Сходи, говорит, к бабам, может, у кого самогонка есть или денег займи. Сходил, вернулся обратно, ни самогонки нет, ни денег не дали. А он лежит, стонет: не могу, помру сейчас, если не похмелюсь. Ты, опять гуторит, собери бутылки пустые, там хоть чуть да осталось, вылей из них в стакан, сколь накапает. Так я этаким манером почти полсотни бутылок пустых перетряс, сколь мог, и натряс ему стопку, уж не знаю, сколь граммчиков. Выпил он, крякнул, вырвало его, отлежался чуток и поехал себе в другую деревню искать опять же выпивку. А потом, как возвернулся поддатый изрядно, я же у него сызнова виноват оказался, что на опохмел ему в тот раз ничегошеньки, видишь ли, не оставил… Так-то вот у нас с ним жизнь и идет. Да я не в обиде, такой, видать, он уродился, обратно в мамку не засунешь, по новой не родишь. А-а-а… другим хужевше моего приходится, а ничего, живут себе…
Дед хоть и пытался всячески показать, будто бы у него все тип- топ и в норме, но потому, как он сокрушенно махнул рукой, легко угадывалась, что жить вот так ему обрыдло и опостылело, но иного выхода он не видит. Как и многие подобные ему горемыки, за долгие годы своих мытарств постепенно привык к должности этакого Санчо Пансо при своем господине и боялся сделать неверный шаг, как бы не стало еще хуже.
«Но куда хуже? — думал я. — Этот Вакула шпыняет его как мальчишку-недоумка, держит впроголодь, а Дед, попривыкнув к заведенному распорядку, даже в мыслях не держит променять такую жизнь на что-то другое. Что это? Судьба? Рок? Или полная потеря уважения к самому себе?»
Абзац шестой
Дед оставался у меня до вечера и даже помог сделать перевязку Джою, к чему тот отнесся благосклонно и несколько раз лизнул старческую руку, признание в любви, которого я с некоторых пор был со стороны своего пса лишен.
— Понимает ведь, сука! — то ли удивился, то ли констатировал факт собачьей привязанности мой помощник. При этом едва заметная улыбка легкой тенью мелькнула у него по лицу и глаза засветились добрыми звездочками.
— Да это же кобель, а не сука, — поправил его, решив, что он ошибся. Но Дед как ни в чем не бывало легко согласился:
— Понятно, что кобель. Что я кобеля от суки не отличу, что ли? — с ноткой обиды в голосе ответил он, глядя куда-то в сторону.
— Тогда почему вдруг «сука»?
— А все они сучары, иного слова не подберу. Пока их кормишь, ласкаются, твои вроде как. А перестанешь, и все, забыли мигом, нос воротят, а некоторые еще и пасть скалят. Кто они после этого? Суки и есть…
Решил, спорить со стариком смысла нет, зная его упертость и уверенность в собственной правоте. От своего он не отступит, как всякий человек, привыкший жить своим умом и вершить так, как Бог на душу положит. У него своя философия, если ее можно считать философией, а скорее свои ПДД.
— Какая на фиг разница, кто он, — продолжил меж тем Дед свои рассуждения, — по мне, что кобель, что сука, все одно тварь божья. Вот только своего я бы давно пристрелил, вместо того, чтоб мази и бинты на него переводить. Толку с него не будет, зачем он тебе такой нужен? — недоумевал Дед.
Как я мог объяснить ему, что пес мне этот останется дорог при любом раскладе. И дело не в той расхожей фразе: в ответе за тех, кого приручил. Она ни о чем. Просто красивая эпитафия перед расставанием с жертвой. Если разобраться, то мы, люди, в ответе за весь мир и каждую травинку, птаху певчую, за ветры буйные. Или ответственность наступает лишь с того момента, когда ты эту пичугу засадишь в клетку и заставишь петь на себя? Пусть даже так, что с того? Перед кем в ответе? Перед самим собой или перед существом, несчастным от привязанности к тебе? Майкла Джексона целый мир боготворил. А кто ответил за его преждевременную смерть? Его фанаты? Или врач, прописавший ему те самые лекарства? Но ведь можно повернуть вопрос иначе: Майкл Джексон приручил фанатов, а когда не смог отвечать на все их запросы, то от горя сыграл в ящик от передоза. И всеобщая любовь прирученных им фанатов не помогла.
Собак же приручили давным-давно, они рождаются уже прирученными и послушными нам, людям. Скорее собака несет ответственность за жизнь и благополучие хозяина. Если она не добудет для замерзающего в лесу или тундре хозяина хоть какую-нибудь дичь, не спасет его от верной смерти, то кто виноват? Провидение? Вот-вот, поди разберись. Не буду затрагивать извечную проблему отцов и детей. Там сам черт ногу сломит, если начнет искать кто за кого, а особенно, — когда? — в ответе.
У нас с Джоем сложились свои особенные отношения. Каждый жил, как считал нужным. Я делал свое дело, а он свое: продолжая род, извините за каламбур, безродных псов от таких же беспородных, как их детеныши, мамаш. Искать для него чистокровных подруг мне просто претило. Мне это надо? Нет. Пусть хозяева своих четвероногих невест сами ищут им нужных по окрасу и экстерьеру женихов, а меня лично освободите. У моего Джоя и без них достаточно широкий выбор, и ему решать, как распорядиться своим генофондом. Начни я его ограничивать сперва в одном, потом в другом, а там и до цепи, и будки во дворе дойдет. Стопроцентное рабство.
Кто-то может возразить: дети вокруг резвятся, а тут пес без намордника, мало ли что… Тогда начнем с комаров, оводов и клещей, ежесекундно проливающих нашу кровь, причем порой с ужасными от укуса последствиями. На всю эту братию намордники не нацепишь. Ни разу не видел комара в наморднике.
Собака, знаете ли, собаке рознь. Так же как и их хозяева. Если вы отнесетесь к ней по-людски, то и она вам тем же ответит. Поскольку никто ее не притесняет и она бытием своим довольна, потому и нападать ни на кого не собирается. Я бы порекомендовал намордники иным водителям, зажатым всяческими правилами и души не чающим в своей железной собственности. Они пострашней стаи волков будут, так и выслеживают очередную жертву, и если не покусают, то крови при случае не один литр любому и каждому попортят.
Так что я за свободу не только людскую, но и собачью, и кошачью и всех, кто летает, ползает, плавает. А уж если обзавелся кем-то из них, то живи на равных, по-братски и относись, как к равным, не делай из них рабских существ человеческих причуд и капризов.
И у нас с Джоем сложились, как мне думается, именно такие отношения: живем вместе, но оставаясь свободными в поступках и выборе цели. Каждому свое. И ответственность не делим: коль набедокурил, изволь отвечать. Джой уже получил сполна, и неизвестно, чем еще закончится его вполне безобидный переход дороги на зеленый свет. Никто не застрахован от права на ошибку. Разве мне мало синяков, ссадин, выбитых зубов и сломанных ребер выпало за мои чудачества молодых лет? Зато в два раза быстрее постигаешь смысл бытия. Битие, как и питие, быстро расширяет сознание и делает его более глубоким и емким. Но, как подозреваю, мой главный момент истины еще даже не забрезжил. Хотя апокалиптические мыслишки время от времени дают о себе знать…
Абзац седьмой
При разговоре с Дедом заметил, что он постоянно морщится и с трудом переставляет наколотую гвоздем ногу. Поинтересовался, делал ли он перевязку, но вразумительного ответа не получил. Тогда настоял, чтоб он дал осмотреть мне свою рану. С большой неохотой мой квартирант стянул заштопанный во многих местах вязанный носок и я увидел воспалившуюся ступню и выступающий из-под небольшой коросточки гной.
— Да тебе, как погляжу, лежать надо, а не шастать по деревне. Еще лучше врачу показаться. Так можешь и без ноги остаться…
— Ничего, заживет. Видно, гвоздь ржавый оказался, мать его чертяку… — беззлобно, скорее по привычке выругался он.
Не слушая возражений, промыл ступню перекисью и густо намазал зеленкой, потому как от йода пациент отказался, сославшись на какую-то свою нелюбовь к этому лекарственному средству. Больше всего он не хотел, чтоб я забинтовал ему ногу из опасения не суметь засунуть ее в сапог. Тогда прилепил бинт с мазью, которой пользовал Джоя, к ступне на лейкопластыре и в очередной раз предложил отвезти его в город. Но Дед оставался непреклонен.
