— Итак, Вики?
Он по-прежнему не спускал с меня прищуренных глаз. Я никогда не умела скрывать от него свои чувства и в давние времена никогда не стремилась, теперь же я должна была солгать ему и заставить поверить в эту ложь — единственное доброе дело, которое я могла сделать в подобных условиях. Алан уезжал домой, и мы, возможно, никогда больше не встретимся. И мне хотелось, чтобы он чувствовал себя свободным, ничем не связанным со мной.
— Алан, я возвращаюсь в Австралию, — сказала я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно убедительнее.
— Возвращаешься к нему, к своему мужу? — нахмурился он.
— Да, к Коннору, — кивнула я, изображая на лице улыбку. — Он ждет меня, и я... тоже хочу вернуться.
— Причем так сильно, что даже не можешь удержать слез? — проговорил Алан с отчетливой иронией в голосе. — Ради всего святого, Вики, я же просил сказать мне правду! Зачем ты лжешь?
— Но плачут ведь не только от горя, — возразила я. — Порой плачут от радости и от чувства облегчения.
— Да, порой такое бывает, — согласился он, — но к данному случаю это не подходит, дорогая.
— Как нельзя лучше, Алан. Я действительно уезжаю в Австралию. А Коннор не писал потому, что между нами возникло недоразумение. Мы поссорились. Но теперь все позади, мы намерены наладить нашу жизнь. Даю честное слово.
Это «честное слово» чуть было не застряло у меня в горле, но ввиду очевидных сомнений Алана мне не оставалось ничего другого. Он вздохнул.
— Вероятно, вся беда в том, — проговорил он с грустью, — что мне не хочется расставаться с тобой и не хочется верить, что ты в состоянии любить кого-то еще. Но мне придется примириться с тем фактом, что ты замужем за другим, не так ли?
— Да.
— И что любишь его?
— Да, Алан, с этим фактом тоже. Потому что я в самом деле люблю его.
— Я всегда был против разрушения любого брака, — заметил Алан устало. — И уж, конечно, я не собираюсь разбивать вашу семейную жизнь, Вики, как бы я тебя ни любил и как бы ни желал, чтобы ты стала моею. Во всяком случае, пока она протекает нормально и пока ты счастлива. Но так ли это? Вечером, в День победы над Японией — Боже мой, Вики! — ты ходила точно в воду опущенная; никогда прежде не наблюдал ни в ком столь разительной перемены. Я был до глубины души потрясен.
— Неожиданная встреча с тобой просто выбила меня из колеи, — вяло защищалась я.
— Неудивительно, — пробормотал Алан, жалобно глядя на меня. И тут я почувствовала, что мы снова сделались чужими — ложь стояла между нами.
Посмотрев на часы, Алан напомнил:
— Мне нужно быть в палате. Иначе та анафемская сестра пошлет за мной поисковую команду. Мне кажется, ты действительно хочешь, чтобы мы навсегда распрощались друг с другом.
— Да, так нужно. Ради... ради всех нас. И особенно ради тебя.
— И почему же ты не советуешь мне найти добропорядочную красивую девушку и забыть тебя? Ведь к этому ты клонишь?
На мгновение у меня перехватило дыхание, затем я проговорила:
— Что ж, такое вполне возможно, Алан.
— На свете нет ничего невозможного, Вики. Хотя для меня расстаться с тобой — это почти что-то невозможное. И, ради Бога, не начинай убеждать меня в том, что время — превосходный лекарь, я не могу этого от тебя слышать.
— А я вовсе и не собиралась тебя ни в чем убеждать.
— Ограничимся рукопожатием, или ты позволишь поцеловать тебя?
— Не лучше ли нам просто сказать друг другу «прощай»?
Душевные силы постепенно покидали меня; как бы угадав мое состояние, Алан привлек меня к себе. Его губы нежно, но бесстрастно коснулись моих губ.
— Прощай, Вики. Не забывай своего обещания. Я хотел бы знать, если что-то произойдет, повернется в ту или иную сторону.
— Непременно сообщу, хотя, думаю, у нас все наладится. И... мне очень жаль, Алан, что... что наши отношения закончились вот так.
Он взял меня под руку, и мы пошли назад к больничному корпусу.
— Пожалуй, будет лучше, — сказал Алан после некоторой паузы, — если ты вернешь мое письмо. И ты можешь сжечь остальные, когда они придут.
— Хорошо, — согласилась я, отдавая ему письмо, которое он, не глядя, сунул в карман военной рубашки. Мы остановились у входа в больничное здание и повернулись лицом друг к другу.
— Когда ты уезжаешь в Австралию, Вики?
— Ну... как можно скорее, — ответила я уклончиво, в душе умоляя его побыстрее уйти, так как понимала, что долго не выдержу этой пытки.
— Он сейчас в Сиднее? По-моему, в тот вечер ты упоминала именно этот город. Или все-таки в Мельбурне?
— В Сиднее. Он... У нас квартира на Кингс-кросс.
— Понимаю, — тихо проговорил Алан, беря меня твердо за руку. — Обычно я с трудом мирюсь с поражением. И, если хочешь знать, я не верю ни одному твоему слову, дорогая. Ни единому слову, кроме того, что ты любишь не меня, а этого парня — Коннора. Вот почему я отступаю, предоставляя тебе самой уладить свои сердечные дела. Однако, — улыбнулся он, — если тебя постигнет неудача, помни, что я жду тебя... и у меня не будет «славной девушки», даже очень красивой. Во всяком случае, она появится очень не скоро.
— Алан, прошу тебя, перестань... — умоляла я, но он лишь упрямо тряхнул головой. Я увидела шедшую нам навстречу медсестру и двух бывших пациентов, тоже готовых к отъезду. В этих условиях было невозможно продолжать наш разговор, и, по правде говоря, я больше не желала ничего говорить. Как это ни эгоистично звучит, но мне было приятно выслушивать заверения Алана, что он, несмотря на все мои потуги предоставить ему полную свободу, станет меня ждать. Они поднимали мой моральный дух, укрепляли веру в себя, в собственные силы; с внезапным чувством облегчения я пожала ему руку. Теперь я уже была рада, что не поддалась искушению, не показала Алану письмо Коннора, а, наоборот, ради спасения Алана прибегла ко лжи. В результате я некоторым образом почувствовала себя менее виноватой. Мы с подчеркнутой официальностью пожали друг другу руки, и Алан сказал:
— До свидания, Вики. Храни тебя Господь.
Пожелав ему благополучного путешествия, я глазами проводила его и сестру и направилась к воротам госпиталя. Во дворе стояла военная санитарная машина серого цвета, с красными крестами на бортах. Водитель-индус прислонился к капоту и жевал неизменный бетель, методично двигая челюстями. Из своего джипа, стоявшего в конце квартала, меня окликнул патер Николе.
— Я отвезу вас обратно, — предложил он, — если, конечно, вы не хотите остаться и помахать ему рукой.
Опровергнув наличие у меня подобного желания, я с благодарностью взобралась на сиденье рядом со священником.
— Это очень любезно с вашей стороны, — сказала я чистосердечно, — но я вовсе не рассчитывала на то, что вы станете меня ждать.
Он завел мотор и, не глядя на меня, заметил:
— О, не беспокойтесь, мисс Ранделл. Алан Роуан мой друг, и, кроме того, наконец, сообразив, что к чему, я понял, что наговорил лишнего в тот вечер, мне бы хотелось перед вами извиниться. Я никогда бы так не разоткровенничался и не стал навязывать вам свои взгляды, знай я об этом.
— Пустяки. Мне следовало самой все объяснить.
— Ну, что ж, — улыбнулся он, — я, надеюсь, ничего не испортил?
— Нет, конечно. Вы и не могли ничего испортить.
Обогнав небольшую колонну из трехтонных грузовиков, мы начали взбираться на плато по направлению к Маули.
— Алан рассказывал вам что-нибудь обо мне? — решилась я спросить наконец.
— Очень немного. Только что вы замужем за каким-то парнем и что он, то есть Алан, по-прежнему любит вас. Его угнетала мысль, что вы, возможно, несчастливы, и он просил меня поговорить с вами — помочь вам, чем смогу. А еще он попросил меня постараться привезти вас в госпиталь, чтобы он перед отъездом мог бы с вами попрощаться.
— О, я... понимаю!
— Вы попрощались? — поинтересовался священник.
— Да.
— Не беспокойтесь за Алана. Я знаю, на его долю выпало много страданий; он в состоянии справиться и с этой трудностью.
— Очень хотела бы надеяться, — сказала я, вновь почувствовав себя виноватой.
— Непременно справится, моя дорогая, — произнес священник убежденно. — Возможно, для этого потребуется некоторое время, но не бойтесь — в конце концов, он, вернувшись домой, преодолеет все невзгоды. В настоящий момент я больше тревожусь за вас. Могу ли я как-то вам помочь — хотя бы чем-нибудь? Может быть, стоило откровенно поговорить со мной?
Мне самой хотелось бы знать: будет ли от этого хоть какая-то польза? Патер Николе — добрый человек, и я не сомневалась в его искреннем желании протянуть мне руку помощи. Кроме того, он был Алану другом. Но что он мог высказать нового, мне еще неизвестного, что посоветовать, когда мы с Аланом уже обо всем переговорили и все решили? В состоянии ли он, например, объяснить мотивы поведения Коннора, сделать его позицию более вразумительной? И я понимала, что при всем желании ему это не под силу. Священник никогда не встречался с Коннором, и все, чего от него можно было ожидать, — несколько избитых общих фраз относительно святости брачных уз. А в их святость я и без него верила — в отличие от Коннора, которому, по-видимому, на это совершенно наплевать.
