Почему так хочется плакать? Словно он провожает брата на верную смерть. А на самом деле слезы — от воспоминаний. В памяти всплывают сцены из прошлого: вот Стив тащится вверх по косогору с ранцем за плечами, эта картинка вообще преследует его неотступно; вот они со Стивом плещутся в ванной; а вот они маленькие и тоже в ванной, с ними Лора — они всегда купались втроем, пока мальчишки не подросли и не начали пялиться на Лору… После, уже в постели, они смеялись и обсуждали, каково жить без пениса… Вот Стив предлагает помочь ему по математике — неназойливо, чтобы не обидеть, но отлично зная, что Джимми увяз по уши и стыдится об этом сказать. А вот Стив в больнице с воспалением легких, и мама украдкой плачет в спальне, хотя категорически это отрицает.
— Они старались не показывать, но всегда любили тебя больше, — сказал Стив.
— Не больше. Просто по-разному. Мы ведь тоже разные, правда?
Стив не ответил. Объявили рейс на Гавайи, и к стойкам хлынула толпа туристов. У каждого на рукаве приколота эмблемка — чтобы не отстать от группы. В основном люди средних лет, громкоголосые, энергичные. Под плащами и пальто — яркие летние блузы. Мужчины все как на подбор лысые или лысеющие, дамы — свежезавитые, высветленные перекисью водорода. Вскоре они скрылись из виду, громко переговариваясь и стуча каблуками. Фотоаппараты, чемоданы, буйное веселье — все схлынуло вмиг.
— Мне так жаль людей, — вдруг произнес Стив. — Тщатся, борются, страдают и одновременно знают, что всем им суждено умереть. Порой я ощущаю чужие беды, точно свои собственные. И в то же время я людей не люблю. — Он говорил медленно, точно сам с собой, а не с Джимми. — Я не люблю их по-настоящему, понимаешь? Меня раздражают транзисторные приемники, гоготанье невпопад. Почти все люди — отъявленные буффоны, причем тупоумные. Мне нечего им сказать.
А Джимми кажется, что, если постараться, можно найти общий язык с кем угодно, даже с лысым стариком в пестрой гавайской рубахе. Поскольку он такой же человек, как и ты. Возможно, Джимми, по обыкновению, чересчур упрощает. Если б все обстояло так просто, Стив был бы, вероятно, совсем иным человеком.
— Как доктор Харрис? — спросил Стив. — Ты что-нибудь узнавал?
— Выживет. Одну ногу отняли у самого бедра, а другую — в колене.
— Господи! — прошептал Стив и закусил губу. — Такой мягкий, такой порядочный и честный человек…
— Да, верно.
— Не знаю, избавлюсь ли я когда-нибудь от чувства вины.
— Но ты ни в чем не замешан! Это не имеет к тебе никакого касательства.
— Косвенным образом я все-таки замешан. И касательство поэтому самое прямое.
— Но ты даже не предполагал, что задумали эти люди!
— В том-то и дело! Я обязан был предполагать. Чувствуешь, к чему я клоню? Короче, я не понимаю людей. Они никогда не произносят то, что у них на уме. Никогда не говорят искренне.
— Я тоже?
— Нет. Смешно, но ты, пожалуй, единственный, кого я понимаю вполне.
— Значит, я чересчур просто устроен.
— Не болтай ерунды. Хотя… ты, наверно, хочешь скрасить расставание, развеселить меня напоследок. А мне кажется: вот выберусь, просто выберусь отсюда в тепло — чтобы ходить круглый год раздетым, выращивать что-нибудь, работать на земле вот этими руками — и оживу. Может быть, даже пойму, что делать дальше.
— Да, да, это на пользу, — не очень уверенно кивнул Джимми.
— И землю нашу надо лечить, — добавил Стив. — Вдруг не только она мне, но и я ей смогу помочь?
Вопрос повис в воздухе. Он не нуждался в ответе.
Как-то мама, говоря о Стиве, заметила, что сама жизнь дается некоторым людям очень тяжело. Они представляют мир не таким, каков он есть, а идеальным — каким ему следует быть. А в реальном мире им очень неуютно, они не находят себе места. Почему? Никто не знает.
Да, это относится к Стиву в полной мере. И тут уж ничего не поделаешь.
Объявили рейс на Сан-Франциско. Стив вскинул на плечо дорожную сумку:
— Ну, Джимми…
Они обнялись. Плечи брата под руками такие узкие, хрупкие… Стив повернулся, ушел. Джимми показалось, что в устремившейся на посадку толпе его брат — единственный одиночка, все остальные со спутниками, а он — один. Впрочем, Джимми мог и ошибиться. Может, у Стива просто вид такой? Торопливая, размашистая походка, сутулость… А на лице — хотя сейчас лица не видно — наверняка сосредоточенная, неизбывная тревога.
Приняв на борт пассажиров, самолет покатился за тягачом и скрылся за дальним крылом аэровокзала. Джимми не уходил. Наконец самолет показался снова, вывернул на взлетную полосу и остановился — далеко-далеко — в ожидании команды на взлет. Даже отсюда, издали, Джимми ощущал, как содрогается эта огромная, беременная людьми стрекоза, как гудит ее гигантское, занимающее полтела сердце. Он словно бы услышал, как взревело оно в неимоверном усилии, и — стрекоза подобралась, подпрыгнула, взмыла в лазурное небо и унеслась на запад, за горизонт.
Он вернулся в общежитие и стал поджидать Джанет. Стрелки часов ползли еле-еле. Стопка учебников, тетрадь со списком заданий словно подсказывали: не теряй времени, позанимайся. Но он сидел опустошенный, отупевший, обессилевший.
Надо позвонить родителям. Они выслушают новость с деланым спокойствием, постараются не показать ему, Джимми, как им больно и тяжело. Неужели родители всегда, всю жизнь будут оберегать и защищать детей? Или наступит день, когда они поменяются ролями?.. А вечером, за ужином, они объявят новость Лоре и Филиппу, объявят нарочито легко и жизнерадостно, что Стив уехал, но непременно вернется, и пускай они, родители, с ним в корне не согласны, тем не менее у человека есть право на выбор и учиться легче на своих, а не на чужих ошибках. Говорить, разумеется, будет мама.
А после, у себя в спальне, она расплачется, к завтраку наутро выйдет с распухшими от слез глазами и скажет, что простудилась… Они ведь еще не старые, даже не пожилые, а он уже чувствует такую щемящую нежность… Эта нежность — предвестник их старости? Предвестник неотвратимости конца? Каков он будет — конец? Зуб — из десны, кость — из сустава, без заморозки, по живому…
Зазвонил телефон. Он поднял трубку, надеясь, что это не родители. Он еще не подготовился к разговору.
Бабушкин голос. Она никогда не звонит ему в колледж. Неужели что-то случилось?
— Не бойся, все хорошо. — Она вмиг почуяла и развеяла нахлынувший испуг. — Просто мы услышали о несчастье, о взрыве в колледже.
— Да. Ужасно. — Пустое невыразительное слово, ничем не связанное со страшной правдой.
— Стив уже уехал?
— В общем… да. Если честно, я как раз из аэропорта. Нана, как ты догадалась?
— Не знаю. Почувствовала. Подумала, что это происшествие может ускорить его отъезд.
— Так и случилось.
— Ты еще не звонил родителям?
— Нет. Завтра. Хочу немного прийти в себя.
— Конечно. Я им не скажу. Кстати, звоню я совсем по другому поводу. Я хочу поговорить о тебе.
— Обо мне?
— О тебе и Джанет. Знаешь, Джимми, она прекрасная девушка.
— Правда?! — Ликование в голосе и едва слышный, подавленный всхлип. Всё, силы кончились. Слишком много произошло за эту долгую, долгую неделю.
— Правда. Когда вы поженитесь?
Ликование померкло.
— Нам еще год учиться в колледже, а потом четыре года на медицинском.
— Но невозможно ждать пять лет. Откладывать жизнь на потом — грех, непростительный грех. Надо жить, пока вы молоды и умеете радоваться. Ведь этого многие лишены, ты знаешь?
Он безнадежно махнул рукой:
— Нана, что я могу поделать?
— Можешь позволить мне дать вам денег. Чтобы вы могли пожениться.
Много лет назад она почувствовала, как он боится грома, и пришла. Теперь из тысячемильной дали она почувствовала, как нужна, как необходима ему Джанет. И предложила свою помощь. Он сморгнул жаркие, жгучие слезы, словно Нана могла заметить их по телефону.
— Это слишком щедрый дар, — тихо произнес он. — Я не вправе его принять.
— Предоставь мне судить, как лучше тратить мои деньги.
Родители не одобрят. Они, особенно папа, не любят рассчитывать на кого бы то ни было. Пожалуй, они не разрешат взять деньги у Наны. Да-да, точно, не разрешат. Они всегда говорят, что она и так чересчур щедра. И они правы.
Надежда, было вспыхнувшая, угасла.
— Джимми? Ты здесь? Ну, что скажешь?
Неожиданно его осенило:
— А что, если мы возьмем у тебя в долг? И начнем его отдавать, как только перейдем в интернатуру? — Надежда затеплилась вновь. — Интерны зарабатывают совсем неплохо. Годится такой вариант?
— Послушай, Джимми. Я позвонила тебе сама. И хочу, чтобы ты женился. Хочу дать тебе на это денег — дать, одолжить, как угодно.
— Дать в долг под проценты, — упрямо поправил он.
— Разумеется, под проценты, как же иначе? У нас деловой договор. Верно?
