На входе я в очередной раз мысленно пожурил Дугласа Осболдистона за обстановку. Стиль сохранился с начала двадцатых — бежевые обои в атласную полоску, панели с ненавязчивым цветочным узором; несколько посредственных романтических пейзажей, акварельных, в деревянных рамах; раздвижные столы; буфет мореного дуба с зелеными ручками. Крупный чиновник, Дуглас мог бы и получше устроиться. Кому-то (иногда — людям моего происхождения) хочется жить по образу и подобию деревенских джентльменов; Дуглас поступает с точностью до наоборот. В его интерпретации осознанная простота, как и в случае с мнимыми деревенскими джентльменами, приобретает оттенок нарочитости. За ужином мы стали рассказывать о выходных в Бассете; Дуглас присвистнул весело, точь-в-точь как юный клерк, что зачитывается светской хроникой и помышляет воспарить, но никогда не воспарит. Впрочем, Дуглас, обладатель самой светлой головы у себя в министерстве, знал: поскольку дома вроде Бассета до сих пор имеют изрядное влияние на правительственные решения, то и Диана Скидмор, и ее друзья имеют не меньшее, если не большее, подозрение относительно его, Дугласа, коллег и относительно его лично. Потому что ни одна из сторон не знает, у кого реальная власть. В роскошном доме, где сильные отзываются на «Хораса», «Реджи» и «Монти», присутствует оглядка на пригородные виллы.
Столовая была крохотная, ужин — великолепный. Подавали бульон, пирог с почками и лимонное суфле. Мэри Осболдистон сама все приготовила. Сразу скажу: бассетский повар ей и в подметки не годится. Я похвалил еду, тонкое лицо Мэри зарделось. Мэри умна и безыскусна, под стать Дугласу; ни намека на свой стиль и масса очарования. Мы с Маргарет всегда ее обожали, Маргарет особенно. Обожали еще и потому, что знали: Осболдистонам пришлось испить чашу, которая нас миновала. Оба страстно мечтают о детях — и не могут их иметь.
Дуглас упрям и любит точность, как и пристало крупному чиновнику; он хотел знать, когда и при каких обстоятельствах я познакомился с Дианой Скидмор. Он ничуть не завидовал моим «дополнительным» связям, а спрашивал не из пустого любопытства, но из потребности понять до деталей, как устроен этот мир.
Он слушал с вниманием профессионального следователя. Его интересовала каждая подробность, способная повлиять на министров. В частности, информацию о вспышке Роджера он счел именно такой подробностью.
— Должен заметить, — сказал Дуглас, — я полагал его человеком куда более расчетливым.
В этот момент Дуглас отнюдь не походил на первокурсника.
— И надо же ему было выйти из себя именно в такой обстановке, именно в такое время! Господь свидетель, не везет нам на начальство…
Я начал было, что на Роджера-то как раз повезло, но Дуглас перебил меня:
— Наверно, он в благородство играл. А благородство нынче слишком большая роскошь. Не только для него самого, но и для всех нас.
Мэри вставила, что нам ничего не известно об отношениях Каро Квейф с братом. Может, тут какая-то тайна.
— Откуда? — возразил Дуглас. — И вообще это слабое оправдание. Квейф поступил безответственно. Лично я не представляю ситуации, в которой подобное рыцарство было бы оправданно… — Дуглас улыбнулся жене. Звучало не слишком любезно, зато свидетельствовало о полном доверии. Дуглас точно знает, чего хочет; проявляет твердость и даже своего рода жестокость. Он берет свою собственную вершину — беспристрастность тона не может ввести в заблуждение; во всяком случае, меня. Способный зато на глубокую привязанность, Дуглас человек импульсивный, не то что некоторые, с рыбьей кровью.
— Попомни мое слово, Льюис, — продолжал он, — если этому Квейфу спектакль сойдет с рук, значит, он очень силен. Лучший способ продвинуться — когда потом некого благодарить. Квейф это наверняка не хуже нашего знает.
Деятельного оптимизма у Дугласа сверх нормы. Такой оптимизм пролагает пропасть между человеком действия и человеком мысли, вырабатывает нечувствительность к поражению вплоть до наступления этого поражения. Дуглас сказал, у него хорошие новости — вот сейчас переместимся в зал, там он их и выложит.
Мне стало смешно. Слово «зал» использовали наши с Дугласом матери; даже для свойственной Дугласу скромности в быту «зал» — это несколько чересчур. Дом, хоть и небольшой, все же не настолько тесен; под «залом» Дуглас разумел кабинет. На столе оставлен черный министерский портфель. Стеллажи высотой под самый потолок заняты самой оригинальной коллекцией романов девятнадцатого-двадцатого веков, какую мне доводилось видеть. Дуглас выбрал для себя нечто среднее между роскошью и аффектацией. Ему нравится, чтобы книга выглядела как при первом своем выходе в мир — вот на полках и красуются романы английских, русских, американских и французских писателей в переплетах, утвержденных издательствами для этих выходов.
Под характерный запах старой бумаги Дуглас сообщил свои обнадеживающие новости. Насчет «обнадеживающих» он не преувеличил, вдобавок порадовал эффектом неожиданности. Состояли же новости в следующем: некие «авторитетные группы», явно независимо друг от друга, пытаются задвинуть Гилби и выдвинуть Роджера. К группам этим «прислушиваются» старшие министры — значит, дело вполне может выгореть. Первая из них — самолетостроительная промышленность, точнее, самолетостроительная промышленность, представленная моим прежним боссом, лордом Луфкином, изрядно расширившим империю со времен войны. Вторая — группа горластых маршалов авиации. Третья группа, более разнородная, состоит из ученых. Луфкин уже встретился с лорд-канцлером; два или три маршала отобедали с премьер-министром; ученые произносят речи «на министерском уровне».
— Кампания смахивает на аферу больше, чем все прочие на моей памяти, — заметил Дуглас.
— И кто же вдохновитель?
— Льюис, ты не поверишь: отдельные следы ведут к человеку, который вроде вообще ни с какой стороны.
— Кто это?
— Какой-то Броджински. Конечно, — добавил Дуглас, — не будь этого Броджински, другой бы нашелся. — Как большинство высокопоставленных чиновников, Дуглас не особенно верит в счастливые случайности и личное везение. — Должен заметить, у него нюх на людей, не последних в нашем районе Лондона.
Мы стали взвешивать шансы. Рассматривали одну кандидатуру за другой. Сторонники лорда Гилби все пока сильны и популярны, зато в долгосрочной перспективе, как правило, верх одерживает крупный бизнес, особенно поддерживаемый военными и учеными.
— Если только Квейф не испортил все дело общением с вашими высокопоставленными друзьями, — хихикнул Дуглас, — не пройдет и года, как он вступит в должность.
Он снова взял декантер и всем долил.
— А скажи мне, Льюис, есть у тебя хоть малейшие соображения, что Квейф намерен делать на новом посту?
Я колебался. Дуглас подозревал — а то и догадывался, — что Роджер мне доверяет. В свою очередь, я догадался, что о доверии Роджера к Дугласу и речи нет. Я знал наверняка: с некоторыми «авторитетными группами», теперь продвигающими Роджера, Роджер вынужден будет бороться, едва займет пост. Дуглас сказал нынче, что лучший способ продвинуться — это когда потом некого благодарить. Что, как он со свойственной ему проницательностью понял: под видом проталкивания Роджеру чинят препятствия?
Мэри Осболдистон взяла с собой рукоделие, салфетку для подноса или что-то в этом роде — она вышивала кайму из маргариток, практически неотличимых от тех, что встречаются в природе. Маргарет, которая и нитку в иголку не вденет, высказалась по этому поводу и задала дилетантский вопрос. Впрочем, она ловила каждое наше с Дугласом слово и почти не отрывала от меня взгляда.
— Согласись, ситуация довольно нестандартная, — напирал Дуглас. — Квейфа хотят не только Броджински и иже с ним — есть еще этот твой приятель, Фрэнсис Гетлифф, и его друзья. Теперь, какой бы жонглерский фокус Квейф ни продемонстрировал — а он неловкостью рук не страдает, — он все равно не будет хорош обеим группам. Скажи, Льюис, тебе известно, что он задумал?
Я чуть не раскололся. А ведь у меня была одна причина, веская и очевидная, этого не делать. Я знал, что Дуглас, подобно едва ли не всем своим коллегам, глубоко консервативен. Он слишком умен, чтобы игнорировать аргументы в пользу политики Роджера, но никогда их не одобрит. Однако от решающей фразы меня удержало не это соображение, а совсем другое, настолько давно и прочно сидящее в подсознании, что я его и в слова не оформлял, даже мысленно. Я варился в этом соку много лет; я регулярно попадал в ситуации вроде этой, когда осторожность — единственно правильная и зачастую самая легковыполнимая стратегия. В прошлом мне случалось наживать проблемы, если я поступал импульсивно, презрев осторожность.
Вот и в тот вечер только естественно с моей стороны было ограничиться парой общих фраз. Осболдистон целую секунду выражением лица напоминал первокурсника. Затем улыбнулся и подлил всем портвейна.
