- Чуть-чуть, но я в порядке, в порядке… Продолжайте. Что случилось потом?
Он наклонился ко мне, помог поправить плед…
- А ничего. Потом… Я же говорил тебе, что тогда пережил лучшее… Потом я… Это было… Потом все было далеко не так весело.
- Но не сразу.
- Нет. Не сразу. Было еще кое-что… Но все то время, что мы потом провели вместе, казалось мне украденным…
- У кого?
- У кого? Или у чего? Если бы я только знал…
Итак, после встречи я сложил бумаги и завинтил колпачок на ручке. Встал, пожал руку моим мучителям и вышел. В лифте, когда закрылись двери, мне и вправду показалось, что я проваливаюсь в какую-то черную яму. Я был опустошен, выжат, к глазам подступали слезы. Нервы сдавали, наверное… Я чувствовал себя таким ничтожным, таким одиноким… Да, это главное - одиноким. Я вернулся в свой номер в гостинице, заказал виски, приготовил себе ванну. Я даже не знал ее имени. Я ничего о ней не знал. Перечислял, загибая пальцы, то, что мне было известно: она замечательно говорит по-английски. Она умна… Очень умна. Слишком умна? Ее познания в области техники, науки и черной металлургии просто ошеломили меня. Она брюнетка. Очень хорошенькая. Рост… Ну, примерно… 1 метр 66 сантиметров… Она надо мной посмеялась. Не носила обручального кольца, а под одеждой угадывался самый восхитительный в мире животик. Она… Что еще сказать? По мере того как остывала вода в ванне, таяли мои надежды.
Вечером я отправился ужинать с сотрудниками из «Комекса». Ничего не ел. Кивал. Отвечал наугад да или нет. И думал только о ней.
Постоянно, понимаешь?
Он опустился на колени перед камином и медленно подкачал мехи.
- Когда я вернулся в гостиницу, портье протянула мне ключ и записку. На бумажке мелким почерком было написано: «Так это неправда?»
Она сидела в баре и смотрела на меня с улыбкой.
Пока я шел к ней, я потихоньку бил себя в грудь. Отстукивал по моему бедному сердцу, чтобы оно забилось.
Я был так счастлив. Я ее не потерял. Пока не потерял.
Счастлив и еще удивлен, потому что она переоделась. Теперь на ней были старые джинсы и какая-то бесформенная майка.
- Вы переоделись?
- Ну… Да.
- Почему?
- Когда вы видели меня днем, я была в «маскарадном костюме». Я всегда так одеваюсь, когда работаю с китайцами старой закалки. Заметила, что им это нравится, стиль old-fashioned1(1 Старомодный (англ.).) их это успокаивает… Не знаю, как это объяснить… Они мне больше доверяют. Я маскируюсь под старую деву и становлюсь безобидной.
- Но вы вовсе не были похожи на старую деву, уверяю вас! Вы… Вы были очень красивы… Вы… Я… Ну, в общем, по-моему, зря…
- Зря я переоделась? - Да.
- Вы тоже предпочитаете видеть меня более безобидной?
Она улыбалась. Я таял.
- Не думаю, что вы менее опасны в той коротенькой зеленой юбочке. Вот уж нет, отнюдь нет, совсем нет.
Мы заказали китайское пиво. Ее звали Матильда, ей было тридцать, и то, что она так поразила меня своими знаниями специальной лексики, не было ее личной заслугой: отец и двое ее братьев работали на компанию «Шелл», и потому она знала всю терминологию наизусть. Матильда успела пожить во всех нефтедобывающих странах мира, сменила пятьдесят школ и выучила тысячи ругательств на всех языках. У нее, по сути дела, и дома-то своего не было. И имущества тоже. Только воспоминания. И друзья. Она любила свою работу. Переводить мысли и жонглировать словами. Сейчас она в Гонконге, потому что тут работы хоть отбавляй. Она любила этот город, где небоскребы вырастают за ночь, а на каждом шагу попадаются сомнительные забегаловки, где можно перекусить. Ей нравилась энергия этого города. В детстве она провела несколько лет во Франции и время от времени ездит туда повидаться с кузенами. Однажды она купит там дом. Любой, и неважно где. Только бы там были коровы и камин. Она тут же со смехом призналась, что коров на самом деле боится! Она таскала у меня сигареты из пачки и, прежде чем ответить на мой вопрос, всякий раз поднимала глаза к потолку. Меня она тоже кое о чем спрашивала, но я отмахивался, мне хотелось слушать ее, я слушал звук ее голоса, этот едва уловимый акцент, старомодные выражения, непонятные словечки. Я ловил их на лету, хотел пропитаться ею, запомнить ее лицо. Я уже обожал ее шею, руки, форму ногтей, по-детски выпуклый лоб, прелестный маленький носик, родинки, серьезные глаза и круги под ними… Я совершенно впал в Детство. Опять улыбаешься?
- Я вас не узнаю…
- Тебе все еще холодно?
- Нет, все в порядке.
- Она меня завораживала… Я хотел, чтобы Земля перестала вращаться. Чтобы эта ночь никогда не кончалась. Я не хотел с ней расставаться. Никогда. Хотел просто сидеть в этом кресле и слушать, как она рассказывает мне о себе до скончания времен. Я хотел невозможного. Сам того, не ведая, я открывал для себя силу нашего будущего романа… остановившееся время, неощутимое, неудержимое, ускользающее. Но вот она поднялась. Сказала, что завтра ей рано вставать. Завтра ей снова работать на Сингха. Она любит, конечно, этого старого лиса, но должна выспаться, потому что он ужасен! Я тоже встал. Сердце опять дало сбой. Я боялся ее потерять. Бормотал что-то невнятное, пока она надевала куртку.
- Простите, не поняла?
- Ябоваспотрять.
- Что вы говорите?
- Говорю, что боюсь вас потерять.
Она улыбнулась. Ничего не сказала. Улыбалась, покачиваясь с пятки на носок, держась за воротник куртки. Я поцеловал ее. Губы ее не разомкнулись. Я поцеловал ее улыбку. Она покачала головой и легонько меня оттолкнула.
Я едва не упал.
- И все? - Да.
- Не хотите рассказывать, что было дальше? Детям до шестнадцати смотреть не разрешается?
- Вовсе нет! Конечно, нет, милая моя… Она ушла, а я снова сел. Провел остаток ночи в мечтах, положил на колено ее записку и разглаживал ее. Ничего скабрезного, как видишь…
- Разве что ваше колено?
- Какая же ты дурочка. Я захихикала.
- Но зачем она тогда пришла в бар?
- Именно этот вопрос я задавал себе той ночью, и на следующее утро, и день спустя, и много-много дней подряд до следующей встречи…
- А когда вы снова увиделись?
- Через два месяца. Она неожиданно появилась августовским вечером у меня на работе. Я никого не ждал. Вернулся чуть раньше из отпуска, чтобы спокойно поработать. Но дверь открылась, и на пороге стояла она. Зашла случайно. Наудачу. Возвращалась из Нормандии, ждала звонка подруги, открыла телефонный справочник и… вот.
Она принесла мне ручку, которую я оставил на другом конце земного шара. Забыла вернуть мне в баре, но на сей раз сразу начала шарить в сумке.
Она не изменилась. Знаешь, я ее не идеализировал.
- Не хотите же вы сказать, что… только за тем и пришли? Чтобы отдать мне ручку? - спросил я.
- Именно за этим. Ручка ведь замечательная. Я подумала, что вы ею дорожите.
Она протянула ее мне с улыбкой на губах. Это была шариковая ручка Bic. Красная.
Я не знал, что делать. Я… Она обняла меня, она поймала меня врасплох. Мир принадлежал мне.
Мы гуляли по Парижу, взявшись за руки. От Трокадеро до острова Сите, вдоль Сены. Это был великолепный вечер. Жаркий. Мягкий свет заливал улицы. Солнце никак не решалось закатиться за горизонт. Мы напоминали двух туристов - беззаботных, восхищенных, куртки накинуты на плечи, пальцы переплетены. Я изображал гида. Я не ходил так по Парижу уже много лет. И снова открывал для себя мой город. Мы поужинали на площади Дофин и провели несколько следующих дней в ее гостиничном номере. Помню первый вечер. Соленый вкус ее кожи. Она, наверное, искупалась прямо перед отъездом. Я встал ночью, потому что хотел пить. Я… Это было чудесно.
Чудесно и совершенно фальшиво. Все было подделкой. Жизнь не была жизнью. Париж не был Парижем. На дворе стоял август. Я не был туристом. Не был холостяком. Я лгал. Лгал себе. Себе, ей, моей семье. Она что-то чувствовала, и в тот момент, когда наступило похмелье и телефонные звонки, и я совсем заврался, она уехала.
В аэропорту она сказала:
- Я попытаюсь жить без вас. Надеюсь, у меня получится…»
Мне не хватило смелости поцеловать ее.
Вечером я отправился ужинать в бар. Я страдал. Страдал так, словно мне чего-то не хватало, как будто мне ампутировали руку или ногу. Невероятное ощущение. Я не понимал, что со мной происходит. Помню, что нарисовал на бумажной скатерти два силуэта. Левый изображал ее анфас, правый - со спины. Я пытался припомнить точное количество и расположение ее родинок, и официант, подойдя принять заказ, спросил, не иглоукалыватель ли я. Я не понимал, что именно со мной случилось, но чувствовал, что это очень серьезно! Несколько дней я был самим собой. Я был просто я. С ней я сам себе казался хорошим человеком… Вот так, просто и ясно. Я и не знал, что могу быть хорошим человеком.
Я любил эту женщину. Любил Матильду. Любил звук ее голоса, ее острый ум, ее смех, ее взгляд на мир, ее фатализм, свойственный людям, которые много путешествуют по свету. Любил ее смех, любознательность, скромность, ее позвоночник, полноватые бедра, молчаливость, нежность и… все остальное. Все… Все. Я молился, чтобы она не смогла больше жить без меня. Я не думал о последствиях. Я только что открыл для себя, что жить гораздо веселее, если ты счастлив. Мне понадобилось сорок два года, чтобы сделать это открытие, и я пребывал в таком восхищении, что запрещал себе портить удовольствие, заглядывая в будущее. Я был похож на волхва, увидевшего чудо в яслях…
