Мо Янь - Устал рождаться и умирать

Машина пересекла новый мост Фуцай и въехала в Симэньтунь. На заброшенном приземистом старом каменном мостике справа от нового голые мальчишки один за другим бултыхались в реку из различных положений и азартно лупили по воде, окатывая друг друга тучами брызг. Твой сын оторвался от игры и уставился в окно с явной завистью.

— Хуаньхуань, твой двоюродный брат, тоже там, Кайфан, — сказала твоя жена.

Мне смутно вспомнились Хуаньхуань и Гайгэ. Личико Хуаньхуань тощенькое, чистенькое, а у Гайгэ — белое, пухлое, с вечной соплёй на губе. В памяти сохранились и их детские запахи, а вместе с ними бурным потоком нахлынуло множество других запахов, связанных с деревней восьмилетней давности.

— Такие большие, а с голой попой бегают, — буркнул твой сын, то ли с презрением, то ли из зависти.

— Когда приедем, смотри, чтобы разговаривал вежливо, как мёдом тёк, и вёл себя прилично, — наставляла твоя жена. — Чтобы бабушки с дедушками были довольны, чтобы родственники и друзья уважали.

— Тогда придётся мне губы мёдом намазать!

— Вот ведь ребёнок, только бы посердить меня. А мёд в склянках как раз для твоих дедушек и бабушек, ты и поднесёшь, скажешь, мол, сам для них купил.

— А деньги у меня откуда? — надулся твой сын. — Так они мне и поверили.

Пока они препирались, машина уже въехала на главную улицу с двумя рядами домов с красными черепичными крышами. Построенные в начале восьмидесятых, они смахивали на казармы, и на всех белой известью было намалёвано «на снос». В полях к югу от деревни тарахтели экскаваторы, подняв большие жёлтые стрелы, застыли в ожидании два подъёмных крана. Строительство новой деревни началось.

Машина остановилась перед воротами старой усадьбы Симэнь. Сяо Ху посигналил, и из дома высыпала целая толпа. Я почуял их запахи, увидел их лица. Запахи добавили кое-что к старым, тела раздобрели, на лицах прибавилось морщин — на синем лице Лань Ляня, на смуглом Инчунь, на болезненном Хуан Туна, на белом Цюсян и на румяном Хучжу.

Твоя жена не спешила открывать дверцу, ожидая, пока это сделает водитель. Приподняв подол платья, она стала выходить из машины и из-за непривычно высоких каблуков чуть не упала. Видно было, что она изо всех сил старается удержать равновесие, чтобы скрыть увечье левой ноги. Я заметил, что нога у неё стала больше и пахла поролоном. Твоя жена шла на все ради этого, очень значимого для неё возвращения в родные места.

— Доченька моя! — радостно воскликнула У Цюсян. Она метнулась вперёд и, казалось, сейчас обнимет дочь, но, очутившись перед ней, застыла. У этой когда-то стройной женщины щёки одрябли, живот заметно выпятился. С любящим и заискивающим выражением на лице она потянулась согнутыми пальцами к блёсткам на платье твоей жены и делано — а это дня неё было только естественно — охнула: — Ой, моя ли это доченька? По мне, так небесная фея к нам спустилась!

Опираясь на костыль — половина тела ей не повиновалась, — подошла твоя мать Инчунь.

— А Кайфан? — обратилась она к твоей жене, бессильно подняв руку. — Где мой внучок драгоценный?

Водитель открыл дверцу, чтобы достать подарки, и из машины выпрыгнул я.

— А это Четвёрочка? Силы небесные, с телёнка вымахал! — ахнула Инчунь.

Из машины, словно нехотя, вышел твой сын.

— Мой Кайфан… — воскликнула Инчунь. — Дай бабушке посмотреть на тебя. Несколько месяцев не виделись, гляди, как подрос.

— Привет, бабуля, — приветствовал её твой сын. — Привет, дед, — сказал он твоему отцу, который подошёл погладить его по голове.

Выразительную картину составили в сравнении эти два синих лица — грубое старика и нежное ребёнка. Потом твой сын поздоровался с каждым из родственников.

— Зови её просто тётушкой, — поправила его твоя мать, когда он назвал Хучжу «старшей тётушкой».

— Не всё ли равно, — вступилась за него Хучжу. — Так даже больше по-родственному.

— А где же его отец? — повернулся к твоей жене твой отец. — Он-то что не приехал?

— В провинциальном центре он, на совещании.

— Заходите в дом, заходите! — скомандовала твоя мать, ударяя костылём.

— Можешь возвращаться, Сяо Ху, — распорядилась твоя жена. — Заберёшь нас ровно в три пополудни.

Обступив твою жену с сыном, с этими ярко-зелёными коробками в руках, все двинулись во двор усадьбы. Думаешь, меня оставили одного? Ничего подобного, пока люди радовались встрече с родственниками, из двора усадьбы выскользнул белый с чёрными подпалинами пёс. Мой нос учуял родной запах единоутробного брата, и в голове отчётливо предстали события прошлого.

— Старший брат! — взволнованно крикнул я.

— Четвёрочка, братишка! — С лаем рванулся ко мне он.

Наш лай всполошил Инчунь. Она обернулась и посмотрела на нас:

— Старшенький, Четвёрочка, и сколько же лет вы, братки, не виделись? А ну прикинем… — И стала загибать пальцы: — Один, два, три… О-хо-хо, восемь лет, а собачьи восемь лет — что у человека полжизни…

— Совершенно верно, — встрял Хуан Тун, не имевший до сих пор возможности что-то сказать. — Если собака доживает до двадцати, у людей это, считай, сто лет.

Мы коснулись носами, лизнули друг друга, потёрлись шеями, толкнули друг друга плечом — всё, чтобы показать, как мы рады встрече после долгой разлуки.

— Четвёрочка, я уж думал, больше тебя и не увижу, — со слезами на глазах сказал старший брат. — Ты не представляешь, сколько мы с твоим вторым братом вспоминали о вас — о тебе и о твоей третьей сестре.

— Со вторым братом? — взволнованно переспросил я, раздувая ноздри и пытаясь собрать какую-то информацию о нём.

— В семье второго брата недавно похороны прошли, — сочувственно произнёс старший брат. — Ты ведь помнишь Ма Лянцая? Ну да, зять твоего хозяина, славный такой человек. На разных инструментах играл, писал, рисовал, за что ни возьмётся, всё у него в руках горит. Директором начальной школы стал, прекрасная должность, завидная, народный учитель, всеобщее уважение. Так нет ведь, уволился и пошёл к Цзиньлуну в помощники. В уездном отделе народного образования кто-то из руководителей, не знаю, отругал его, вернулся домой подавленный, опрокинул пару стопок, сказал, мол, до ветру схожу, встал, закачался и упал замертво. Эх, человеку один век суждён, травам — один год. Разве и у нас, собак, не так? Неужто они твоему хозяину не сообщили об этом?

— Мой хозяин тут с молоденькой закрутил, и знаешь с кем? С младшей сестрой хозяйки третьей сестры. По возвращении хочет с этой развестись. — Я кивнул в сторону Хэцзо, которая, опершись на абрикосовое дерево во дворе, разговаривала с Хучжу. — А эта совсем обезумела, только в последние дни чуть отошла. Видел, какая она сегодня, специально приехала, чтобы этому Лань Цзефану пути к отступлению перекрыть.

— Вот оно что, оказывается, в каждой семье непросто, — покачал головой старший брат. — Наша собачья доля только хозяев слушаться, служить им, а все эти неприятности — не наше дело. Погоди, я за вторым братом сбегаю, втроём соберёмся.

— А какая нужда тебе за ним бежать, брат? — сказал я. — Мы же собаки, издалека всё слышим. — Я задрал голову, чтобы залаять, но услышал слова старшего брата:

— Не надо звать, вон он, второй брат, уже явился.

И действительно, с запада подходил второй брат, а за ним его хозяйка Баофэн. За ней следовал худой высокий мальчик. По всплывшему в памяти запаху я понял, что это Гайгэ. Какой высоченный вырос, негодник. Говорят, в наших глазах люди кажутся маленькими, но это ерунда. У меня всё высокое — высокое, а низкое — низкое.

— Глянь, второй брат, кто здесь! — воскликнул старший.

— Второй брат! — громко закричал я и побежал навстречу.

Этот чёрный пёс в гораздо большей степени унаследовал гены отца, но при всей внешней схожести я был значительно крупнее. Трое братьев, мы кружили вместе, тыкались носами, тёрлись друг о друга, радуясь встрече после долгой разлуки. Потом они стали расспрашивать о третьей сестре. Я рассказал, что у неё всё хорошо, что он принесла троих щенят, что их продали по хорошей цене, что семья хозяина получила немалую прибыль. Когда я спросил о нашей матери, они помолчали, а потом со слезами на глазах поведали, что мама умерла, хоть и не болела, наверное, от старости. Труп её остался в целости, потому что старик Лань Лянь своими руками сколотил деревянный ящик и закопал на своей драгоценной полоске земли, что само по себе высочайшая почесть.

То, как мы изъявляли друг другу чувства, привлекло внимание Баофэн. Она с удивлением рассматривала меня, видимо, из-за моих размеров и свирепого обличья.

— Так ты — Четвёрочка? — проговорила она. — Когда же ты успел так вырасти? Такой ведь был крохотный.

Пока она рассматривала меня, я рассматривал её. После четырёх перерождений память Симэнь Нао хоть и не пропала, но на неё уже наложилось столько последующих событий, что, боюсь, если одновременно разворошить все дела далёкого прошлого, в мозгу всё так перепутается, что и до шизофрении недалеко. События в жизни, они как книга, листаешь страницу за страницей. Люди должны смотреть вперёд и меньше возвращаться к старым счетам истории. Собакам тоже надо идти в ногу со временем, обращаться лицом к реальной жизни. На уже пролистнутой странице истории я был её отцом, она была моей дочерью; в сегодняшней действительности я всего лишь пёс, а она — хозяйка моего брата-пса и сводная сестра моего хозяина. Бледное лицо, волосы, хоть и без седины, но высохшие, как трава на стене, побитая инеем. Вся в чёрном, на обуви полоски белой ткани. Она носила траур по Ма Лянцаю, и от неё шёл тяжёлый запах, какой бывает, когда имеешь дело с покойником. На моей памяти она всегда была унылой, бледной, неулыбчивой, а её редкая улыбка походила на отражённый от снежного наста свет, горестный и холодный, такое трудно забыть, даже если увидишь мельком. Этот шалопай за её спиной, Ма Гайгэ, долговязый и худой, как отец, в детстве имел кругленькое личико, белое и пухленькое. Теперь же оно вытянулось и усохло, только уши торчат по бокам. Десятилетний мальчик, а на голове полно седых волос. Одет в синие шорты и белую рубашку с короткими рукавами — форма симэньтуньской школы. На ногах белые кеды, а в руках — зелёная пластмассовая чашка свежих и сочных алых вишен.