— Их кто-нибудь видел?
— Их видели ирландцы, — фыркнула Перпетуя. — Выживший из ума приходский священник — простите, святой отец, но я всегда говорю то, что думаю, — у которого хватило глупости ей поверить. Ее ложь вызвала брожение в умах, подумать только, целый приход взбаламутила! Правда, должна признать, когда старый осел принялся раздувать эту историю, их обоих вовремя приструнили. На уровне епархии. Я всегда говорила, что епископы у нас люди здравомыслящие.
— И ее отослали в Англию?
— Хотели убрать из этого нездорового места. Вам приходилось слышать о таком, святой отец? Стигматы, как же! Сейчас, в наше время! Какая безвкусица!
— Ее осматривал врач?
— Разумеется, но он был ирландцем. Видели бы вы, как эта девица задирала нос, пока я не догадалась найти толкового специалиста. — Монахиня снова фыркнула. — И знаете, что он сказал? Что у нее обыкновенный дерматит!
— Болезнь прошла?
— Как рукой сняло, уверяю вас, уж об этом-то я позаботилась. — Монахиня запнулась. — Да что это я все о ней, даже чаю вам не предложила!
Перпетуя рванулась с места. Какой звук издавала ее ряса! Треск, скрежет! Как грохотали по линолеуму ее каблуки! Она несла в себе раздор. Откуда здесь взяться молитвенному уединению, подумал Фладд.
Священник снова занял место у камина. Спустя некоторое время он услышал, что она возвращается — теперь он был настороже. Позади Перпетуи топала веселая круглая старушка с подносом.
— Сестра Антония, — представила ее Перпетуя.
— Как поживаете, сестра Антония?
— Хвала Господу. Как я рада нашему знакомству, отче. Такой молоденький, будет опора бедному старому Ангуину.
— Сестра, хватит нести чушь, — сказала Питура. — Избавьте меня от ваших глупостей.
Антония вздохнула и поставила поднос на столик.
— Я бы вас угостила бутербродом с рыбной пастой, но мне не разрешили. Сказали, она испортилась. Поликарпа говорит, мой паштет провел в пустыне сорок дней и ночей. Не знаю, я съела, и хоть бы что.
— У сестры отличное пищеварение, — заметила Перпетуя.
— Молодо-зелено, — сказала сестра Антония. — Нынешним монашкам подавай разносолы. Все ковыряются.
— Вам нравятся разносолы, отец Фладд? — весело, без злобы спросила Перпетуя.
Священник поднял взгляд. Ее веселость пугала.
— Не волнуйтесь, сестра Антония, — сказал он. — Мисс Демпси меня накормит. Одного чаю вполне достаточно.
— И попробуйте печенье. Я испекла его всего две недели назад.
Сестра Антония вышла. Несмотря на дородность, двигалась она на удивление легко. Мать Перпетуя занялась чаем. Отец Фладд уловил за дверью слабое сопение.
— Кто там? — спросил он.
— Сестра Поликарпа, сестра Кирилла и сестра Игнатия Лойола. Они хотят вам представиться.
Фладд привстал с кресла.
— Разве мы их не впустим?
Перпетуя улыбнулась, наливая молоко тонкой высокой струйкой.
— Всему свое время.
Она протянула гостю чашку и спросила почти жеманно:
— Вы так любите?
Отец Фладд опустил глаза.
— Даже не знаю, я просто пью, что дают.
— Ах, мне следовало догадаться. Не от мира сего. Эти юные священники такие аскеты.
Перпетуя вздохнула и щедро насыпала сахару себе в чашку.
— Наверняка епископ вами гордится.
Фладд с опаской отпил чай.
— Вы думаете?
— Разве послал бы он вас сюда разбираться с этим безобразием, если бы полностью вам не доверял? Разумеется, вы слишком молоды, чтобы тягаться с коварным старым лисом отцом Ангуином, — кстати, чтоб вы знали, он регулярно закладывает за воротник, а еще его видели в Недерхотоне возле табачной лавки, — однако никто не сомневается, что вы справитесь.
Давай же, подумал Фладд, посмотри на меня. Его глаза скользили по грубой пористой коже на щеках монахини, по ее мясистому носу. Она вскинула голову и снова опустила, словно черный головной убор вдруг стал ей тяжел. Монахиня потянулась за чайником и долила себе чаю.
— С каким безобразием? О чем вы?
Перпетуя потрясенно поставила чайник на стол.
— Только не говорите мне, что его преосвященство не ввел вас в курс дела! Ангуина следует осовременить, ему придется изменить свои подходы, я думала, вы знаете. Впрочем, возможно, епископ хочет, чтобы вы составили непредвзятое суждение?
Какой справедливый, какой объективный человек его преосвященство, я всегда это говорила! Хотя, на мой взгляд, тут и без того все ясно.
На мгновение Перпетуя задумалась, внезапно выпрямилась в кресле и приосанилась.
— Разумеется, он знал, что может положиться на меня. Что я введу вас в курс дела.
Отец Фладд взял печенье, укусил, вскрикнул от боли, уронил печенье на колено, откуда оно свалилось на пол и закатилось под стол.
— Пресвятая Дева, — пробормотал он, — я чуть зуб не сломал!
— О Господи, мне следовало вас предупредить! Мы тут привычные, раскалываем их молотком для карамели.
Фладд все еще зажимал рот ладонью.
— Хотите, я взгляну? — с нежностью спросила Перпетуя. — Я сразу увижу, если что не так.
— Не стоит, спасибо, мать Перпетуя, продолжайте ваш рассказ.
— Этот человек живет в выдуманном мире. Еще чаю? Все знают, что он тверд в вере, слишком тверд, как считает епископ, вечно цитирует отцов церкви и говорит умными словами, но его проповеди — настоящая тарабарщина. На прошлой неделе он с кафедры назвал Папу нацистом и крестным отцом мафии.
— А прихожане? — Фладд вытащил платок и приложил к губе. — Как они восприняли его слова?
— Спокойно, — отмахнулась Перпетуя. — Как всегда. Их образованность оставляет желать лучшего.
«А кто в этом виноват?» — беззвучно пробормотал Фладд в платок.
— И вдобавок к его сумасбродным проповедям он осмеливается идти наперекор его преосвященству! Вы, конечно, слышали про статуи?
— Разумеется, — ответил Фладд. Он начал понимать, откуда ветер дует. — Не нальете ли мне еще чаю?
Шуршание за дверью усилилось, теперь он четко различал слитное ритмическое дыхание шести легких.
— Да заходите же! — крикнула Перпетуя, потеряв терпение. — Хватит топтаться под дверью и сопеть, словно старые шавки. Заходите и поприветствуйте отца Фладда, надежду нашего прихода!
Три монахини, которые рядком вошли в гостиную, были одного возраста, как обещала Перпетуя, и одного роста — чуть выше пяти футов. Глядя в морщинистые, унылые, бледные как полотно лица, Фладд понимал, что ни за что на свете не отличит одну от другой. Опустив глаза долу под стеклами очков без оправы, монахини прошаркали к столу. Их рясы пахли плесенью, словно они годами сидели взаперти. Разумеется, это было не так, но то, что сестры вдыхали, регулярно прогуливаясь по дороге между холмами под капающими деревьями, нельзя было назвать чистым воздухом. Их физическая активность ограничивалась битьем маленьких детей. И здесь они не знали усталости, стремясь превзойти друг друга. На лицах читалась озлобленность и какая-то скудость.
— Разве мы не будем пить чай? — спросила одна. — Здесь на всех хватит.
— Мы принесем чашки, — сказала другая.
— Вы уже пили, — отрезала Питура.
Три монахини смотрели на младшего священника из-под крахмальных парапетов своих головных уборов.
— Они трудятся над вышивкой, — сказала мать Питура, — не правда ли, сестра Поликарпа?
— Большой вышивкой, — ответила сестра Поликарпа.
— Мы делаем ее ad majorem Deigloriam[23], — добавила сестра Кирилла. — Наша вышивка будет похожа на ковер из Байё.
— Только на духовную тему.
Фладд опустил чашку. Ему было не по себе. Одна из сестер слегка хрипела при дыхании, и он тоже стал задыхаться, кольнуло за грудиной.
— Вы тяжело дышите, сестра, — заметил Фладд и увидел, как гневно поджались губы остальных.
— Она здорова, — промолвила одна из сестер.
— Принимает микстуру, — сказала другая.
— Ей не на что жаловаться, — добавила первая.
— Ваша вышивка… — начал Фладд, — что на ней изображено?
— Казни египетские, — ответила сестра Кирилла. — Очень необычный сюжет.
— Но поучительный, — сказала Поликарпа.
— Непростая работа, — уважительно произнес Фладд.
— Мы покончили с жабами, — сказала Поликарпа, — мором и песьими мухами.
Сестра Игнатия Лойола отрывисто кашлянула и впервые с начала разговора промолвила:
— Теперь вот взялись за язвы и нарывы.
Перпетуя проводила его до двери. Стемнело, наверняка отец Ангуин не находит себе места от волнения. Монахиня коснулась его рукава.
— Помните, отче, — прошептала она хрипло, — я готова помогать вам во всем, только попросите. Любую информацию… понимаете? Я хочу, чтобы его преосвященство знал, что может на меня рассчитывать.
— Понимаю, — сказал Фладд.
