— Но пойми же, отец, — подражая университетскому выговору, включился я. — У каждого человека свое призвание…
— А ты мне своей ученостью голову-то не дури, — перебил меня Артур, подозрительно похоже имитируя моего отца. — Ты глянь-ка на мать: мать-то из-за тебя вся извелась.
— Отец! Посмотри в окно. К нашему дому приближаются какие-то люди.
Мы уже свернули с проезда Святого Ботольфа в Торговую улицу и теперь почти бежали, размахивая руками, как осатаневшие линчеватели. Артур поднял воображаемый фонарь.
— А-а, это ты, Нэд Гэнгстер? И ты, стал' быть, против меня?
— В чем дело, Нэд? — спросил я с университетским выговором. И сразу же ответил за Нэда Гэнгстера:
— Какое такое дело, молодой хозяин? У нас тут никаких делов нету. Мы тебя просто научим, как свободу любить, ниверситутский щенок!
Артур, обидевшись, что я опять отбил у него Нэда Гэнгстера, замолчал. Мы миновали лавку мясника, прошли мимо химчистки с желтой доской объявлений и свернули на Торфяной проспект. Меня трясло от истерического нетерпения. Я всматривался в улицу, надеясь увидеть замшевую куртку Лиз, и готовился к разговору с Ритой, которая работала официанткой в кафе, где мы завтракали. Сунув руку в карман, я нащупал пилюли Штампа и вспомнил про Ведьму. Они все три роились у меня в голове — и Ведьма, и Лиз, и Рита, — когда я услышал, что Артур откашливается перед началом обычного разговора. И разговора наверняка неприятного, потому что все неприятные разговоры начинались у него с блуденского или грабберовского представления.
— Моя мать говорила, что рада будет познакомиться с твоими предками, — сказал он.
— Не дай бог! — воскликнул я.
В Злокозненном мире Артурова матушка часто знакомилась с моей — ничего ужасней я и представить себе не мог, потому что однажды наплел ей с три короба про свою сестру Шилу, которой у меня не было.
— И она собирается послать детям несколько моих старых игрушек, — добавил Артур.
— Любое даяние — благо, — сказал я беспечно.
Но вообще-то мне и самому было непонятно, зачем я начал всю эту трепотню. Начал и продолжал — потому что частенько, с нетерпением дожидаясь, когда Артур завяжет наконец галстук, я заполнял сонно тикающую тишину их гостиной рассказами о судьбе Шилы: она вышла замуж за продавца бакалейной лавки Эрика, а он, скопив денег, открыл три собственных магазина в Лидсе и Бредфорде. Поддерживая то и дело замирающий разговор с Артуровой матушкой, я одарил Шилу двумя детьми — трехлетней Нормой и полуторагодовалым Майклом, который родился, к несчастью, хромым, но врачебное искусство доктора Убу, индийца, прикомандированного к Лидсскому университету, спасло бедного малыша: теперь он прихрамывал едва заметно, хотя поначалу почти не мог ходить. Артур настоятельно советовал мне уморить Шилу, а детей отдать в детский дом, но душераздирающее горе всей семьи и похороны типа граббери-крабраковских казались мне такими ужасными, что я не решался обречь Шилу на смерть. А вот Артурова мамаша здорово меня раздражала — ну с какой, спрашивается, стати она принимала такое деятельное участие в жизни совершенно чужой для нее семьи?
— Так ты присматривай, чтобы она не вздумала наведаться к моим предкам. Я сказал, что у нее сломана нога и она лежит в больнице. — Это было правдой — не то, конечно, было правдой, что она сломала ногу (ног она никаких не ломала), а то, что я и правда сказал об этом своим предкам, чтоб они не приставали ко мне с разными идиотскими, на мой взгляд, предложениями.
— Ты просто псих на вранье, — заметил Артур.
— Да-да, я уже был у психоаналитика…
— Смотри не угробь психоаналитика своей психопатской трепотней, хоть ты и работаешь на гробовщиков, — перебил меня Артур.
Мы замолчали, и нам обоим стало как-то неловко. До кафе было еще сотни две шагов, и я удрал от неловкости в Амброзию. «Ох, Билли, твои дурацкие шутки совсем сбили меня с толку», — сразу же включилась моя амброзийская матушка. По ассоциации со словом «включилась» мне представился радиоприемник: из миниатюрного белого приемничка, стоявшего в нашей амброзийской гостиной на низкой полочке среди карликовых фикусов, лилась приятная современная музыка. Я приготовил себе предобеденный коктейль, а мама по обыкновению воскликнула: «Да выключи ты хоть на минуту этот растреклятый ящик!» И тут мне сразу вспомнилась моя реальная матушка, ее бесцветное из-за постоянной возни с моющими порошками лицо и ее неотправленное в «Радиочас домашней хозяйки» письмо. Уголовный сейф разинул зловещую пасть, а Злокозненный мир подступил ко мне призраком Артуровой матери… но мы, к счастью, уже стояли перед стеклянной дверью кафе «Кис-кис» — в эту секунду даже гнусное желе кис-кисного мороженого показалось мне привлекательным.
Кафе «Кис-кис» наглядно демонстрировало, что Страхтон хромает в ногу со временем, или, вернее, тащится у него в хвосте, натужно приволакивая свои деревянные ноги. Раскисшее мороженое было последним напоминанием о традиционном страхтонском кафе с его помойным обеденным варевом, кипящим титаном, в котором плескался жидкий чай, и россыпями бисквитных крошек на липких от раздавленных помидоров столах. Теперь «Кис-кис» переоборудовали в кофейный бар — во всяком случае, такое название красовалось на вывеске. А внутри установили недовольно фыркающий кофейный автомат, на столиках появились тарелки со слипшимся в зернистую массу коричневым сахаром для кофе и керамические вазы, похожие на пустые цветочные горшки; но стены, хотя и перекрашенные, все же неистребимо напоминали обычное кафе: их разрисовали, как задник в Королевском театре, приключениями Дика Уиттингтона и его знаменитого кота. Ну, а Рита, вытеснившая на время из моей головы Лиззи с Ведьмой, и вовсе уж не вписывалась в обстановку кофейного бара. Весь ее облик — застиранный белый халат, пегие волосы и густо накрашенные полные губы — был настолько страхтонским, что она могла преобразить самый шикарный ресторан в провинциальное кафе одним взмахом своего посудного полотенца.
— Черно-сатанинские скопища наших фабрик, — начал я, когда мы взгромоздились на высокие табуретки у стойки, — с этим еще можно смириться. Но черно-сатанинские электростанции, черно-сатанинские жилые кварталы, черно-сатанинские кофейные бары…
— Сменил бы ты пластинку, приятель, — с неожиданной злостью оборвал меня Артур, — это мы уже слышали.
Сидящие в кафе парни были похожи на Штампа и обменивались погаными штамповскими шуточками типа «Как живешь? — Регулярно», а Рита обслуживала шайку каких-то велосипедистов у другого конца стойки. Она махнула мне рукой, пошевелив пальцами как при игре на рояле, и я ответил ей тем же.
— Глядите в оба, ребята, а то эти гробовщики враз обмерят и в гроб уложат! — крикнул один из велосипедистов. Дальше обычно следовало: «Удохни! — А вы меня похороните? — Конечно, парень, за бесплатно», — и на этом обмен приветствиями кончался.
— Ну, а по правде-то — ты же не сказал им, что она сломала ногу? — спросил меня Артур.
— Ясное дело, сказал, — ответил я.
— Ну и враль! — искренне изумился Артур. — А если б я зашел и твоя мамаша спросила бы меня, как она себя чувствует?
— Так тебе ведь не впервой выкручиваться, верно? — сказал я с шутливой подначкой.
— Значит, по-твоему, я тоже из породы ложноротых? — нехотя съезжая в шутливый тон, спросил Артур.
Я взял меню, рекламирующее луковый суп, которого никогда здесь не было, и, похлопывая им по стойке, как бы между прочим сказал:
— Думаешь, он и правда видел сегодня Лиз?
— А я-то откуда знаю? — ответил мне вопросом Артур. И потом ни с того, ни с сего добавил: — У меня, знаешь ли, нету времени следить за твоими любовными делами.
— Да я ведь просто спросил, — сказал я.
Указав незаметным кивком головы на Риту, которая все еще вела словесный флирт с велосипедистами, Артур спросил:
— Послушай, так с кем ты, по-твоему, обручен — с ней или с Ведьмой?
— Этого наука пока не установила, — сказал я.
— Но ты же не можешь обручиться с ними обеими! — ошарашенно пробормотал Артур.
— На сколько спорим, что могу? — изобразив по-донжуански измученное лицо, парировал я.
— Ну, ты даешь! — воскликнул Артур.
Риту я закадрил, как только она перешла в «Кис-кис» из кафе на Отвратэнтаунском шоссе, возле которого жила. Привычка к однообразно шутливой трепотне с шоферами грузовиков сделала ее неважной собеседницей, но зато она была хорошей, или по крайней мере терпеливой, слушательницей. Накануне, подзуживаемый внезапно проснувшимся красноречием, я сделал ей предложение, и она его приняла — потому, насколько я мог судить, что считала отказ дурным тоном. Все, правда, немножко осложнялось тем, что я уже был обручен с Ведьмой, и, значит, Риту следовало считать невестой запаса первой категории.
