— Да, — промолвил больной, не пытаясь даже чем-нибудь смягчить свой ответ.
Хуанита направилась к двери и с решительным видом затворила ее за собой. Саррион, нахмурившись, посмотрел ей вслед. Ему, видимо, хотелось, чтобы сын взял свой отказ обратно.
О чем говорили отец и сын, осталось для нее секретом.
Оправившись настолько, что он мог уже владеть своими чувствами, Марко стал пристально наблюдать за Хуанитой, ловя каждый ее взгляд. Инцидент с обручальным кольцом не имел, по-видимому, никаких последствий, и его можно было бы считать проявлением обычной у женщины страсти к новостям и нарядам. Не обманывался только Марко, учившийся наблюдательности у самой природы и животных. Он терпеливо и не торопясь собирал свои наблюдения. Хуанита встревожила было его, говоря, что она уже выросла. Но вскоре он убедился, что она только так говорит: по-прежнему она была весела и беззаботна насчет своей будущности, как настоящий ребенок.
Все эти наблюдения он, однако, держал про себя. И за отцом он посылал вовсе не для того, чтобы говорить с ним о Хуаните.
— Лошадь подо мной не упала, а была свалена, — сказал он. — Через дорогу была протянута проволока.
— Когда я приехал туда, ее уже не было.
— Стало быть, ее уже сняли. Я ее видел сам и даже задел за нее ногой.
Саррион задумался.
— Дай-ка мне записку, которую тебе прислал Занета, — сказал он.
— Она в кармане моего пальто, которое висит за дверью. Напрасно я поспешил с этой поездкой. Теперь я убежден, что не Занета прислал мне эту записку.
— Конечно, это писал не он, — подтвердил и Саррион, рассматривая записку у окна.
От утреннего света на его смелом узком лице явственно выступили все морщинки и гусиные лапки.
— Что же это значит? — спросил он наконец, складывая записку и кладя ее опять на прежнее место, в карман.
Марко с усилием приподнялся: ему уже хотелось спать.
— Я полагаю, что это дело рук Эвазио Мона, — произнес он.
— Никто другой в долине не решился бы сделать такой вещи, — согласился с ним Саррион.
— Если бы это сделал кто-нибудь из долины, то он пронзил бы меня ножом, пока я лежал на дороге. Но это было бы уже убийством.
Он коротко рассмеялся и замолк.
— А руки в бархатных перчатках не должны быть при-причастны к убийству, — заметил Саррион. — Но они еще не отказались от своих планов. Нам нужно следить за собой.
— И за Хуанитой.
— Я считаю ее в числе нас самих, — быстро добавил Саррион, услышав ее голос в коридоре.
Постучав в дверь, она вошла. Около нее извивался Перро.
— Долго же вы говорили о ваших секретах, — заговорила она. — А Марко нужно спать. Я привела с собой Перро, который хочет его видеть.
Перро, вследствие своего низкого происхождения и невоспитанности, готов был уже броситься к постели, где лежал его хозяин, но Хуанита крепко держала его.
— Не забудь, что ты здесь находишься только благодаря Перро. Если б он не вернулся назад и не разбудил бы нас, ты и до сих пор еще лежал бы на дороге.
Саррион заметил, что в своем рассказе о том, что случилось, она тщательно выгораживает себя. Ей как будто не хотелось, чтобы Марко знал, что Перро разбудил именно ее и что она-то и подняла тревогу.
— Какой-нибудь иезуит, идя по дороге, мог наткнуться на тебя, — продолжала она, обращаясь к Марко, — и сбросить тебя в пропасть. Это было нетрудно сделать.
Марко и Саррион переглянулись друг с другом. Хуанита поймала этот взгляд.
— Ты еще не знаешь, Марко, как они ненавидят тебя. Если бы ты был еретиком, то и тогда они не могли бы ненавидеть тебя сильнее. Я это знала, потому что отец Муро нередко говорил об этом на исповеди. Он не раз задавал мне разные вопросы о тебе, спрашивал, кто твой духовник, ходишь ли ты на богомолье. Я отвечала, — стой смирно, Перро! — что ты никогда не ходишь на богомолье и постоянно меняешь своего духовника.
Она не без труда вывела Перро из комнаты и вернулась, запыхавшись.
«О ней решительно некому позаботиться», — думал про себя Марко.
— Но отец Муро, — продолжала Хуанита, — сама простота и потому делал это очень плохо. Говорят, ему приказали делать это иезуиты, и потому он делал все кое-как. Его никто не боялся. Это святой человек и, наверно, попадет прямо в рай. Он не иезуит и боится иезуитов, как и другие…
Она замолчала и стала спускать шторы, чтобы смягчить свет загоравшегося дня.
В ее голосе звучало что-то, похожее на сдерживаемый гнев.
— Кроме Марко, — добавила она через плечо.
— И за это он теперь должен спать, пока не придет доктор из Памплоны, — заключила она.
Потом она вышла из комнаты сказать слугам, которые уже начинали свое дневное дело, чтобы они не шумели. Когда она вернулась в комнату, Марко уже спал.
— Доктор, вероятно, не приедет еще долго, — шепотом проговорил Саррион, стоя у окна. — Он слишком стар, чтобы ездить верхом, а экипажа у него нет. А отыскать другой, который согласился бы ехать так далеко и в такой ранний час, довольно трудно. Поэтому тебе не мешает воспользоваться теперь благоприятным случаем и заснуть.
Но Хуанита только покачала головой и рассмеялась.
Саррион не стал ее уговаривать и повернулся было, чтобы выйти из комнаты. Он уже взялся за ручку двери, как вдруг кто-то постучал в нее. То был слуга Марко.
— Доктор, — кратко доложил он.
В передней стоял человек среднего роста, измученный и усталый. На его лице лежали следы, которые не уничтожаются и не углубляются от времени, следы голодания. Тридцать лет тому назад он испытал на себе всю тяжесть первой карлистской войны и едва не умер с голода в Памплоне.
Саррион пожал ему руку и ввел в комнату больного.
— А! — воскликнул он, увидев Хуаниту. — Так это вы ухаживаете за вашим супругом?
Хуанита промолчала.
— Как долго он спит? — спросил доктор, наклоняясь к постели больного.
Вместо ответа Хуанита подала ему запись, которую он быстро пробежал опытным взглядом.
— Надо подождать, пока он проснется, — сказал доктор, обращаясь к Сарриону, — я его осмотрю слегка, пока он спит. Но беспокоиться, по-видимому, нечего. Это самый сильный человек во всей Наварре.
Усевшись около больного, он взял лекарство, прописанное деревенским аптекарем и, понюхав его, одобрительно кивнул головой. Потом он обвел глазами комнату, в которой царил полный порядок, словно в образцовом госпитале.
— Сразу видно, что у больного хорошая сиделка, — заметил он.
На его лице, покрытом морщинами, мелькнула легкая улыбка. Но Хуанита не ответила на его шутку и только посмотрела на него серьезными глазами.
— Я приехал сюда так скоро только благодаря любезности одного знакомого, — снова заговорил доктор, обращаясь на этот раз к Сарриону. — Мои лошади вчера были совсем без ног от усталости. Пришлось идти отыскивать других в Памплоне. В базарный день это не так то легко. Вдруг на площади Конституции я встретил ехавший экипаж. Его владелец, должно быть, сообразил, что я спешу, и пришел мне на помощь. Узнав об этом происшествии, он изменил свое намерение и решил провести несколько дней в Памплоне, а экипаж предоставил в мое распоряжение. Я мало знаю этого человека, но он мне говорил, что он ваш друг. Он из Сарагосы.
— А! — сорвалось у Сарриона, слушавшего этот рассказ с заметным вниманием.
— Он назвал себя Эвазио Моном, — продолжал доктор.
Марко, как будто тоже расслышав это имя, беспокойно зашевелился во сне.
В комнате воцарилось молчание.
В течение целых двух недель Хуанита оставалась во главе всего управления в Торре-Гарде. Марко поправлялся довольно быстро. Его сломанные кости срастались, словно надломленные ветви молодого дерева. Ушибы и синяки подживали сами собой.
С восстановлением сил возвращалась и энергия. Больной, впрочем, все время общался с людьми. Многие приходили из долины, чтобы осведомиться о его здоровье. Некоторые присылали письма с выражением своего соболезнования. Некоторые уходили из имения с видом полного удовлетворения. Некоторые, наиболее цивилизованные, выпив в кухне стакан красного вина, поручали слуге доложить о их визите.
— Скажи, что был Педро с мельницы.
— Скажи, что заходил Фома с тремя пальцами.
— Заходил осведомиться Короткий Нож, — объяснял третий, постукивая по столу оружием, от которого получил свое прозвище.
— Далеко вам было идти? — спросила как-то Хуанита этих визитеров.
— Семьдесят миль по горам, — последовал ответ.
— Все твои друзья приходят осведомиться о твоем здоровье, — сообщила Хуанита Марко, — все это настоящие разбойники и невольно заставляют вспомнить о полиции. В долине, должно быть, нет ни мыла, ни цирюльников.
