— Любить не вредно!
Изъятые диски давно уже гуляли по всем кабинетам управы.
Произойди сейчас землетрясение или торнадо — столоначальник был бы испуган меньше. Посередине рабочего стола в роскошной позе — вся как есть, лежала женщина необыкновенной красоты, а черный американский полицейский расстегивал ширинку.
— Новые буржуйские технологии на службе у российского сыска.
Вислоухов не знал, как и быть. Пунцово-красный, он расширенными глазами глядел на это неожиданное чудо и чувствовал себя школьником, которого застали во время занятия онанизмом.
— Вирус! — ответил он посетителю и выпил залпом полстакана воды — во рту у него пересохло.
Бедняге было невдомек, что в процессе просмотра непотребного фото он нажал не на ту кнопку и сделал объектом рабочего стола компьютера высокохудожественный срам. Копчёный же, напротив, чмокал от удовольствия губами, да так смачно, что слюна теплой слякотью ложилась на милицейскую шею.
— Разбогатею я, буду тля-я, куплю себе компьютер. Самое замечательное и дорогое на свете это информация! — процитировал он не единожды слышанные им слова.
— Отнюдь, — важно парировал его смутившийся начальник, — Праведный суд в этом мире дороже любой информации. Живи по закону, если мало денег.
Вислоухов закончил свою дневную работу с базами данных и потушил монитор. Конфуз у него прошёл, и свежеиспечённый майор приготовился выслушать переживания друга:
— Говори.
Верка-подельница с некоторых пор стала заведующей цеха по лепке пельменей у Мирзоева. Дотошный бизнесмен и его жена учитывали каждый грамм закупаемого мяса и требовали от неё пельменей по весу в полтора раза больше фарша. Стряпухи «банчили» его хлебом, добавляли в него бумагу, ан нет, не хватало у них кило-другого, и высчитывал хозяин из зарплаты денежки, и пожаловаться было некому. Тогда-то и пришла Копчёному в голову идея заняться отстрелом собак, и скрыл он от своего друга Вислоухова истинного виновника этого промысла, в короткое время завоевавшего такой необыкновенный успех. Мирзоевская говядина перемешивалась с собачьим мясом, и вскоре лишние пельмени уже приносили прибыль и Копчёному, и Верке. Рабочие же перестали волноваться по поводу штрафных санкций со стороны работодателя, а хозяин почувствовал себя восходящей звездой российского менеджмента. Супруга его — Светлана Михайловна, что-то слышала, догадывалась, но молчала, потому что доход в кооператив поступал образцово и дела в нём шли как никогда лучше.
Успех предпринимателей был замечен и другими производителями пельменей. Вот тут и разразилась настоящая война за право охоты на домашних животных. Сходняк был нешуточный. Слава Копчёного как ментовского прихвостня не позволила ему принять участие в разборках, а Верка-подельница, хоть и бойкая баба по жизни, а всё же сробела, увидев стволы наперевес у враждебных группировок — вот и разделили город на сферы охоты крутые пацаны из «Ясеня» и из «Тополя». Но справедливости ради патент за нею оставили, признали пальму первенства и разрешили отстреливать кошек и голубей.
— Ты посуди сам, командир, кошка — она не медведь и не собака, весу в себе не имеет, хоть овсом её корми, а вёрткая, как задница у той, что у тебя на мониторе. И ни в какие ловушки не попадается — в любую щель стрелой, и такова. Стрелять по ней картечью надобно, а где же я денег напасусь на боеприпасы? Нерентабельное это дело. Верка то она дура в охоте — баба есть баба.
Дар речи от такого откровения потерял бы любой. Еще недавно пунцовый, Вислоухов ослаб и побледнел. С выпученными, как у окуня глазами, он курил за сигаретою сигарету и казалось ему, что не «Донской табак» щекотал его горло, а косяк с анашою будоражил мозги — тошнило.
— Чего ты хочешь от меня? — горько выдавил он.
— Прими участие в бизнесе и стань его гарантом! Собак же на нашу душу хватит. Ты только дай знать санитарам, и нет у меня конкурентов.
Глава, в которой рассказывается о завершении строительства стадиона для дошкольников. Таня признаётся дедушке Олегу, что её родители запрещают ей с ним встречаться. Тот обещает купить игрушку, но не знает на что, зарплату не платят.
Пенсия показалась ему огромной…
В лагере высчитывали за питание и за одежду и всего ничего выдавали на руки четыреста с небольшим рублей из почти двухтысячного довольствия. Но и это была большая сумма, потому что «красные» — работники промзоны, старосты отрядов и дневальные получали за службу по пятьдесят рублей, на что можно было купить десяток конвертов и не более. Двадцать пачек самых дешёвых сигарет — месячная зарплата осужденного в России. И не сядешь на плац милостыню просить — слабых не жалуют, а бьют…
Братва потребовала прописки, и Тарантул по-свойски финансировал внеплановый «сабантуй». Водки же, как известно, много не бывает, и стакан за стаканом таяла пенсия в его пиджаке.
— Баста, — отрезал он вовремя и заныкал в трусы пятисотку, «замазловал» её в кармашек в потай, где ещё в неволе тарил от соседей последние копейки. — Нет больше денег, и я полноправный член коллектива.
— Да не журись ты, браток, — бригадир торопился «догнаться», — К Новому году Мирзоев отдаст нам зарплату, вернем долги. Загудим и запляшем недели на две…
— Надо сначала стадион построить, — поддержали Тарантула люди, — Ты же знаешь Мирзоева, он по миру пустит… В пельменной женщина работала, тридцать два года от роду всего, повесилась, когда он ее без денег полгода назад на улицу выгнал, а надо было жить — болела…
— Да, одинокой бабе сегодня трудно. На работу нигде не берут, и горько.
— Мироеды, а не люди пошли. Каждый пирожок пересчитают и взвешивают…
Рос стадион. Мирзоев уладил дела с админами, заплатил налоги, самого мэра привозил на объект: рассказывал ему о футболе, о спорте… Хвастался какие «плюхи» он закатывал соперникам в лучшие годы, и подтверждали это его друзья — футболисты, покачивая чубами. Показывал ему призы и сметы, прогнозировал будущее городского футбола…
И смекнул городничий, что дело хорошее затеял хозяин и не увидел он ни в чём плутовства. Понаехали корреспонденты, опросили рабочих, отсняли героя. Волевое лицо предпринимателя появилось в газете на следующий день на передовице. Проницательные его глаза сверлили время — вот она живая легенда отечественного футбола! Предвосхищая историю, они внушали читателю уверенность в завтрашнем дне.
Снег выпал, наконец, и устоялся. Дети в садике опустили шапочки. Они тузили друг друга, смеялись и бегали наперегонки, играя в салочки и в прятки. Не столь уже сердито и внимательно «пасла» их воспитательница. Слякоть прошла, и наступила зима.
В арочном цирке Тарантул поставил забор. Красивые металлические оградки были откованы в кузнице не простым ремесленником. Выкрученные детали ажурно сплетались между собою в сказочный орнамент, кованные лепестки и цветочки венчали верха его изделий. Декоративная решетка монтировалась в арочный проем. Она связывала между собою несущие столбы и придавала архитектурной композиции законченный вид. Уже не только дети, но и взрослые любили поротозейничать и побалагурить со строителями. Сколько Вам платит хозяин?.. А надо ли этому учиться и где?.. Не холодно ли, наконец, работать в сырых рукавицах?
Старик был молодцом. Словно за всю свою бестолковую жизнь торопился он реабилитироваться перед людьми. Каждый сварной шов он самостоятельно зачищал, обрабатывая до блеска, проверял на прочность. Каждый выкрученный из металла рисунок протирал от случайно попавшего на него раствора и охорашивал отлупленные места на кладке. Помогал он рубить топором изо льда Снегурочку — жил полной жизнью свободного человека. Ибо только творческий труд, не стесненный никакими идеями, делает нас по-настоящему счастливыми. Дети и их улыбки стали наградой художнику.
— Здравствуй, Танюшка!
Девочка выглядывала из детского садика на стадион, где рабочие разбирали подмости и убирали последний строительный мусор, которого всегда так много на сдаточном объекте. Поливочная машина кружила по цирку, заливая каток. Дедушка Мороз и Снегурочка громоздились у парадного входа на виду у прохожих, а развешенные по периметру забора, электрические гирлянды бегло сверкали разноцветными огоньками.
— Тебе не весело, Таня? Почему? Я уже давно тебя не видел. Ты где пропадала?
— Болела.
Она разглядывала сапожки — стеснялась…
— Ты боишься меня? — догадался старик.
— Я тебя не боюсь! Но мама запретила мне беседовать с тобой. Ты вор и бандит, и ничему хорошему не научишь.
Это был приговор. Вся его нелепая жизнь прокручивалась в голове с бешеною скоростью старой, местами оборванной и снова подклеенной киноленты, с провалами в памяти, с дырявым сюжетом. Как далеки были в ней друг от друга благородные порывы, как несвязуемы. В далеком отрочестве, оказавшись в дурной компании, стал он — Тарантул пленником воровских понятий и поступков. Неокрепший юнец изучал премудрости блатной фени и боялся ударить в грязь лицом перед корешами. «Рамсил» он и дрался. И готовил себя к жизни в неволе. И сел… А будучи осужденным в первый раз, не понял причины, приведшей его сюда, потому что не видел ещё он в жизни настоящих побед, изнуряющих душу и тело, но доставляющих радость… Все это было потом: и любовь, и спорт, и ослепительные награды. Но очень недолго. Водка тупила волю и привела его повторно, и в третий раз на скамью подсудимых. Последние десять лет только и думал Тарантул о том, каким же слабым оказался его разум. Какая неполная и ограничення была она — вся эта блатная жизнь, к которой с детства готовили себя и он, и его друзья. Как жаждали они свежего воздуха в тесных камерах изоляторов. Как ждали звонка, свободы. Бери её волю в охапку, вот она, но силы уже ни те, и дни лучшей жизни сочтены. А можно было покорять вершины или сплавляться по горным рекам, в полной мере кого-то любить и оставаться любимым. Фиаско. И боятся тебя родные, и предостерегают от тебя детей — а хочется тепла и ласки, может быть даже более, чем этому маленькому ребенку, стоящему за забором. Как слабы старики и дети. Как порою они равны и беспомощны.
