мучающего её, сделался уже абсолютно невыносимым…
Никто в поселке даже и не удивился особенно, когда сожительница учителя умерла.
Да и не говорили об этом так: «умерла»… Единственное, что бормотали, опасливо и хмуро оглядываясь, так это: «Колдун ее свел в могилу!»
15
Со времени похорон учитель переменился. Так сильно, что это бросилось в глаза всем. Он стал абсолютно вялым, не обращающим ни на что внимания. Отмщавший ранее за любой косой взгляд вдруг сделался нечувствительным к издевательствам самой изощренной школьной изобретательности. Некоторые ученики перестали вовсе посещать уроки его. Казалось, Альфий не замечает вообще, кто присутствует.
Причина перемены была проста: Альфий спал. Двигался и преподавал в состоянии полудремы (точнее говоря, не очень убедительно делал вид, что ведет занятия). И вообще дремал теперь постоянно, когда оказывался на людях. Подчас отключаясь полностью – застывая с открытыми, но невидящими глазами. А иногда и откровенно уронив голову на плечо и пуская из уголка рта слюну.
Чем объяснялась эта новая его странность?
Ужасом. Тихим и неотступным. Таким, который ни за что не даст уснуть в одиночестве. И особенно – в одиночестве в темноте.
Чего же так опасался столь ко всему и вся скептически настроенный человек?
Приступа лунатизма.
Воображение рисовало Альфию: глубокая ночь; он, спящий, тревожно разметавшийся на кровати со скомканным бельем; и… вот он – продолжая спать! – медленно поднимается со своего ложа. Его глаза как слепые, и тем не менее он хорошо знает расположение всех предметов. Его рука, двигающаяся словно бы сама по себе, безошибочно ложится на пульт. И Альфий набирает на нем свою смерть. Вызывает краба!
Конечно, математик бы мог просто зашвырнуть в море треклятый пульт!
У него и возникало такое намерение. Не однажды.
Да только постоянно обнаруживалось в последний момент, что… не в состоянии он с этим пультом расстаться!
Причина этому была особого свойства. В сырых и мрачных подпольях сознания учителя жила вера, в существовании которой он и самому себе боялся признаться.
Что, будто бы, эта тварь, им созданная, перестала быть просто радиоуправляемой биомеханической конструкцией. Что будто получила она подобие собственного «я», протез самостоятельной воли. С определенного времени.
С того мгновения, когда она попробовала на вкус кровь.
Темное суеверие, невероятное в просвещенный век?
Но именно такой идеей проникнута была книга, которую регулярно раскрывал Альфий.
Он ее получил в наследство. И постепенно он пристрастился ее читать – понемногу, но постоянно. Учитель полагал себя не имеющим склонности относится серьезно «ко всякой мистике». И думал, будто полюбил чтение только ради приятного чувства гордости, что разбирает язык. А также из удовольствия вспоминать, сколь может быть велика стоимость этой вещи, находящейся в его собственности. Старинный экземпляр и, быть может, даже и уникальный список… Но было и еще что-то.
Кровью приносимого в жертву обретают плоть духи смерти. Такую веру держали цепко крючковатыми знаками выцветшие страницы. Они повидали многое. Они случались причиной пролития многой и многой крови. Она была известна в истории, эта книга, повествовавшая о неотвратимой силе и бесконечной мести. Ее страницы могли рассказать и большее. Тому, кто владел гематрией – искусством исчисления слов, обнаруживающим их скрытый смысл. И всматривался учитель в знаки, и вычислял, и они шептали ему о путях чудовищной, мертвой жизни. И о зеркальном отображении ее: живой смерти.
Как правило, перелистывая рассыпающиеся страницы, учитель усмехался скептически. И вроде бы всего только с шутовским уважением согласно покачивал головою. Но… выбросить в море пульт он оказался не в состоянии!
С безмерным изумлением он обнаружил себя не смеющим это сделать.
И более того: каждую свою ночь, проводимую теперь уже в пустом доме, Альфий ни на минуту не расставался с пультом. В его душе существовала до поры запретная зона и вот – она оказалась вывернута вдруг вся наизнанку страхом! Подавленное взяло реванш. И неотступно нашептывало теперь: пульт – единственное твое средство остановить созданное тобой чудовище!
И потная дрожащая ладонь стискивала – как утопающий ту самую соломинку – угловатый пластик. И только тогда палач – терзающий изнутри кошмар – несколько отступал…
Кинестетическая память сильна у таких натур. Как будто сами кончики пальцев Альфия хорошо помнили, насколько беспрекословно повиновался всем их движениям хитиновый механизм, имитирующий живую смерть. Альфий верил, что волю, поселившуюся в голлем в результате вышедшей из-под контроля магии, сумеет переломить электронный импульс. Он в это верил? По крайней мере – надеялся. И эта последняя надежда позволяла ему хоть несколько взнуздать страх.
16
Легко вообразить развитие событий в ту ночь, последствия которой обсуждались потом столь долго.
Луна была тогда полной, а небо ясным. Но Альфий жег электричество, разумеется, не полагаясь на этот неверный свет. Измученный хроническими недосыпаниями, сидел он, бездумно вперив глаза в черное пустое окно, как некогда Велемир. И многодневная щетина покрывала его лицо. И также остывал в кружке перед ним позабытый чай…
Альфий зажимал в руке пульт. Недавно появившаяся привычка, ставшая неизбывной… Сознанием учителя попытался овладеть вкрадчивый, хитрый сон. Альфий дернулся. И взбросил резким движением к лицу руку с пультом. И он увидел тогда, что указательный его палец, переместившийся словно бы сам собою… поглаживает кнопочку «старт»!
– Хватит!
Учитель грохнул кулаком левой по столу и засунул пульт глубоко в карман.
– Падаль! Он словно бы постоянно держит в своих клешнях мое горло! Протухшая дырявая оболочка, набитая проводами… и моей дурью! Но теперь – хватит!! Я искрошу тебя в пыль!
Альфий вздрогнул. Так сильно отдалось эхо голоса его в пустых комнатах. Он залпом осушил кружку и вскочил, толкнув стул. И судорожно метнулся в сени, где выхватил из темноты ящик с инструментами. И вытряхнул со звоном и грохотом содержимое его на пол и замер над образовавшейся россыпью отблескивающего металла.
Выискивая топор.
И вскоре, сжимая топорище в руке, Альфий пересекал двор, весь залитый лунным светом. И тень, изламывающаяся перед ним в такт шагам, напоминала суставчатое чудовище…
Учитель миновал заросшее бурьяном пространство и остановился перед низким сараем. Немного повозившись с замком, открыл дверь. И сразу почему-то отступил от нее на шаг. И застыл.
Перед учителем была бревенчатая стена, выбеленная луной. Зиял в ней черный проем, как будто бы выталкивающий вперед эту черноту, в которую не проникал вовсе свет. Учитель был неподвижен, и словно бы они неотрывно смотрели в глаза друг другу: Альфий – и эта, перед ним ставшая, угловатая тьма.
Наконец, сбросив оцепенение, учитель сделал нерешительный шаг вперед. И снова остановился. Он видел, как его тень, плывущая перед ним, исчезла за чертой входа. Слившись навсегда с этой, поджидающей внутри, тьмой.
Альфий переложил топор в левую. Вынул из кармана фонарик, с которым все последнее время не расставался. Направил раструб в проем и надавил кнопку.
Но лампочка не зажглась.
Альфий вспомнил, как часто он последнее время расходовал батарейки, высвечивая темные закуты, которые вызывали чем-то его тревогу. Конечно же, заряд неминуемо должен был иссякнуть. И это произошло в наиболее неподходящий момент, как бывает.
