В понимании игры в го я недалеко ушел от Кумэ, но, постоянно наблюдая за игрой, терял порой ощущение реальности — мне казалось, что лежащие на доске камни сейчас заговорят, словно живые. Стук камня, когда его ставили на доску, отзывался эхом из другого мира.
Матч проходил во флигеле. Там было три отдельных комнаты — одна на десять татами, две других — на девять. В комнате, что побольше, на полу стояла икэ-бана из акации.
— Ветки того гляди упадут, — заметил Отакэ.
В этот день партия продвинулась на 15 ходов и был записан 60-й ход белых.
Пробило четыре часа — время записи хода, но мастер, казалось, не слышал ни боя часов, ни голоса объявившей об этом девушки-секретаря. Она наклонилась к мастеру, не решаясь повторить свои слова. Вместо нее мягко, как будят ребенка, заговорил Отакэ:
— Сэнсэй, вы уже решили, какой ход записать?
На этот раз Сюсай, похоже, услышал и что-то проговорил. Он охрип, голоса не было, и никто не понял, что он сказал. Решив, что ход для записи готов, секретарь Ассоциации достал конверт, но мастер продолжал сидеть безучастно и смотреть на доску.
Затем проговорил с видом человека, медленно приходящего в себя:
— Нет, еще нет.
После чего думал еще 16 минут. На 80-й ход белым потребовалось 44 минуты.
31 июля игра проходила в другом зале, на этот раз наверху. Точнее говоря, это была анфилада комнат в восемь, восемь и шесть татами. В одной из них в нише висел свиток кисти Рай Санъё, в другой — Ямаока Тэссю, в третьей — Еда Гаккай[26]. Эти комнаты находились как раз над номером Сюсая.
На веранде его номера пышно цвела гортензия. Сегодня на цветок снова прилетела черная бабочка — ее четкое отражение виднелось в воде. Возле козырька над входной дверью свисали тяжелые листья глицинии.
Когда мастер задумался над 82-м ходом, до игрового зала донесся плеск воды. Я выглянул в окно и увидел его жену — она стояла на камнях, по которым переходили через пруд, и бросала в воду кусочки хлеба. В воде, выхватывая друг у друга хлеб, плескались карпы.
В то утро жена Сюсая сказала мне: «К нам приехали гости из Киото, мне пришлось съездить в Токио встретить их. Там сейчас прохладно, хорошо. Но из-за этой же прохлады я беспокоилась, как бы он здесь не простудился».
Жена мастера еще стояла на камнях, как начал накрапывать дождь. Вскоре он превратился в ливень.
Отакэ не заметил, что пошел дождь, и когда ему сказали об этом, пошутил:
— У неба, должно быть, тоже почки шалят, — и выглянул в сад.
Лето было на редкость дождливое. С момента нашего приезда в Хаконэ ни один игровой день не обходился без дождя. Ясная погода и дождь то и дело сменяли друг друга. Вот и сегодня: пока Отакэ размышлял над 83-м ходом, цветы гортензии купались в лучах солнца, кромки гор сияли, как вымытые; но тут же вновь подул ветер и принес с собой дождь.
83-й ход черных занял 1 час 48 минут и побил рекорд белых, поставленный на 70-м ходу. Отакэ, упершись руками в пол, неотрывно смотрел на позицию с правой стороны доски, его колено сползло на пол вместе с подушечкой. Потом сунул руку за пазуху кимоно и застыл в напряженной позе. Это был признак долгого раздумья.
Партия подошла к средней стадии, когда каждый ход дается с большим трудом. Хотя территории белых и черных более или менее определились, точно подсчитать очки было пока невозможно. Настало время делать ходы, придающие границам четкие формы, после чего можно будет вести подсчет. Пора решать, что делать дальше — переходить к ёсэ (завершающая стадия) и оформлять свои территории, вторгаться на территорию противника или навязать ему борьбу на границах. Именно сейчас оценивают партию в целом и в зависимости от этой оценки выбирают дальнейшую тактику.
Мастеру Сюсаю прислал поздравительную телеграмму доктор Дюбаль, который когда-то изучал го в Японии и увез в Германию прозвище «немецкий Хони-нобо». Утром в газете появилось фото: оба партнера читают поздравление доктора.
Запись хода пришлась на 88-й ход белых, поэтому секретарь Ассоциации Явата быстро проговорил:
— Сэнсэй, юбилейный ход![27]
Мастер выглядел похудевшим, хотя казалось, что и щекам его, и шее уже некуда было худеть, но с того жаркого дня 16 июля он чувствовал себя бодро. В таких случаях говорят «кости да кожа — духу легче воспарить».
Никто не ожидал, что через пять дней мы увидим его прикованным к постели.
Впрочем, когда черные сделали 83-й ход, Сюсай вдруг вскочил, будто потерял терпение. Видимо, ему нужна была разрядка от усталости. 12.27, время обеда, но мастер впервые так встал из-за доски: словно оттолкнул ее.
— Я изо всех сил молилась богам, чтобы он не заболел, но, видно, веры не хватило, — сказала мне жена Сюсая утром 5 августа. — Так боялась, что он заболеет. Наверное, слишком боялась — вот и вышло все наоборот… Теперь только на богов надежда… — добавила она.
Мое внимание — внимание любопытного журналиста — было всецело приковано к герою матча —<Сюсаю. И когда я услышал слова его многолетней спутницы, они прозвучали настолько для меня неожиданно, что я не нашелся что сказать.
Вероятно, напряженная атмосфера, в которой пребывали участники матча, обострила хроническую болезнь мастера — он давно уже чувствовал боль в груди, но никому об этом не говорил.
Со 2 августа на его лице появились отеки, заболела грудь.
По регламенту 5 августа было игровым днем, но игра продолжалась всего 2 часа. Рано утром Сюсая должен был осмотреть врач.
— Врач? — спросил мастер и, когда услышал, что тот ушел по срочному вызову в поселок Сэнгокухара, добавил: — В таком случае начнем.
Усевшись за доску, мастер спокойно взял в руки чашку и принялся пить теплый чай. Потом сел прямо, сцепил руки и положил их на колени. Как всегда, его поза была исполнена достоинства, но на лице промелькнуло выражение, какое бывает у ребенка, готового расплакаться, если ему в чем-то откажут: напряженно выпяченные губы, распухшие щеки и веки.
Игра началась почти вовремя — в 10.17 утра. Как уже нередко бывало, утренний туман сменился проливным дождем, но вскоре небо посветлело.
Распечатали записанный 68-й ход белых. Отакэ сделал 89-й ход в 10.40, а вот 90-й ход белых задержался. Миновал полдень, приближалась половина первого, а ход еще не был сделан. Раздумья длились 2 часа 7 минут — мастер думал, превозмогая боль. За все это время он ни разу не шевельнулся. Вдруг все спохватились, что пора обедать.
Вместо часа, как обычно, обед продолжался два часа — мастера осматривал врач.
Отакэ тоже плохо себя чувствовал — он рассказывал, что принял три лекарства подряд и выпил сосудорасширяющее. В какой-то момент Отакэ потерял за доской сознание и упал.
— Кровь совсем в мозг не поступает… Так бывает, когда плохо идет игра или попадаешь в цейтнот, когда скверно себя чувствуешь или когда то, другое и третье навалятся все сразу.
О болезни мастера он сказал так: «Я вообще-то не хотел играть, но сэнсэй заявил, что продолжит игру во что бы то ни стало».
После обеда перед возвращением в игровой зал Сюсай придумал наконец ход, который надо было записать. Когда Отакэ зашел проведать его и сказал: «Сэнсэй, должно быть, очень устал», мастер неожиданно сказал: «Я слишком требователен. Прошу извинить меня».
Игру возобновлять не стали.
В разговоре с заведующим отделом науки и искусства нашей газеты Кумэ Macao мастер, потирая грудь, сказал:
— Лицо распухло — полбеды, главное — вот здесь что-то неладно. То дыхание перехватывает, то сердце начинает колотиться, то что-то мешает в груди… Мне нравится думать, что я по-прежнему молод, лет в пятьдесят я почувствовал свой возраст.
— Дух побеждает годы, — сказал Кумэ.
— Сэнсэй, я тоже почувствовал свой возраст, а ведь мне всего тридцать, — сказал Отакэ.
— Рановато, — ответил мастер.
Мастер какое-то время посидел в комнате отдыха вместе с Кумэ и другими гостями и рассказал старую историю о том, как в молодости приехал в Кобэ и во время экскурсии на военный корабль впервые в жизни увидел электрическую лампочку.
Затем встал и со смехом сказал:
— Врач запретил мне бильярд. Может быть, сыграем немного в сёги?
Хотя мастер говорил «немного», дело обычно затягивалось. В тот день Кумэ сказал рвавшемуся в бой мастеру:
— Сыграем лучше в маджонг, от него не так устаешь.
За обедом Сюсай съел немного каши с солеными сливами.
Известие о болезни Сюсая достигло Токио. Наверное, Кумэ поэтому и приехал. Приехал также его ученик Маэда Нобуаки, игрок шестого дана. Судьи последнего матча Онода и Ивамото 5 августа были оба на месте. Заехал к нам и мастер игры в рэндзю Такаги. Пришел отдыхавший в Мияносита Дои, игрок в сёги восьмого дана. С прибытием каждого из них обстановка все больше оживлялась.
