Впрочем, все подобные аллегории — это чистое самолюбование и корчи по поводу себя, нелюбимой. Не хочешь столько работать — не работай.
У меня недавно были такие съемки, после которых хочется сказать, что гори эта работа в аду, кипя в шипящей лаве и покрываясь гнойными пузырями.
А если направлять мысли в позитивное русло, то гори она не до смерти, конечно.
Но и мучайся же потом!
Я так заметила, что жизнь — она вообще не предназначена для съемок. Потому что вот был случай. Мы стоим посреди павильона, время час ночи, рано утром съемка. Сонными глазами смотрим на декорацию.
Продюсер набирает номер и говорит: «Мама. Дай срочно папу». Далее следует, наверное, какая-то сильная тревога со стороны родительницы, потому что продюсер — ее дочь. Представить, зачем дочери в час ночи папа и нельзя обсудить что-то с мамой — это же очень тревожно. Мама после колебаний зовет папу и прилипает к трубке так, чтобы было слышно дочь. Дочь-продюсер говорит: «Папа. У тебя есть друг, ты говорил, что он занимается мрамором. Дай мне срочно его телефон». Далее следует, наверное, какая-то сильная тревога со стороны родителя. Потому что представить, зачем дочери в час ночи мрамор — это же очень тревожно.
А вот зачем. За минуту до этого продюсеру позвонили и сказали: «Так. Нам завтра на съемку нужна круглая столешница из мрамора, толщина три сантиметра. Можно четыре. Но обязательно белая. И диаметр не больше 45 см. Меньше тоже нельзя». Я плохо разбираюсь в мраморе, но могу предположить, что просто так такие столешницы не продаются около метро. А время час ночи. И съемка начинается в девять. И сразу в кадре столешница. Поэтому продюсер сразу думает, кто из ближайшего окружения близко знаком с мрамором и говорит в час ночи: «Мама. Дай срочно папу».
Папа ее выслушал. Слушал, слушал… Потом начал говорить. И по лицу продюсера было понятно, что так папа с ней разговаривал, когда она в 15 лет поздно пришла домой. А потом продюсер говорит: «Папа! Хватит. Это не бред! Это — моя жизнь».
Или вот еще случай был. Нам нужен был жук. Специальный жук для съемок. Определенной породы. Режиссер говорит: «Хочу именно этого жука, хоть вы все тут сдохните. Без него съемки не будет». По замыслу режиссера жук должен был ползти по столу перед лицом героя. А тут как раз удача: в Москве проходила выставка жуков. И привезли в единственном экземпляре того самого редкого жука. Продюсеры встали перед хозяином на колени: «Дай!» Тот ни в какую: «Вы с ума сошли? Я его вез через все границы, держу в определенном климате, кормлю специальным говном!» Продюсеры бросают мужику свои паспорта, документы на квартиру — все, что хочешь, только отдай. Тот еле-еле соглашается за такие деньги, после получения которых жук может больше не пользоваться своими крыльями, а купить самолет.
И вот съемка. Выставили кадр. Актера посадили за стол. Жука высадили (он был как раз после обеда, нормально поел, настроение у жука хорошее, видимо, был десерт). Внимание! Камера! И вот тут происходит настоящее говно. Потому что жук принимает осветительный прибор за солнце, взлетает, бьется с характерным глухим звуком, падает и тут же сдыхает навсегда.
Любой нормальный человек скажет: «Что за идиоты!!! Ну, сдох! Ну, снимете без жука, что за бред?» А это же для кого-то не бред. Это — жизнь.
А другая моя знакомая рассказывала такой случай. Она тоже много работает. Как-то раз ее муж резал салат на кухне, а она пробегала мимо, разговаривая по телефону о вопросах жизни и смерти. Например, на площадку срочно были нужны мертвые куницы. Или живые аватары. Или дождь с неба должен был пойти красный в день съемок (ярко-красный и лучше с трех до пяти часов дня). Она бежит мимо мужа и хватает огурчик. И муж вдруг громко ей говорит: «Света! СТОЙ! СТОЙ! Положи трубку».
Он ей говорит: «Света. Вкусный огурчик?»
Она говорит: «Ну… да».
Он говорит: «Какой?»
Она говорит: «Ну… зеленый… молодой…»
Он говорит: «Хрустящий?»
Она говорит: «Да».
Он говорит: «Сочный же?»
Она говорит: «Очень».
Он говорит: «Сочный! Молодой и хрустящий огурчик, да? Ароматный, свежий. Пупырышки на нем есть, чувствуешь?»
Она говорит: «Да».
Он говорит: «Ну вот. А то бы съела и не почувствовала».
И вот так часто: ешь, живешь — но не чувствуешь.
Вот мама купила корм коту Мите. Один корм «Для длинношерстных котов, живущих в закрытых помещениях», другой «Для котов особенно привередливых к вкусу продукта». А надо, с моей точки зрения, покупать один: «Для наглой толстой морды». У людей не так. У людей, если покупаешь даже какой-нибудь шампунь, то там написано «Для ломких и секущихся». Или «Склонных к жирности». Никогда не пишут: «Для здоровых и красивых волос, склонных к росту и объему». Разве есть хоть один корм «Для уставшего и умирающего котика»? Нет такого корма. Потому что не бывает таких котиков.
Я недавно работала с режиссером-иностранцем. И на очень ответственной встрече с заказчиком и агентством он вдруг говорит: «Мне вообще очень нравятся русские! Я три года жил с русским бойфрендом и кое-что о вас знаю!» И все сидят с такими замершими лицами, потому что вида подавать нельзя (подумаешь, мы же все современные люди), а с другой стороны, вид у всех такой, что они не современные люди вообще. И вот этот русский любовник научил режиссера каким-то нашим словам. Но в определенном контексте. Потому что режиссер хорошо знал и говорил: «Хочешь еще?» и «Не капризничай».
И когда я смотрю на свой график съемок, который выглядит как гастрольный тур по павильонам города Москвы, то думаю: «Алеся. Хочешь еще? Не капризничай».
Я не могу вообще больше делать три вещи:
Первое: столько курить.
Второе: столько материться.
И третье: столько работать.
Я бы могла сейчас вести передачу по телевизору с названием «Алчность, жадность и жажда наживы». Дело не в том, что я люблю деньги. Просто делаю маме ремонт. Надо скорее упаковать эту сладкую булочку в красивые условия, чтобы она там жила и расставляла цветочки по подоконникам.
Как-то недавно я увидела фотографии одной девушки. На них она смеялась. Она смеялась прямо перед собой, вбок и даже запрокинув голову назад. Волосы девушки были оформлены в локоны, глаза в ресницы и брови, все лицо напоминало не эмалированный таз для стирки белья, как у меня, а это было лицо. Образ девушки запал мне в душу. Я начала про него думать. И в какой-то момент поняла, что то, что происходит — это не я. То есть я — это не работа. И не сигареты. Я — это другое. Это улыбка. Радость. Очень сильный смех. Но сигареты, мат и работа до соплей — это не я.
В своей работе я часто сталкиваюсь с идиотами. Иногда количество идиотов на один квадратный метр просто зашкаливает.
Если тебе дают булку хлеба и пачку масла, говорят: «Сделай бутерброды без ножа», то не надо доказывать, что, ребята, сначала берется нож, доска, она кладется на стол, кстати, у вас есть стол? потом хлеб режется на ломти, ножом срезается тонкий слой масла и наносится на верхний слой хлеба…
Не надо это объяснять, потому что они идиоты.
Перемажь им всю булку маслом или затолкай целую пачку куском внутрь.
И стой потом вместе с идиотами. И думай, что с этим делать.
Смотри на этот хлеб тревожными глазами.
Просто сделай, как они хотят.
Проведи с ними время.
Дай идиотам самим догадаться про нож.
Они от этого становятся радостными.
Радостные идиоты беззащитны, приятны и открыты.
Они похожи на детей, которые в определенный момент развития понимают, что говно можно не есть.
Что его достаточно один раз посрать в горшок и больше ничего с ним не делать.
Есть только один выход, чтобы не работать с идиотами, а именно: не работать с идиотами.
Но если попала (по незнанию или по жадности) — улыбайся. Это обезоруживает идиотов. Но никогда нельзя сопротивляться. Этим ты даешь повод идиотам разговаривать, а разговаривать с идиотами бесполезно.
Как-то раз я работала на съемочной площадке. Я пообещала себе, что больше не буду материться, курить и принимать любую проблему, как личное несчастье. День начался с того, что позвонили из службы доставки. Они должны были привезти так называемый «мойдодыр». Это такая нехитрая вещь в ванную, тумбочка и зеркало. По голосу это были два веселых мужчичка на маленьком грузовичке в униформе с названием фирмы на спине. Они везли мой «додыр» и боялись, что не успеют ко времени, просили перенести на попозже.
В этот же день мама ждала в своей новой квартире плитку.
В этот же день директор съемочной группы переживал, что мы задержим дорогостоящую камеру на площадке дольше обычного и придется платить переработки. Он подходил через каждые десять минут и говорил: «Ты помнишь, что надо отпустить камеру?» Этот директор очень странный человек. Он постоянно чешется везде, трет уши и трясет кистями рук. Всю смену он подходил, спрашивал, чесался, тер и тряс.
