Заиграл оркестр. „Ковбои Далласа“ сразу же перевели мяч на половину „Орлов Филадельфии“, и в дальнейшем он почти не покидал зону хозяев поля. А Данкен Гарп думал о том, как бы отнесся его отец к героическим усилиям комментатора остаться тактичным и доброжелательным. Он ясно представил себе, как Гарп обсуждает это с Робертой; он чувствовал, что Роберта каким-то образом присутствует там, слушает прощальные слова в свой собственный адрес. Они с Гарпом наверняка бы пришли в полный восторг от этих слов комментатора.
Гарп стал бы его передразнивать: „Она очень много сделала для реконструкции влагалища!“
„Ха-ха-ха!“ — грохотала бы Роберта.
„Господи — смеялся бы Гарп. — Все-таки выкрутился!“
Данкен вспомнил, как после убийства Гарпа Роберта Малдун сказала, что вернет себе прежний пол. „Пусть лучше я опять буду этим дерьмом-мужчиной, — говорила она, — раз есть на свете женщины, радующиеся грязному убийству, совершенному этой мандой!“
„Перестань! Перестань сейчас же! Никогда больше не произноси этого слова!“ — написала ей Эллен Джеймс.
„Люди делятся на тех, кто любит его, и на тех, кто не знает его. И мужчины и женщины“, — написала тогда Эллен.
Роберта Малдун подошла к ним и очень торжественно, серьезно, ото всей души заключила каждого по очереди в свои знаменитые медвежьи объятия.
Когда Роберта умерла, кто-то из говорящих подопечных Фонда Дженни Филдз позвонил Хелен по телефону из Догз-хеда. Хелен, взяв себя в руки — уже в который раз в жизни, — позвонила Данкену в Вермонт. Объяснила младшей Дженни, как лучше сообщить печальную весть брату. Но Дженни Гарп унаследовала умение разговаривать с больными от своей знаменитой бабки, Дженни Филдз.
— Плохие новости, Данкен, — прошептала младшая Дженни, нежно целуя брата в губы. — Старый друг „Девяностый“ выронил из рук мяч.
Данкен Гарп, переживший обе аварии, одна из которых стоила ему глаза, а другая — руки, стал хорошим, серьезным художником и чем-то вроде первопроходца в весьма спорном с точки зрения искусства жанре цветной фотографии, в котором он достиг совершенства благодаря природному чувству цвета и унаследованному от отца особому, личному видению мира. Он никогда не изображал ничего абстрактного; в его картинах всегда присутствовал мрачный, чувственный, почти повествовательный реализм; зная его биографию, можно было с уверенностью сказать, что его искусство больше сродни писательству, чем живописи, и критиковать, что многие и делали, за чрезмерную сложность.
— Интересно, что это значит? — всегда возражал Данкен. — И вообще, чего можно ожидать от одноглазого и однорукого художника, тем более сына Гарпа? Во всяком случае, отнюдь не совершенства.
От отца, судя по всему, ему досталось чувство юмора. Хелен очень гордилась сыном.
Наибольшую известность получила серия его работ, которую он назвал „Семейный альбом“ — в общей сложности около ста картин. В основном эти картины делались с фотографий, с детских снимков, появившихся после первой аварии, стоившей ему глаза. Это были фотографии Роберты и его бабушки, Дженни Филдз; его матери, купающейся в бухте Догз-хед; его отца, бегущего с уже залеченной челюстью по песчаному пляжу. Кроме того, он нарисовал более десятка маленьких картин, изображавших грязно-белый „сааб“; эта серия называлась „Краски мира“, потому что, по утверждению Данкена, в двенадцати вариантах грязно-белого „сааба“ присутствовали все краски мира.
Еще у него были картины, изображавшие Дженни Гарп в младенчестве; были большие групповые портреты, рисуя которые, он полагался на воображение, а не на фотографии; на каждом была маленькая фигурка либо с неотчетливым лицом, либо изображенная со спины; критики единодушно утверждали, что это маленький Уолт.
Данкен не хотел иметь детей.
— Они такие беззащитные, — сказал он матери. — Я бы сто раз умер, пока они выросли.
В сущности, это означало — случись что с ребенком, он не вынесет.
При таком отношении к детям Данкену очень повезло; так все устроилось, что проблема детей просто отсутствовала в его жизни. Вернувшись домой после четырехмесячного пребывания в больнице, он обнаружил в своей нью-йоркской студии одинокого транссексуала-девушку, еще недавно бывшую юношей. Она превратила его берлогу в жилье художника; каким-то образом, словно вещи могли говорить, умудрилась многое о нем узнать.
Ко всему прочему, она была влюблена в него, заочно, по фотографиям. Так Роберта Малдун оставила Данкену еще один бесценный дар! А по мнению некоторых, так думала, например, Дженни Гарп, девушка была еще и очень красива.
Они поженились: ведь если и был на свете хоть один мужчина, относившийся без предрассудков к транссексуалам, этим мужчиной был, несомненно, Данкен Гарп.
— Тот случай, когда брак заключается на небесах, — сказала Дженни Гарп матери. Она имела в виду Роберту; Роберта и правда была на небесах. Для Хелен привычка беспокоиться о Данкене давно стала второй натурой; после смерти Гарпа к ней перешло его беспокойство о детях. Теперь же, после смерти Роберты, все тревоги о Данкене лежали на ней одной.
— Не знаю, не знаю, — сказала Хелен. Честно говоря, женитьба Данкена ее не слишком обрадовала. — Чертова Роберта! Всегда сделает по-своему!
„Но зато они гарантированы от беременности, “ — написала ей Эллен Джеймс.
— Гарантированы! Я так хочу внуков. Хотя бы одного или двух.
— Не беспокойся, я тебе их подарю, — пообещала Дженни.
— О Господи, малышка, — вздохнула Хелен. — Я ведь могу до этого и не дожить.
Увы, дожить ей до этого не удалось, но она увидела Дженни беременной и могла хоть представить себя бабушкой.
„Воображать всегда лучше, чем вспоминать“, — писал Гарп.
И все-таки Хелен не могла не радоваться, видя, как наладилась жизнь Данкена; Роберта и здесь оказалась права.
После смерти Хелен Данкен засел за работу с кротким мистером Уиткомом; они вместе подготовили к печати незаконченный роман Гарпа „Иллюзии моего отца“; историю отца, безнадежно пытающегося сотворить счастливый, безопасный мир для своих детей. Данкен сам сделал для него иллюстрации, как в свое время для „Пансиона Грильпарцер“. Иллюстрации представляли собой по большей части портреты Гарпа.
Через некоторое время после выхода книги Данкену нанес визит один очень старый человек, имя которого ему ничего не говорило. Старик утверждал, что работает над „критической биографией“ Гарпа, но его расспросы только действовали Данкену на нервы. Посетитель назойливо расспрашивал его о событиях, приведших к той ужасной аварии, в которой погиб Уолт. Ничего стоящего выудить ему не удалось (в первую очередь потому, что Данкен сам ничего не знал), и старику пришлось уйти несолоно хлебавши. Это был, разумеется, Майкл Милтон. Данкену показалось, что у его гостя чего-то не хватает. Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что Майклу Милтону не хватало пениса.
Труд, на который он ссылался в разговоре с Данкеном, так никогда и не увидел света, и никто не знает, что с Майклом Милтоном сталось в дальнейшем.
Литературная критика сошлась на том, что „Иллюзии моего отца“ отличаются оригинальным миросозерцанием, но Гарп „всего только эксцентричный писатель, добротный, но не великий“. Данкен не обиделся, он считал отца „настоящим писателем, не эпигоном“. Гарп принадлежал к тем людям, которые умеют внушать к себе слепую преданность.
„Одноглазая преданность“, — говорил Данкен, относя эти слова к себе.
Вообще у них с сестрой Дженни и Эллен Джеймс со временем выработался свой условный код; эта троица понимала друг друга с полуслова.
„Ура генератору!“ — был их обычный тост во время застолья.
„Никакого секса кроме транссекса!“ — кричали они в сильном подпитии, чем иногда смущали жену Данкена, хотя, несомненно, она думала так же.
„Как дела с энергией?“ — писали, звонили и телеграфировали они друг другу, справляясь о самочувствии. Если энергии было хоть отбавляй, отвечали: „Преисполнены Гарпом“.
Несмотря на то что Данкен проживет долгую, долгую жизнь, умрет он случайно, и, по иронии судьбы, благодаря здоровому чувству юмора. Умрет, смеясь собственной шутке, что, несомненно, было семейной чертой всех Гарпов. Это случилось на вечеринке в честь новосозданной женщины, приятельницы жены. Данкен поперхнулся оливкой и умер от удушья буквально в несколько секунд безудержного смеха. Пожалуй, трудно себе представить более дикую и нелепую смерть, но все, кто хорошо его знал, были согласны: Данкен ничего бы не имел против такой смерти, равно как и жизни, которую прожил. Данкен Гарп всегда говорил, что отец переживал смерть Уолта тяжелее всех, и, пожалуй, никто из Гарпов не страдал так, как он. Но в конечном итоге, какой бы ни был конец, он одинаков для всех. „И мужчинам и женщинам, — как сказала когда-то Дженни Филдз, — только смерть достается поровну“.
