– Если вас зацепили здесь, то, может быть, нам удастся выяснить – кто именно.
Слушал он меня с профессиональным вниманием: не мешал, не сбивал, не пытался вылавливать в моем рассказе какие-либо противоречия, напротив – согласно кивал, поддакивал, задавал такие вопросы, после которых хотелось говорить еще и еще. Поинтересовался, например, кто был проводником у меня в вагоне, попросил дать описание его внешности. Так же заинтересовался омоновцами и бомжом: вы же по каким-то причинам обратили на них внимание? А уж когда я затронул тему своих утренних переживаний, я имею в виду предчувствия, город, воспоминания о первой любви, то он вцепился в меня, как терьер, и мотал до тех пор, пока не вытряс все до последней крошки.
В оправдание своего любопытства заметил:
– Не пренебрегайте переживаниями. Это только кажется, что чувства расплывчаты и бессодержательны. В действительности, материальной фактуры в них больше, чем в ином документе. Помните рассказ Чапека, где через стихи, через метафоры, через поэтическое романтизированное описание удалось восстановить обстоятельства преступления. В жизни это, конечно, труднее, однако тоже иногда удается кое-чего добиться…
То есть, слушателем он был идеальным. И по мере того, как я рассказывал о событиях последних часов – шаг за шагом, стараясь не упустить ни единой детали, возникало странное, ничем не подтверждаемое ощущение, что Авдей, несмотря на вежливые свои заверения о нежелании вмешиваться в опасные «московские игры», несмотря на внешнюю безобидность вопросов, которые он задавал, несмотря на демонстрируемую им сдержанность и отстраненность, пытается, тем не менее, выжать из меня всю возможную информацию. И ту, которая была необходима ему для дела, и ту, что находилась вне его компетенции. Не знаю, чувствовал ли он это сам, или таковая особенность уже давно стала его второй натурой.
Как и следовало ожидать, внимание его привлекли два момента. Во-первых, сосед по купе, который предложил довести меня на машине. Авдей, как и в случае с проводником, попросил детально описать его внешность – пожевал губами, подумал, сказал, что установить личность будет не трудно. Если сосед, разумеется, тот, за кого себя выдает. Во всяком случае, эта позиция будет тщательно отработана. А во-вторых, его, естественно, заинтересовала Гелла. И вот тут мы ни с того ни с сего уперлись в тупик. Если внешность проводника, на которого я, кстати, в поезде никакого внимания не обращал, впрочем, как и внешность соседа я смог воссоздать более-менее убедительно – тут, наверное, сыграли роль мои занятия аналитикой – то в случае с Геллой, надо признаться, потерпел полную неудачу. Внешность Геллы мне реконструировать не удалось. Единственное, что я смог вспомнить, – рыжий оттенок волос, да и то был вынужден предупредить, что это – лишь при прямом солнечном освещении. Ну и, конечно, зрачки с густой зеленью. Но опять-таки, это если солнце бьет ей прямо в глаза. Все же остальное в памяти у меня расплывалось. Гелла будто состояла из цветного переливчатого тумана, очертания его были неуловимы, и, как я ни бился, стараясь схватить хоть что-нибудь из деталей, как ни помогал мне Авдей, пытавшийся, в свою очередь, типизировать ее внешность по характерной фактуре: «нос острый», «нос тонкий», «нос восточный, с горбинкой», ничего существенного тут не добавилось. Все ускользало, смещалось, накладывалось, изменялось, уходило в зыбкую дымку, дрожало, утрачивало определенность.
Наконец, я сдался.
– Простите, не получается…
Авдей был слегка раздосадован. Вероятно, тем ставилось под сомнение его профессиональное мастерство.
– Ничего, – сказал он, утешая то ли меня, то себя самого. – В конце концов, не вы один ее видели. Наверное, она в этом кафе время от времени появляется.
Далее он спросил – есть ли у меня какие-нибудь собственные соображения. Никаких соображений у меня не было, о чем я так прямо ему и поведал.
Чувствовалось, что Авдей мне не очень верит.
– Вы поймите, – медленно произнес он, растопырив ладони и соединив их друг с другом. – Я ни в коем случае не пытаюсь вынуть из вас какие-либо закрытые сведения. Честное слово! Пусть они остаются при вас. Чем меньше знаешь, тем спокойней живешь. Однако существуют требования – технического характера. Одно дело, если данное… происшествие… вызвано столкновением неких конкурирующих организаций, ну, вы, наверное, понимаете, что я имею в виду, тогда – понятно, мы принимаем меры соответствующей направленности. И совсем другое, если оно обусловлено каким-нибудь… местным фактором… Тогда – да, тогда и меры следует принимать совершенно иные. У меня ведь – ограниченные возможности. На то и на другое одновременно – сил не хватит…
Он помолчал, ожидая, не добавлю ли я еще чего-нибудь. А поскольку я лишь пожал плечами – добавить мне, к сожалению, было нечего – то неторопливо выпрямился и вздохнул, как бы расставаясь с пустыми иллюзиями: Ну, нет, значит – нет… И уже несколько суше известил меня, что существует одна деталь, пока не внесенная в официальные документы. Оказывается, после того, как обнаружили тело Злотникова, после того, как выяснилось при осмотре, что рот у него забит жидкой грязью, он, Авдей, не поднимая лишнего шума, отправился на место первого происшествия – ну, вы в курсе? где нашли предыдущего фигуранта – и как только вошел в парадную, кстати, с новенькой дверью, запертую на цифровой замок, сразу увидел внутри остатки подсохшей земли. Вероятно, первоначально это выглядело вот так, – Авдей повел подбородком в сторону грязевой кучи. Милиция на нее внимания не обратила. Ничего удивительного, вы знаете, как выглядят наши парадные…
Он опять помолчал, словно в нем происходило какое-то внутреннее борение, разомкнул пальцы, снова сомкнул, сжав так, что кожа под их кончиками побелела, беззвучно опустил ладони на столик и, придя, вероятно, к некому выводу, улыбнулся, показав притиснутые друг к другу крепкие, желтоватые зубы.
– Ладно… В конце концов, вам виднее…
Такова была самая суть разговора. В действительности он продолжался гораздо дольше, чем я об этом рассказываю, и, помимо основного сюжета, изобиловал разными, на первый взгляд, необязательными отступлениями. Авдей, в частности, полюбопытствовал, какая погода стояла вчера в Москве, и, услышав, что утром было солнце, а вечером – уже дождь, кивнул, словно я сообщил ему нечто значительное. У нас с точностью до наоборот, заметил он. Его также заинтересовало, почему за все десять лет, проведенных в столице, я ни разу не навестил Петербург. Неужели никакой ностальгии? Казалось бы, чего проще – сел, ночь в дороге, пожалуйста.
Причем, мои объяснения его не удовлетворили.
– То есть, вам даже в голову не приходило?
– Можно считать и так…
И наконец, что, по-моему, с темой нашего разговора никак не соотносилось, он спросил – не видел ли я в поезде каких-либо снов? Ну, хорошо, не в поезде, в предшествующие дни? А когда я недоуменно ответил, что снов не вижу уже несколько лет, какие там сны, коснешься подушки, тут же проваливаешься в черноту, он посмотрел на меня с нескрываемым сожалением. Словно человек, который не видит снов, не мог считаться, в глазах Авдея, вполне нормальным.
Не представляю, зачем ему это было нужно. Думаю, что в тот момент об этом не знал еще и сам Авдей. Он, видимо, стрелял наугад, руководствуясь не столько логикой, сколько профессиональным чутьем. А то, что один из выстрелов поразил цель, стало известно уже значительно позже.
Все это время вокруг нас происходило тихое, кропотливое шевеление. Помощники Авдея, как я довольно быстро просек, были настоящими специалистами. Никаких направляющих указаний им не требовалось. Каждый молча, не отвлекаясь на пустяки, исполнял свою часть работы. Краем глаза я видел, как тот парень, что присел возле кучи, достал откуда-то гибкий, наверное, пластмассовый прутик белого цвета, тщательно, перемещая не более, чем на пять сантиметров, прозондировал им влажно поблескивающие развалы, а потом аккуратной лопаточкой, какой подают пирожные, начал распределять землю тонким слоем по полу. При этом он разбивал все слипшиеся комочки и, несмотря на усиливающийся запах, чуть ли не рыл их носом. Бомбу он там, что ли, искал? Далее он взял образцы грязи из нескольких мест, запечатал их в полиэтиленовые пакетики со склеивающимся верхом, а потом, видимо, посчитав данный этап своих обязанностей завершенным, как сомнамбула, пошел по квартире, вглядываясь в мелкие цветочки обоев. Иногда он чуть прикасался к бумажной поверхности, будто гладил, а иногда на секунду прикладывал толстый черный кружок с двумя индикаторными глазками. Лицо у него было полностью отрешенное. Другой же помощник, который занимался дверным замком, минут через двадцать продемонстрировал его нам – держа на весу за какую-то внутреннюю штуковину. А когда Авдей молча кивнул, отвлекшись для этого от разговора не более, чем на пару мгновений, тоже – запечатал объект исследований в прозрачный полиэтилен. Затем этот помощник исчез, как можно было понять, в ближайший строительный магазин и еще минут через тридцать выложил перед нами связку из трех ключей.
