Выпученные глаза, никогда не мигающие, никогда не меняющие выражения угрюмой ярости, прикованы к трепещущему экрану, по которому бегут призраки цвета. Иногда костлявая дрожащая рука выпрастывается из-под одеяла и неловким жестом отводит упавшие на лоб клоунские космы.
Круговерть призраков начинает танец в новой очередности. Белые вспышки накладываются на зеленое пятно и рассекают его натрое, а потом дают ему спокойно растечься. Потом красный разрыв захватывает потолок, расцвечивая его из края в край. Франц чувствует, как в нем снова нарастает укрывавшее его спокойное счастье. Потому что три маяка залива, вращаясь с разными скоростями, на время накладываются друг на друга лучами, и комната выходит из темноты, чтобы на короткое время стать ареной смутной схватки. Для Франца появление нарастающего затемнения — горе. Счастьем была бы ровная протяженность сложной игры отражений, чередующихся по неизменной формуле без темноты. К этому идеалу все его устремления, но он недостижим, потому что три цикла вращения всегда имеют темный провал, более или менее зияющий.
А все из-за мыса Сен-Каст, отделяющего Аргенонскую бухту от бухты Френэй и закрывающего большой Этендрейский маяк. Франц вырос в Лалатте, под сенью форта Гойон-Матиньон, смотрители которого были его друзьями. По вечерам мальчик проскальзывал в крепость и устраивался на смотровом посту, откуда открывался сказочный вид. Справа виднелся Эбигенский архипелаг, пляжи Лансье, Сен-Бриака и Сен-Люнэра, мыс Деколле, Сен-Мало, Параме и Ротенеф, остров Сезамбр и мыс Меинга. Но главное находилось на востоке, возле Севинейской перемычки и мыса Фреэль, на котором как раз и возвышается Этендрейский маяк, белая башня с черной главой. Это маяк секторный, двухвспышковый. Его периодичность девять секунд, состоит из света 1,5 секунды, затмения 1,5 секунды, света 1,5 секунды и затмения 4,5 секунды. Сектора распределяются по следующей схеме:
Красный сектор от 72° до 105° (33°), дальность 8 миль.
Белый сектор от 105° до 180° (75°), от 193° до 237° (44°), от 282° до 301° (19°), дальность 11 миль.
Зеленый сектор от 180° до 193° (13°), от 237° до 282° (45°) и от 301° до 330° (29°), дальность 7 миль.
В световой симфонии морских огней, просматриваемых от форта Лалатт, Этендрейская башня высотой 84 метра была большим органом со своими регистрами, клавиатурами и басами. И именно этот главнейший элемент, заслоненный Сен-Кастским мысом, отсутствует в видимом из Святой Бригитты световом концерте. Франц беспрестанно думает об этом. С разрушенной башни на острове Эбиген, которая видна из его окна, он получил бы обзор в полном объеме всех видимых маяков форта Лалатт, к которым прибавились бы бакен с красными отблесками и неподвижный белый фонарь, отмечающий вход в Гильдоский порт, — прибавка скромная, но и ею не стоит пренебрегать.
Рыбацкая лодка папаши Кергиста на берегу, но вода прибывает, и через час она окажется в каких-нибудь нескольких метрах от гладкого потока.
Франц встает и надевает на ноги старые дырявые шлепанцы. Его, как всегда, заперли на ночь, но ключ остался в замке, и из-под двери виднеется добрый сантиметр света. Франц проталкивает под дверь промокашку. Потом спичкой выталкивает ключ из скважины наружу. Он должен упасть на промокашку. Франц подтягивает ее к себе и хватает ключ.
Он останавливается, охваченный возбуждением. Его трясет судорожная дрожь, и он всеми силами заглушает рвущийся из глотки кошачий вопль. Франц сидит на кровати, спрятав лицо в ладонях, не плачет, не смеется, ждет, когда схлынет нервная буря, вызванная близостью невероятного приключения… Он падает вперед, обхватив голову руками, прижимая ее к коленям. Он спит. Час. Два часа. Просыпается. Откуда на кровати ключ? Поднимает голову. Пестрый танец разворачивает причудливые фигуры на потолке. Красный разрыв как стрела проходит сквозь большую зеленую мишень. В тот самый момент, когда он исчезает и когда зеленое поле в свою очередь гаснет, три белые вспышки торопливо следуют друг за другом. Затем темнота. Этендрей!
Этендрей! Впиши на это девственно-черное поле свою переливающуюся поэму!
Дверь открыта. Франц тенью скользит вдоль стеклянной перегородки в спальню даунов, тоже запертых на ключ. Сиделка находится в комнатке на другом конце коридора. Она немолода и туга на ухо. Поэтому ей и доверили этот этаж со спокойными детьми.
Снаружи небо переливается звездами, но с запада медленно наплывает темная гряда. Море стоит высоко, и четко различима фосфоресцирующая полоса волн, разбивающихся с шорохом. Три маяка неутомимо, по слогам повторяют свое сообщение: белый проблесковый огонь мыса гард, зеленый вращающийся маяк мыса Шеве и очень далеко маленький красный огонь со вспышками, обозначающий Лагашские рифы. Надо плыть в этом направлении, чтобы добраться до острова Эбиген, самого крупного в архипелаге. Франц всей своей комариной худобой наваливается на борт Кергистова ялика. Ему, очевидно, удается его сдвинуть, но он понимает, что у него ни за что не хватит сил спустить его на воду. Он отчаянно напрягается, толкает, тянет, как сумасшедший начинает рыть песок под носом у лодки. Через час будет слишком поздно. Уже сейчас в прибое обозначился отлив. Франц опускается на твердую стылую землю, и его сотрясает новый нервный разряд. Он стучит зубами, капли пены собираются в уголках губ, с которых срывается гортанный всхлип. Он долгое время сидит неподвижно, большими выпуклыми глазами следя за дружеской перекличкой огней в глубине ночи. Он может вернуться к себе в комнату. Должно быть, танец призраков продолжается на белом потолке. Ему не терпится снова укрыться в запертой келье, куда внешний мир доходит тонкими сигналами, сменяющими друг друга согласно изящной формуле.
Когда он идет назад мимо стеклянной перегородки спальни девочек, его поджидает и приветствует бурной мимикой осклабившееся в улыбке луннокруглое лицо. Это Берта, старшая из девочек-даунов. Она испытывает к Францу страстную, животную привязанность, которая по любому поводу выражается совершенно безудержно. Франц остановился, охваченный беспокойством. Он по опыту знает, что этой первой скромной демонстрацией чувств Берта не ограничится. И вот уже маленькие кривые ручки дергаются, раскосые глаза слезятся и молят и треугольный рот, полностью забитый мясистым языком, роняет нити слюны. Она разбудит других и устроит шабаш, если Франц не успокоит ее. Он поворачивает ключ в замке, и вот уже Берта прыгает вокруг него в своей грубой холщовой рубахе. Она пытается обнять его, толкает с опасной силой и едва не опрокидывает на землю.
Ялик папаши Кергиста… Кто знает, может, Берте удастся спустить его на воду? Франц берет ее за руку и ведет за собой. Она тявкает от счастья и прыгает позади него, как пес. Но дойдя до низа лестницы, ведущей к пляжу, они слышат за собой мелкие шажки и ворчание. Дверь спальни осталась открытой, и семь остальных девочек-даунов устремляются за ними.
На минуту Франца охватывает паника. Он чувствует, что вот-вот впадет в нервный припадок. Но мысль о ждущей его лодке властно вытесняет все. Этендрей! Этендрей! Он собирает свое странное войско и ведет его к лодке. Он жестом показывает, что толкает ее к морю. Тут же девочки вскарабкиваются на борт и начинают толкаться на скамейках. Нужно их выгнать оттуда, объяснить, что ялик надо спустить на воду. Берта показывает пример. Под натиском маленьких коренастых тел, чьи короткие и сильные ноги глубоко уходят в песок, корма скрипит и начинает скользить к полосе размолотых ракушек и сухих водорослей, отмечающих линию прибоя.
Волна разбивается о нос лодки, скользит вдоль киля, оглаживает борта. Все кончено. Ялик на плаву, и девочки снова влезают на борт. Франц сидит на носу. Он смотрит только на три маяка, продолжающие свой трехцветный танец. Скоро Этендрей, главный маяк мыса Фреэль, перекроет своей королевской песней их слабые голоса.
У лодки нет ни весел, ни паруса, ни руля, но отлив быстро увлекает ее в открытое море, прямо на рифы Лагаша.
Александр
Я чувствовал, что наступает пора привести в порядок свое одиночество. Одиночество — вещь хрупкая и быстро старится. Вначале чистое и твердое, как бриллиант, оно испытывает удары, один за другим. Как они легки, улыбка гарсона в кафе, узнавшего вас, краткое замечание о погоде, сказанное зеленщицей, постепенно они становятся чуть настойчивей, когда та или иная из ваших привычек обнаружена: «Вам бифштекс прожаренный, как обычно», «Ваша газета еще не пришла, доставка запаздывает», и наконец нанесен непоправимый урон, когда ваше имя раскрыто и усердные торговцы начинают вас им дубасить по любому поводу: «г-н Сюрен то, г-н Сюрен се».
Но главное, что разрушает одиночество, — это секс. Если б не секс, ей-богу, не представляю, в ком бы я мог нуждаться. Отшельник в пустыне, столпник день и ночь на своем столпе. Секс — центробежная сила, выгоняющая вас на улицу. Вон отсюда! В другом месте будешь блудить! Вот смысл запрета на инцест. Чтоб здесь такого не было! Монополия папы! А если человек идет на улицу, то, естественно, не для одиноких прогулок. Секс выдворяет вас из дома лишь затем, чтобы швырнуть в объятия первого встречного.
