— Я не знаю, — сказал Пирс, — я думаю, мальчики всегда больше знают о плохом. Но он не был уверен.
— Хорошо, сказала Барбара, — боюсь, что все оказывается гораздо сложнее, чем я предполагала.
— Октавиен, дорогой, ты никогда не ляжешь спать?
— Сейчас иду, дорогая. Слышишь, сова!
— Да, как мило. Между прочим, Мэри решила арендовать пони для Барбары.
— Хорошо. Кейт, дорогая, зубная паста кончилась.
— Там новый тюбик на столике. Не споткнись о карты и путеводители.
— Дорогая, я думаю, у нас не получится поехать в Ангкор.
— Знаю. Я уже передумала насчет Ангкора. Я решила, что хочу в Самарканд.
— А ты знаешь, дорогая, что это в Советском Союзе?
— Неужели? Что ж, они нас не съедят.
— Там будет очень жарко.
— Самарканд у моря?
— Нет. Боюсь, что нет. Не поехать ли нам лучше на море?
— Да. Мы вообще-то думали о Родосе, конечно…
Надо расспросить Полу о Родосе, помнишь, она ездила туда в круиз. Между прочим, что такое с Полой? Мне кажется, она выглядит ужасно подавленной и взволнованной.
— О, это просто конец учебного года. Она так ответственно относится к экзаменам.
— Дьюкейн навестил Вилли, да?
— Да, Дьюкейн видел его, а потом и Мэри тоже.
— Вилли в порядке?
— С ним все прекрасно. Он сказал Мэри, что Дьюкейн сильно взбодрил его.
— Дьюкейн так мил.
— Он такой хороший…
— Для Вилли он, точно, хороший.
— Он для всех нас хороший. Октавиен…
— Да, дорогая?
— Я целовалась с Дьюкейном в буковом лесу.
— Как тебе повезло! Ему понравилось?
— Он был очень мил.
— Не влюбляй его в себя слишком, дорогая. Я имею в виду, это может причинить боль.
— Нет, ему не будет больно. Я слежу за ним.
— Он очень умен на самом деле, и к тому же он очень порядочный человек.
— Да. Забавно, что он никогда не был женат.
— Не нужно строить по этому поводу догадки.
— Не знаю. Не думаешь ли ты, что он педик, хотя бы на бессознательном уровне? Я никогда не слышал ни о каких его связях с женщинами.
— Это потому, что он дьявольски скрытен, он — как устрица.
— Да. Он как устрица. Ты знаешь, он мне так и не рассказал, что ему поручили это расследование.
— Он очень нервничает по этому поводу.
— Тем более меня сердит, что он не рассказал мне! Кстати, он думает, нам лучше не рассказывать Вилли об этом бедном парне, как бишь его зовут, Рэдичи.
— Он совершенно прав. Мне не приходило в голову.
— Он думает обо всем. Я думаю, Рэдичи ведь не мог быть шпионом или кем-то в этом роде?
— Конечно, нет. Я предполагаю, что Джона нервирует мысль о копании в чужой жизни.
— Боюсь, что я нашла бы это увлекательным!
— Кажется, это пугает его. Он боится, что откроет нечто… странное.
— В сексуальном смысле?
— Да. Он же старый пуританин, ты знаешь.
— Знаю, и меня это приводит в восторг. Как ты думать, он думает о том, чем мы занимаемся?
— Он об этом вообще не думает.
— Октавиен, поторопись. Я уверена, что Дьюкейн теперь мне все расскажет, я имею в виду — насчет женщин, о своем прошлом. Он расскажет теперь.
— Ты собираешься расспрашивать его?
— Да, я не боюсь Дьюкейна.
— Думаешь, я боюсь? Что ж, может быть, в некотором роде. Мне невыносима мысль, что этот человек может плохо подумать обо мне.
— Да, мне тоже. Тебе не кажется все же подозрительным, что он завел слугу?
— Нет, не кажется. Дьюкейн не гомосексуалист.
— Октавиен, ты когда-нибудь видел этого слугу?
— Нет.
— Я спрошу Дьюкейна об этом слуге тоже. Он не способен лгать.
— Он способен смутиться.
— Да, тогда я попробую разузнать об этом слуге. Я зайду, когда Дьюкейна не будет дома, и посмотрю на него.
— Кейт, милая, неужели ты действительно думаешь…
— Нет, нет, конечно. Дьюкейн безупречен. Это в нем и восхищает.
— Безупречен? Этого нельзя сказать ни об одном человеке.
— Безупречен. Вот почему он неуязвим.
— И ты неуязвима. И я.
— Дорогой Октавиен, как мне нравится, что мы все друг другу рассказываем.
— Мне тоже.
— Бог в небесах, и на земле благоволение. Иди спать, дорогой.
— Сейчас приду.
— Дорогой, ты такой кругленький…
— Ты готова, дорогая?
— Да, я готова. О, дорогой, угадай, что Барби привезла в качестве подарка для дома — она прячет его для твоего дня рожденья.
— Что?
— Часы с кукушкой!
Дьюкейн через стол смотрел на Мак-Грата, учрежденческого курьера, сидевшего напротив.
Шелковым голосом Дьюкейн спросил: «Я получил информацию, которая побуждает меня думать, что вы, мистер Мак-Грат, были связаны с недавней продажей прессе непристойной истории, касающейся мистера Рэдичи».
Дьюкейн ждал. В комнате было жарко. За окном приглушенно шумел Лондон. Маленькая беззвучная муха резко спикировала на руку Дьюкейна.
Светло-голубые глаза Мак-Грата пристально смотрели в лицо Дьюкейна. Потом Мак-Грат отвел глаза и закатил их, будто делая упражнение. Потом несколько раз моргнул. Он опять посмотрел на Дьюкейна и доверчиво и робко улыбнулся.
— Ну-у, сэр, я думаю, это уже вышло наружу, правда, — сказал Мак-Грат.
Дьюкейна раздражал неопределенный шотландский выговор, не дававший возможности определить, из какой именно местности он происходит, и цветовая гамма, присущая этому человеку. Мужчина не имеет права иметь такие рыжие волосы и белую кожу и такие бледно-водянистые голубые глаза и, в довершение всего, такой сладкий розовый рот. Мак-Грат был воплощением дурного вкуса.
— Я хочу получить некоторую информацию от вас, мистер Мак-Грат, — сказал Дьюкейн, торопливо, с видом делового человека роясь в бумагах и стряхивая приставучую муху. — Прежде всего, я хочу знать, в чем заключается эта история, которую вы продали, а затем я задам вам еще несколько дополнительных вопросов.
— Меня выпрут? — спросил Мак-Грат.
Дьюкейн колебался. Конечно, увольнение Мак-Грата было делом решенным. Однако в данный момент Дьюкейн нуждался в его сотрудничестве. Он ответил: «Я этим не занимаюсь, мистер Мак-Грат. Начальство, несомненно, сообщит вам, если срок вашей работы здесь истек».
Мак-Грат положил руки, слегка поросшие рыжеватыми волосами, на стол и наклонился вперед. Он доверительно сказал:
— Готов биться об заклад, что меня турнут. Будете спорить?
Дьюкейн теперь понял, что у него интонации кокни.
— Я бы хотел иметь копию той истории, мистер Мак-Грат. Можете ли вы снабдить меня ею?
Мак-Грат откинулся назад. Он поднял брови со слегка испытующим видом. Брови были чуть рыжеваты и почти незаметны на его лице.
— У меня нет копии, — сказал он.
— Продолжайте, продолжайте, — сказал Дьюкейн.
— Клянусь, у меня не было копии, сэр. Я же не записывал эту историю. Да и не больно-то ловок я в писании. Вы же знаете этих журналюг. Я просто рассказывал, а они записывали. Потом они перечитали это мне вслух, и я подписал. Сам я ничего не писал.
Это наверняка правда, подумал Дьюкейн.
— Сколько они вам заплатили?
Бледное лицо Мак-Грата стало плоским.
— Финансовые дела — это личное дело человека. Сэр, можно…
— Я бы советовал вам немного снизить тон, мистер Мак-Грат, — сказал Дьюкейн. — Вы поступили крайне безответственно, и у вас могут быть серьезные неприятности. Почему вы продали эту историю?
— Ну, видите ли, такой джентльмен, как вы, сэр, даже не подозревает, что значит — нуждаться в самом необходимом, сэр. Я продал ради денег, сэр, и я этого не стесняюсь. Я просто оказался первым, сэр, и вы на моем месте поступили бы так же.
Наглый парень, думал Дьюкейн, и, кажется, законченный негодяй. Хотя Дьюкейн полностью не осознавал этого, но в огромной степени его адвокатской карьере помешало то, что ему не хватало способности представить внутренние мотивы подлости, на которую он сам не был способен. Его воображение, проникая в мир зла, просто преувеличивало его собственные проступки. Поэтому его суждение о Мак-Грате как о «совершенном негодяе» было беспомощным и абстрактным. Дьюкейн не мог представить себе, что это значит быть вот таким Мак-Гратом. Полная непроницаемость для него такого рода подлости, как ни странно, сделала Мак-Грата более интересным для него и даже более симпатичным.
— Хорошо. Вы продали это ради денег. А сейчас, мистер Мак-Грат, я хочу, чтобы вы рассказали мне как можно более подробно то, что вы уже передали прессе о мистере Рэдичи.
Мак-Грат опять закатил глаза, стараясь тянуть время. Он сказал:
— Я уже плохо помню…
— Вы думаете, я поверю вам, — сказал Дьюкейн. — Продолжайте. Нам нужно знать все как можно скорей. И если вы мне поможете, я тоже смогу помочь вам.
