– Этого мы, кажется, до сих пор не знаем.
– «Краснодар спасет мир».
– Кто сказал?
– Понятия не имею. Я думал, ты.
– Ладно, пусть.
– Представляю себе: явятся инопланетяне со своим хваленым разумом – и что окажется? Пушкина они не читали, Моцарта не слышали, зато умеют воскрешать – точнее, оживлять – умерших. Я как врач и вообще их за это уважаю, но все-таки не люблю.
– Так ты понимаешь знаменитое высказывание про «спасет мир»?
– От инопланетян? Нет, нет. Действенна только красота, а не голая добродетель, вот что это значит. Привлекает красота, а не закон, загробная морковка. И проповедь Толстого гораздо доходчивее в «Войне и мире», чем в позднем занудстве.
– Красоте служат художники.
– Да, музыканты, литераторы, артисты.
– Реставраторы, режиссеры и так далее.
– Все, кто занят искусством. И не только для денег. Есть творчество, которое теряет всякий смысл, если на нем не заработать. Вот эти картонные детективы под старину. Или – можно себе представить, что кто-нибудь такое от души напишет: «Широкий простор для мечты и для жизни / Грядущие нам открывают года…»? Ребята, давайте я вам стихи почитаю.
– Ну и эрудиция у тебя, дорогой! Ладно, тут нечего и говорить.
– Да, не только для денег и не только для самовыражения.
– Трудно бывает разобраться.
– Ты мою любимую формулу знаешь.
– Формулу отца Ильи? Про саморазвитие правды?
– Да. Искусство – это саморазвитие правды, ничего больше. И оправдания красоте не нужно, особенно после «Нищих всегда имеете с собою».
– Это, вероятно, и имел в виду Тимофеев-Ресовский.
– Пресуществление духа в предметах материального мира. Материальная культура. Здесь бы надо поподробней.
– Ну, рассказывай. Талантливо.
– Ехал я тут по югу Москвы, смотрел вокруг: ни одного сколько-нибудь привлекательного предмета. Какая музыка застыла в этой убогой архитектуре? Чей дух пресуществился в уродливой рекламе, в столбах, в остановках? Почему все такое плохое?
– А за городом красивы только церкви. Из всего, что сделано руками.
– Богу – лучшее, а нам, грешным, одноразовое говно. Вот оно, монофизитство.
– Правда, все одноразовое.
– Блок про это знал еще сто лет назад – помнишь про пошлость производства? Советовал покупать только книги и самое необходимое. Посмотрел бы он, что делается сейчас. Не хватит никакого духа всю эту ломающуюся дрянь одухотворить. Как можно писать натюрморт с телефоном, когда он сломается раньше, чем краски высохнут?
– Да, точно, ломается даже то, что и сломаться-то не может.
– Подозреваю тут экономический расчет. «Век расшибанья лбов о стену / Экономических доктрин». Был я как-то на выставке старинного платья…
– С чего бы это вдруг?
– Случайно. Смотрел больше на посетительниц, чем на экспонаты. Пришло несколько веселых тетенек-ткачих. Одна и говорит: «Глядите, как делали, а ведь темные люди были! Вот у нас на фабрике – сплошной брак». И весело так засмеялись.
– И что же советовать мальчику?
– Послужить улучшению вещей.
– Да уж, лучше – вещей, чем людей. Безопасней.
– И не ради прибыли – ради самих вещей. Результатом пусть будут не деньги, а продукт. Крепкий красивый стол.
– Наконец-то в нашей философии появился стол. Так всегда излагают: «Закон отрицания отрицания. Возьмем, к примеру, стол».
– «Труд не является товаром рынка, так говорить – оскорблять рабочих».
– Помню. Бродский. «Труд – это цель бытия и форма».
– А когда труд становится товаром рынка, какое тут творчество? Она работает на швейной фабрике, он – на кирпичном заводе делает плохие кирпичи. Презирают свою работу и себя. В пятьдесят пять и шестьдесят – на пенсию, к телевизору. Помню требования шахтеров: «Чтобы зарплату платили вовремя или хотя бы с небольшим опозданием».
– Ужас.
– Проняло до слез – вот зачем они работают.
– Воля ваша, рабочим я никому не посоветую становиться. Хотя бы инженером.
– Чехов уважал инженеров. Инженеры и врачи у него наравне. «Инженер или врач Z. пришел к дяде редактору…» Это из дневников. «…Увлекся, стал часто бывать, потом стал сотрудником, бросил мало-помалу свое дело; как-то идет из редакции ночью, вспомнил, схватил себя за голову – все погибло! Поседел. Потом вошло в привычку, весь поседел, обрюзг, стал издателем, почтенным, но неизвестным».
– Жалко, что так и не написал. Тоже про расстригу.
– Грустно, Чехов очень верил в прогресс, в избавление от гнета труда. «Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной…» Свершилось: сплошное веселье, удобство, домашний кинотеатр, микроволновки, телефончики с фотоаппаратами, отдых в Турции и Египте, звезды эстрады на льду, депутаты играют в футбол, не пропустите продолжение праздника! И вот еще: торгово-развле-кательные центры. Веселье неотвратимо, никуда не спрятаться. «Тут чё, похороны? И врубила погромче». Хочешь поесть – послушай бодрую музычку. Громкую, всегда. Летишь на самолете – посмотри фильм. Отдохни.
– Чехов и представить себе не мог, под каким гнетом отдыха мы окажемся. «Дядя, мы отдохнем…»
– Порядок. Ordnung.
– Страшное слово.
– Ничуть. Разве что чуть-чуть. Порядок – великая ценность. Знать, что завтра ты проснешься в той же ситуации, что заснул, – благо: убивать по-прежнему нельзя, в городе не стоят иностранные войска, правила, пока ты спишь, не поменялись. У Ремарка, не помню где, – дело происходит в послевоенной Германии – герои питаются в столовой на талоны, купленные за бесценок давным-давно, чуть ли не до войны, а хозяин злится, но кормит. Наши-то послали бы подальше – мужик, ты на календарь давно смотрел? Но немцы уважали порядок, а порядок держится на условности, не на одной силе: билеты, талоны – это ведь условности.
– Порядку служат милиционеры, следователи, судьи, военные…
– По крайней мере, имеют такую возможность.
– Отчего же мы их сторонимся?
– Отчасти – снобизм, глупость. Еще – печальный опыт. Еще – оттого, что все говорят: «Бандиты и милиция – одна мафия».
– Разве нет?
– Надо все-таки отличать рак от паралича. И еще – это, вероятно, главное – мы сторонимся их знания, знания людей, которые решают вопросы жизни и смерти. Врачи решают вопросы жизни, а тут – именно жизни и смерти.
– У тебя по части правоохранительных органов, увы, большой опыт.
– Правда. Многие из них сейчас поддались общему бреду, скурвились из-за денег. После самоубийства нашего общего друга у меня был разговор со следователем: «У него долги были?» – «Нет, – говорю, – скорее мы ему все были должны понемножку». – «В игровые автоматы играл?» – «Нет». – «Не может быть, – говорит, – все играют». – «Зачем тогда спрашивать? Он не играл. Вы играете?» – «Да, – отвечает следователь, – играю. Все играют». – «Есенин, – говорю, – и Маяковский ведь не от безденежья руки на себя наложили». Следователь, живо так: «Их убили». Кто убил, ясно.
– Что бы следователю не прочесть их предсмертные записки? Напечатаны большим тиражом.
– Нельзя требовать от милиционера любви к поэзии.
– Тогда зачем ему Есенин с Маяковским?
– Вот именно. Ладно, это отрицательный опыт. Но был опыт и в высшей степени положительный, еще более страшный, если тут можно сравнивать. После гибели моих близких я записал себе: «Милицейские начальники и просто милиционеры и следователи. Все произвели впечатление людей. И какая ложь о них со всех сторон. Теперь у меня, увы, есть собственный опыт, совсем не обязательный». И потом, после суда: «Все – менты, судьи, следователи и т. п. гораздо человечнее, чем иные из тех, кого я считал своими друзьями». Вот так. Не говоря уж о тележурналистах, эти только умоляли нас сняться в криминальной хронике. Один все повторял: «Войдите в мое положение!»
– Будьте человечны.
– Работа у него, видите ли, такая. Плохая работа, очень плохая.
– Зато суд – вот, наверное, мощное впечатление.
– О, да. Судья, прокурор – это, конечно, служение. Про адвокатов не знаю. Не понял. Абсурд – с самого начала: прокурор судит поступки, а не человека, адвокат защищает человека, а не поступки, то есть они в принципе говорят о разном. А потом – все время негласные договоренности между сторонами, даже когда одной из них, кажется, уже нечего терять… Но это совсем отдельная история.
– Про военных что-нибудь скажешь? Их много, и они доказали свою готовность служить бескорыстно.
– Про военных мы лучше умолчим. Сам не служил, и мальчику не посоветую: ни солдатом, ни офицером, ни в профессиональной армии, ни в какой другой. Хотя армия, конечно, нужна, как без армии? Можно ли там быть, особенно в мирное время, – не думаю. Вот чего точно не следует делать – продавать оружие, включая «обычное».
– Это уже не к мальчику, а к руководителям «Большой восьмерки».
– Продают, потому что все продают. Их будут потом из этого «обычного вооружения» убивать. Впрочем, руководителей не будут.
