Они стояли низко опустив головы а я медленно шёл вдоль строя и тихим, ласковым голосом спрашивал – не знает ли кто-нибудь из них о побеге? Может что слышали? О планах? О возможных соучастниках? Но они молчали угрюмо опустив голову.
Тем хуже – сказал я. Жилка на моем лбу запульсировала ещё сильнее. И я пошёл в здание конторы. В свой кабинет. Зимний ветер трепал полы моей шинели и развевал на ветру. Где-то раздавался отрывистый собачий лай. Было сыро и неуютно. Прожектора обшаривали каждый куст, каждый камень …. а сирены тревоги завывали вокруг истошным воем не переставая.
– Какая же плохая зима выдалась в этом году – подумал я и вдруг решил снова вернутся на плац. Ещё раз прошёлся вдоль шеренг. С нескрываемой ненавистью заглядывал в лицо каждому. Старался увидеть глаза. Но они опускали их.
– Наверное знают что-то! – И я заорал высоким голосом срываясь на фальцет – Отвечать когда Вас спрашивают!!! Немедленно!!!!
Но они лишь продолжали стоять угрюмо смотря себе под ноги. Так и стояли аж до вечера, озябшие на холоде, пока я перед самым ужином снова не вышел к ним.
Мороз становился ещё крепче – даже ватные перчатки не спасали руки от холода. Как и мои новые кирзовые сапоги кремового цвета, подбитые войлоком. Поэтому я был краток в речах.
– Внимание! Вы все знаете о чрезвычайном происшествии! И что сегодня я был сильно разочарован Вами! – Мой голос стал громче и визгливее – Как выяснилось между нами нету ни взаимопонимания, ни сотрудничества! … В общем, Вы вынуждаете меня прибегнуть к крайним воспитательным мерам – После чего я сделал долгую, многозначительную паузу и наконец произнёс главное:
– Каждый четвёртый по счету в шеренге, будет забанен на месяц.
Между шеренгами послышался недовольный ропот, кто-то с задних рядов начал выкрикивать ругательства …
Я нервно задёргал пальцами правой руки, непроизвольно потянулся к поясу а мои глаза стали выпучиваться от изумления как будто хотели вылезти из орбит.
Шум сразу же умолк.
– Вот так то лучше будет! – Немного успокоившись я приказал сделать вечернюю проверку и идти на ужин. А всех кто был четвёртым – увести в забаненную зону, прямо сейчас, с плаца. Без лишних вещей. Лишь позволил взять шинель чтобы укрываться ночью от холода.
И котелок – для приёма пищи.
В 22 часа дал сигнал отбоя тревоги.
Жизнь на сайте медленно возвращалась в обычное русло… – порядка, дисциплины и взаимопонимания.
Как умирает автор?
Когда в нём заканчивается душевная страсть …
Когда хочется лишь лежать на диване, пить пиво и думать о том как много ты сделал для человечества.
В душе заканчивается волнение. Есть лишь покой.
– А-а-а-а! – Кричишь ты в отчаянии. Я же ещё не умер. Почему у меня такой покой в душе?
И начинаешь бороться с покоем – звонишь своей первой любви по телефону, мастурбируешь на красивых телушек, слушаешь заводные песни по телевизору.
Но покой – как тихая смерть надвигается на твою душу.
Он как океан. Громадный и бездонный.
Он захватывает тебя.
Тебя перестает волновать любовь, страх, волнение. даже аппетит пропадает.
И ты с удивлением понимаешь – вот так начинается смерть.
С покоя в душе.
Смотришь на себя в зеркало – высокий, статный. красивый.
Но только ты знаешь – ты уже мёртв. В душе.
Почему старикам уступают место в трамвае?
Когда уступают мне – я сажусь, но чувствую себя как будто наебал кого-то. Как будто знаю – что меня по правде говоря, должны были выкинуть пинком с трамвая.
– Сам подумай. На хер ты нужен в этом мире?
Я вжимаюсь в кресло со страхом ожидая услышать эту фразу.
Но кто-то, живший до меня – убедил молодёжь что стариков надо уважать. Спасибо ему за это!
Только что это изменит?
Толку от меня в этом мире мало.
Ни ебу, ни пою, ни танцую, ни работаю.
Только ещё пишу. Ибо когда перестану – значит сдох окончательно.
Цензор внутри меня работает на отлично. – Это можно писать… а это нельзя! – Бубнит он всё время.
Нудный, скучный мужик.
Ему сказочки подавай, про вечное и светлое.
– Да посмотри на меня – говорю ему – я старый, слепой, слюна наверное капает из-за рта. Так что написать новую "Войну и мир" – не потяну наверное.
– Что? И вправду?
– Гарантирую. Я не автор. У меня нет желания – ни к славе, ни к гонорарам. ни к почёту. Лишь бы свой геморрой вылечить …
– Ну и пошёл нах тогда – обиделся цензор – пиши что хочешь.
Тут по правде говоря и я обиделся слегка.
Поясняю ему – это молодые могут писать такое. А когда становятся старыми – так все одинаковые. Дрочат на диване и считают оставшиеся зубы.
У меня их половина осталось.
А дрочат – на тех кого знали в молодости. Там, в памяти – они молодые, красивые, горячие.
Я вспоминаю их запах, цвет волос, тела ….
Всех тех, кого я имел когда-то.
И ещё.
Отцепившись от цензора – я получил полную свободу.
Пишу что хочу.
И тогда, обрывки моих и чужих воспоминаний – хлынули на меня откуда-то. Наверное из космоса. Где ничего и никогда не пропадает.
А ждёт того – кто их услышит.
Кто однажды приобретёт свободу.
От цензора
Рядовой Степаненко с трудом приходил в себя … земля набилась ему в рот … солёный вкус слюны… попробовал пошевелить руками -вроде получилось.
Память с трудом начинала работать. Как будто отрывками.
Было чувство – что всё это страшный сон.
Противное, мерзкое чувство.
С трудом приподнял голову. Свет солнца – яркий, жаркий.
Это уже было.
Он светил и тогда, когда они шли по лесной дороге.
Вспомнил что он шёл позади всех.
Значит это был не сон.
Он нагнулся чтобы сорвать травинку и … раздался выстрел.
Похожий на хлопушечный, с весёлым коротким свистом в придачу. Как будто дразнящий – А вот ты меня и не поймал.
Что-то есть в нём от детской игры.
Может поэтому они не сразу поняли что происходит.
Сколько их было? Каяться двенадцать.
Двенадцать новобранцев которые ещё не научились бояться выстрелов.
Тебе кажется что если поймаешь эту свистящую бирюльку в руки – то тебя похвалят.
Первую поймал сержант Званицкий.
– М-м-м-м! – Замычал и стал валиться назад.
Потом упал Егоров.
Закрутился на месте ефрейтор Болицкий.
Свист … свист … свист …
– Стреляют! – Крикнул кто-то.
И только тогда до них дошло. И что прячется за этим весёлым тонким свистом.
Он вырывал куски тела, разрывал их на части. не жалея ни их тел, ни их души.
Что-то адское было в нём – жуткое, подлое и коварное.
Но самое отвратительное что оно пряталось за жалобным детским свистом.
– Иди ко мне …
– Вот блядь … – произнёс Степаненко и в тот же миг что-то с силой бросило его на землю.
Наступила темнота.
Очнулся он когда солнце уже было в зените.
– Я живой? – Мелькнула первая мысль. Оглянулся – чьи-то ноги рядом. Попробовал шевелить руками – получается.
– Надо выбираться из этого ада.
Пополз вдоль этих сапог не поднимая головы – руки стали липкими – чья-то кровь.
– Эй! – Тихо произнёс.
В ответ тишина.
Привстал на колени – тела солдат разбросаны вдоль дороги. Кажется никто не шевелится.
И тут же новый свист заставил его кинуться на землю снова.
– Чрик!
Он повторится снова. И ещё раз.
– Тьфу – выплюнул Степаненко – на этот раз свистела не пуля. Какая-то маленькая птичка сидела в кустах невдалеке и с изумлением рассматривала его.
– Выжил?
Степаненко приподнял голову рассматривая её тоже. Не сразу понял что он может не прятаться от неё.
Снова попытался приподняться но тут же снова:
– Чрик
И он снова инстинктивно упал на землю.
Птичка тут же взлетела и пролетела прямо над его головой чуть не задевая крыльями.
– Сука – Внезапно не выдержав закричал он на неё. В этом крике было всё – отчаяние, страх, боль …
И ненависть к этой птичке которая как будто издевалась над ним. За то что он один выжил.
Она сделала ещё один круг над ним, то опускаясь то подымаясь в воздух.
– Обожди ка … обожди … – И забыл об опасности от оглянулся чтобы взять автомат.
Увидел выглядывающий из травы приклад и потянул к себе.
Из травы вылезла снайперская винтовка, кажется он была у командира взвода. Он лежал где-то там, впереди.
Быстро передёрнул затвор – показалась пуля, блестящая, ровная, красивая, с золотистым оттенком.
– Это ты так свистишь в полете? – Подумал Степаненко. И тут же новая мысль обожгла его – А я не свихнулся случайно?
Оглянулся.
Вокруг была та же самая картина – трава, солнце, и десяток трупов вокруг него.
– Чрик – снова раздался свист птички.
– Уйди же от меня сука! – И он передёрнул затвор.
Птичка как будто почувствовав опасность полетела невысоко над полем. Оптический прицел медленно пополз за ней.
