Возбужденный шепот врывается в меня:
— Алешенька, я только сниму их, я хочу коснуться тебя.
Я чувствую воздух, возбуждающий мою головку до взрыва. Наши тела трутся. Мой конец вдавливается в ее живот. Ложбинку пупка. Сильнее, все сильнее. Скользит, ласкает, трется. Я чувствую, еще мгновение — и в моем канале произойдет великий перелом, — все взорвется и вырвется наружу. Лита начинает вся дрожать.
— Хочу, хочу тебя, я умру сейчас.
— Нельзя, нельзя, — неосознанно, как невменяемый, бормочу я.
— Я вылечена, я здорова, пожалуйста…
Я резко переворачиваю ее на спину и срываю трусики с приподнявшихся бедер. (Я не могу больше ждать.) Мое тело вгрызается в ее. Она неимоверно сильно раздвигает ноги.
— Да, да…
И тут же сжимает судорожно мои бедра своими. Я дергаюсь вверх, разрывая сомкнутое пространство. И его влажные внутренности.
— Ах-х, — кричит она, — еще, глубже! Войди, в меня, внутрь…
Дикие рывки совершают бедра. Вверх, вверх! Вглубь, вглубь…
— Мой, мой, — хрипит голос. — Мой, — кричит она, содрогаясь.
Громаднейшая, раскаленная волна начинает расти, потом катиться, поднявшись доверху. Я чувствую, как раскаленная лава, обжигая, рвется (несется) наружу.
— Да, да, ох! — Она судорожно хватает мои бедра.
Но я вырываюсь и в последний миг выхожу из нее и тут же чувствую, как сперма толчками, вырвавшись, течет по ее животу, моему…
— Нет, нет, Алешенька…
Она пытается скользнуть вверх, и… я сдерживаю ее, и она дико вжимается в него. Как приклеиваясь…
Из меня вырвался, наверно, океан. Выплеснувшись. Только теперь я осознаю, как хотел ее. Безрассудно.
— Я так все люблю в тебе, — говорит Лита, гладя низ моего живота. — Ты такой родной. Все такое сладкое. Каждый кусочек, настолько близкий.
У меня стучит в висках от оргазма. Я уже начинаю раскаиваться и клясть себя, что не сдержался. Ради одной-двух минут. Я как будто запятнанный теперь: я коснулся ее внутри… после них.
О ужас! Зачем такие мысли у меня в голове…
Она чуть не целует меня в губы в приливе благодарности, я уворачиваюсь и опускаюсь рядом.
— Тебе понравилось?
Я молчу. Потом говорю:
— А тебе?
— Да, все, что ты делаешь, я обожаю.
— О чем ты думала во время…
— О тебе, о твоем теле, движениях…
— И все?..
— Как ты входишь в меня, разрывая.
У нее действительно все сжалось за это время и было узко. Как будто она еще не стала женщиной. Я поднимаю ее руку наверх. Она в белых следах.
— Пойди помойся, только осторожно.
— Да, я иду, а ты мне дашь полотенце?
— Оно висит в ванной.
— Так ты знал!..
— Для лица, я потом повешу другое.
Она вспархивает, я смотрю на ее упругие половинки. Попы. Как они деликатно переходят в талию. Она еще не стала моей, она еще не знает, что со всем этим можно делать. Разламывать, сжимать, целовать, ласкать. Бесконечное количество глаголов. Действия. Надо только иметь желание или забыть, что произошло. Что именно между этих половинок, когда они сидели в кресле, касаясь своей нагизной подушки, кто-то вгонял свой зараженный член. И кончал в ее… В ее нераскрывшийся бутон, заражая розу.
Она возвращается в шелковом халате. Я вопросительно смотрю на нее.
— Я взяла с собой из дома.
— Так ты ожидала…
— Я подумала, если ты захочешь обнять меня…
— С каких пор ты стала такой предусмотрительной?
— Я учусь… у тебя.
— Я, к сожалению, не предусматриваю ничего вперед.
— Ты не хотел, чтобы мы были вместе. — Голос ее грустнеет. Она запахивает китайские вазы вокруг бедер. Мелькает лобок огненного цвета с медным отливом.
— Это все гораздо сложнее: чем хотел — не хотел.
— Расскажи мне, может, станет легче.
— Я не могу расплакаться на груди. Даже такой, как твоя. (Она улыбнулась сквозь грусть.) Тем более тебе.
— Почему — тем более?
— Это как… у человека, ударившего тебя, просить ласки или сострадания.
— Но я не хотела доставлять тебе боль! Я не делала этого специально!..
— Сделанного не воротишь. Сколько бы я отдал, чтобы…
— Алешенька, — она прильнула ко мне, — почему ты об этом все время думаешь? Ты сойдешь с ума. Я стараюсь не думать и выбросила все из головы.
Ее халат распахнулся, я увидел согнутое, сидящее, переломленное бедро. Какая линия!
— Я знаю, что ты ни о чем не думаешь. Мы разные существа, я мужчина, а ты — только становишься женщиной. Поэтому психология и мышление наши совершенно разные.
— Но ты мучаешься, а я кляну себя… Ты никогда не сможешь забыть? Переступить.
— Не знаю, думаю, никогда. Мне это мешает жить. Я стал дерганый, нервный. Меня мучает мое бессилие. Надо было с ними расправиться, топором…
— Я повела тебя этажом выше…
— Ах, вот как!
— Я боялась за тебя, ты бы не сдержался.
— Но был бы спокоен.
— Сидя в тюрьме?..
— Кого это волнует.
— Ты готов был ради меня сесть в тюрьму?
— При чем здесь ты?!
— А кто?
— После преступления должно быть наказание. За преступлением должно последовать наказание.
Ее губы выдохнули у моего лица:
— Поцелуй меня.
Я коснулся ее скулы, потом шеи и языком проник в ухо. Она задрожала, мы возбудились одновременно.
Я пошел и встал под холодный душ. Второй раз сдаваться, падать, я не хотел. Но я желал ее.
Она принесла мне свежее полотенце, быстро освоившись. Я вытираюсь, а она стоит спиной ко мне. Хрупкие, девичьи плечи, так хочется обнять их, сжать, защитить. Но я не позволяю себе расслабиться, стараясь говорить и относиться к ней как можно безразличней. Да почему же все наоборот?! Все наизнанку.
— Алешенька, через три недели начинается фестиваль. Если хочешь, я попрошу знакомого сестры достать билеты?
— Не знаю.
Я не хотел от нее ничего.
— Ведь я знаю, ты любишь кино.
Я любил кино, это была моя страсть, я забывался в кино. Уносился в другие миры, общества, жизни.
— Чем занимается твоя сестра?
— Она врач, вернее, будет врачом через год. Сейчас в ординатуре. Она тебе понравилась?
— Нет. Ни она, ни ее друг.
— Я прошу прощения за них. Они чувствуют себя виноватыми и хотели бы пригласить нас куда-нибудь пойти.
— Ты соскучилась по ресторанам?..
— Я — нет… да… — Она запуталась.
Я закончил вытираться и обмотал бедра полотенцем. Она обернулась и обняла меня за спину. Ее прохладные пальцы взбирались вверх к моей шее. Потом опускались вниз к моим позвонкам. Где она этому научилась? Это возбуждало. Да еще грудь, упирающаяся в меня, и торчащая без лифчика, как…
— Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделала?
— Верни мне ту Литу. Прежнюю…
— Я осталась такой же, но это невозможно. Даже я не могу это сделать для тебя.
Я вздохнул, высвобождаясь.
— Я все сделаю, что ты пожелаешь. Я буду твоей рабой. Неужели ты никогда не извинишь меня?
Я молчал.
— Я так люблю тебя.
Странно, когда мы начали встречаться, она совсем меня не любила. Я понизил голос:
— Даже это не может изменить психику человека. Я не могу не думать, я не могу не мыслить.
— Что же мне делать?
— Я не могу от этого избавиться. Я как в кабале.
— Я все сделаю, родной, только скажи что.
— Стать идеальной, но ты идеальной никогда не станешь.
— Почему ты так переживаешь из-за меня?
— Ты попала в какой-то разрез моей души. И осталась там. Я никогда не забуду девятое мая. Прекрасный и проклятый день. Я раздваиваюсь. Внутри две Литы, одна до девятого мая, другая — после девятого мая. А я хочу только одну. Раздвоение ведет к шизофрении. Хочу ту Литу, невиннейшую, не испачканную, от прикосновения к которой у меня раскалялись ладони. Ее не вернуть. А значит, ничем не помочь.
Она слушала, не дыша, и не понимала. Потом вздохнула и преданно, как собака, посмотрела на меня. Для нее это было все сложно. В глазах ее читался скрываемый вопрос: зачем так сложно?
Я взял ее за подбородок.
— Можно… я приготовлю тебе ужин? Я никогда этого не делала.
Все, что ее волновало…
Мы сидим за столом напротив. Она в своем, сжимающем фигуру; платье, на мне только рубашка. Я открыл бутылку шампанского. Она всегда его любила. Ей налита четверть тонкого бокала. Только четверть.
— Чтобы тебе стало легче, Алешенька, — говорит она, и крупная слеза скатывается по щеке в бокал.
Сколько еще будет слез! Впечатление — они единственные станут спутницами ее жизни.
— Хватит, — говорю я, и она тут же успокаивается. — Чтобы ты была счастлива, — говорю я механически.
— Спасибо, мой дорогой. Я буду счастлива только с тобой.
Мы пьем глотками колючее шампанское. А потом едим.
Она говорит, что у нее слегка кружится голова и, если можно, она приляжет.
