Бориска, когда приехал, из дальних странствий воротясь, и дождался сына с ежедневной многочасовой пробежки, можно сказать, его не узнал — настолько непривычно он выглядел. В смысле, настолько опрятно. И ведь сколько они с ним ни бились, мыть ещё как-то его удавалось несколько раз в году, но постричь себя или побрить никому не позволил он ни единого раза в жизни. А тут пожалуйста, такие видимые положительные сдвиги и процессы. Не во всём, конечно, но хоть в чём-то…
— Ну, привет, сын, — сказал ему Бориска, когда Шизофреник вошёл и поставил в угол свой прутик.
— А, привет, — сказал Шизофреник и сказал: — Ты как думаешь, Путин пойдёт на третий срок? Или перед лицом своих товарищей и демократических идеалов не посмеет?
Бориска от такого прямого вопроса растерялся. Неожиданно для себя. И не нашёлся, что ответить.
— Я думаю, пойдёт, — сказал Шизофреник. — Я в этом фактически уверен. — И он изложил Бориске свои на этот счёт соображения и политические прогнозы.
— Идите есть, — сказала Зара из кухни, — п-политики!
Шизофреник откликнулся на зов быстро и радостно. Вбежал на кухню, подбежал к Заре. Наклонился к её лицу.
— Почему, — спросил, — от тебя клубникой пахнет?
— Потому что я выпила ананасового соку.
Шизофреник рассмеялся так, как смеются счастливые люди, и сказал:
— Логика!
Бориска тоже не прочь был поесть горячего. С дороги. Зара положила перед Шизофреником консервный нож, поставила тарелку и две жестянки: «Скумбрию в собственном соку» и «Сельдь атлантическую в томате».
— Что ты будешь есть? — спросила она.
— Тихо, — сказал Шизофреник. — Я сам знаю, что буду есть. Посторонних этого прошу не касаться.
Они сели к столу. Шизофреник взял ключ, взял обе банки и вышел из кухни в комнату.
— Ничего, кроме консервов, не ест, — сказала Зара Бориске. — Хлеб, и то не ест.
— Я знаю, — сказал Бориска. — Он давно ничего другого не ест. И покупает их только сам, своими руками.
— Да нет, — сказала Зара, — покупаю я. Он не против.
Себе и Бориске Зара дала жаркого с макаронами. Над тарелками стал подниматься пар. Запахло специями и домашним теплом.
— Это уже большой прогресс, — сказал Бориска. — Очень большой прогресс.
Через минуту вернулся Шизофреник с открытой сельдью. Скумбрию он принёс нераспечатанной и поставил в холодильник. Взял ложку, помыл её под горячей водой с мылом, сел, отодвинул от себя тарелку и начал есть ложкой из банки. Зара и Бориска тоже приступили к трапезе.
— Извините, еда простая, — сказала Зара не без вызова.
— Спасибо, — сказал Бориска, — я люблю макароны. И жаркое домашнее люблю.
Он положил в рот кусочек мяса.
— Вкусно. Немцы так мясо готовить не умеют.
Бориске показалось уместным выставить на стол бутылку дешёвого супермаркетовского вискаря. Он специально привёз с собой несколько бутылок. Специально для подобных случаев.
— Я сейчас, — сказал он, сбегал к чемодану и вернулся с ёмкостью. — Вот. По случаю моего приезда.
— Вы были в Германии? — спросила Зара.
— Ну да, — сказал Бориска. — Только я там не был, я там жил.
— А к нам надолго?
Бориску, конечно, покоробило это «к нам», но он решил пока не заострять.
— Не знаю, может, и навсегда.
Зара, в свою очередь, пропустила мимо ушей «навсегда», хотя прекрасно его заметила и оценила. Она сказала обыкновенное, ради приличия:
— Да, — сказала, — в гостях хорошо, а дома лучше. — И добавила: — Если, конечно, есть дом. У меня вот, например, дома своего нет.
— А я там не в гостях был, — сказал Бориска, — я там в эмиграции был. Это несколько хуже, чем в гостях. Это разное.
Бориска отвинтил колпачок, Зара сняла с полки две рюмки.
— Лучше бы стаканы, — сказал Бориска, — такие низкие, знаешь? С тяжёлым дном.
Зара сказала «знаю», но с места не тронулась.
— Ну да Бог с ними, со стаканами, — сказал Бориска. И сказал: — Понимаешь, эмиграция — это даже при нынешней свободе передвижений и всего такого не туризм. Туриста, гостя, всегда интересует только первое впечатление. И от второго он открещивается и отпирается всеми силами. Чтобы не испортить себе впечатления первого, самого для него ценного и самого ошибочного. Поэтому так много людей занимается туризмом, ездят в гости и пялятся в составе экскурсий на достопримечательности. А каждый день жить среди этих чужих достопримечательностей желают почему-то немногие.
Они выпили. Поели жаркого.
— Резковато, — сказала Зара.
— Зато голова от него не болит. Давай ещё по одной.
— Давайте.
Пока они выпивали и закусывали, Шизофреник доел свои консервы и принюхался.
— Это плохо пахнет, — сказал он и показал на бутылку.
— А ты не принюхивайся, — сказала Зара, хотя была с ним согласна.
— Хорошо, — сказал Шизофреник и закрыл нос рукавом.
Выпили ещё. И Бориску потянуло на разговоры. И он, непонятно зачем, по-видимому, от усталости, стал рассказать Заре и Шизофренику о своём походе в крематорий:
— Представляете, — говорил, — у меня горе, мать умерла, а они отказываются её сжигать и хоронить. Линия у них вышла из строя полуавтоматическая. Отец меня чуть со свету не сжил, мол, так-то ты выполняешь свои обязанности единственного сына. Ну, я и пошёл в этот их крематорий. Раньше, говорю, вы евреев сжигать не отказывались, что же теперь на вас нашло? Почему не сжигаете? А они говорят: «Мы никого не сжигаем, независимо от национальной принадлежности и вероисповедания». И говорят: «Вот вы кто по образованию?» Я говорю: «Инженер». А они: «Значит, вы нас поймёте».
Бориска налил ещё по рюмке.
— Пусть земля будет ей… — сказала Зара.
— Пусть, — сказал Бориска.
— Я прослушал, кто умер? — спросил Шизофреник.
— Бабушка твоя умерла, — сказал Бориска.
— Да? — сказал Шизофреник. — Я не знал.
Бориска выпил и спросил:
— На чём я остановился?
— На том, что вы инженер.
— Ну да. И они начинают рассказывать мне, что у них заклинило лифт. Тот, который опускает покойного как бы в землю, а в действительности на транспортёр, подающий его в печку. «Мы, — говорят, — сто раз письменно начальству докладывали, что цилиндры перекашивает, лифт подклинивает, и это добром не кончится. Вот оно и не кончилось. Теперь всё рабочее помещение от пола до потолка включая стены в масле, цилиндры ремонту не подлежат, только замене, а их в наличии нет. Понимаете»?
Я говорю: «Очень хорошо понимаю, что такое „нет в наличии“, я, — говорю, — всю жизнь по снабжению». А они: «Вот и прекрасно, — говорят. — Цилиндры уже заказаны на одном из заводов „ФауДэО“, и заказ находится в стадии выполнения. Стены и потолок к покраске тоже подготовлены».
Я плюнул и ушёл. А они мне вслед кричат: «Надеемся, наши разъяснения вас полностью удовлетворили, и у вас больше нет к нам никаких претензий?» Уроды.
— А я в Германию не поехала, — сказала Зара. — Меня приглашали, работать, а я побоялась.
— Чего же ты побоялась? — спросил Бориска.
— Да мало ли, — сказала Зара, — чужая страна, чужие порядки, чужие люди.
— Люди везде чужие, — сказал Бориска. — Хоть там, хоть тут.
Зара подумала и пришла к выводу, что этот незваный папаша прав. Особенно в её, так сказать, кругах своих не встретишь, сколько ни ищи. Сегодня он тебе свой, а завтра за десять долларов продаст с потрохами и кроссовками. А Бориска подумал:
«Интересно, кем это её приглашали в Германии работать?», — и думал об этом без перерыва, до самого утра — провисал на раскладушке, которую поставила ему в кухне Зара, и думал.
Да, с работой в нынешней Германии не очень хорошо сейчас обстоит, не то что раньше обстояло. Даже с такой работой, на какую приглашали Зару, есть определённые сложности. В Германии же всё это официально узаконено, через отдел кадров и профсоюз. Все вакантные места в так называемых пуфах заняты, все готовы работать сверхурочно и платить сумасшедшие налоги. Очередь стоит из желающих трудиться в поте лица и тела не за страх, а за совесть. Особенно от гражданок из стран, недавно вошедших в Евросоюз, отбоя нет.
Поэтому Раисе, это все так считали, с работой крупно повезло. Есть такие люди, которым, несмотря ни на что, всегда крупно везёт. Вот и ей наконец повезло, впервые в жизни. Может, не так крупно, как могло бы, но всё-таки и не мелко.
Во-первых, фактически по специальности она работала, невзирая на Европу и растущую безработицу. Во-вторых, очень прилично для новой эмигрантки зарабатывала. В-третьих, не зависела от разных социальных органов и арбайтзамта[4], который только и делает, что норовит пристроить интеллигентного человека к метле. А о Раисе вскоре и коренные немцы прослышали: что живёт и работает в их городе учительница из России, и не просто учительница, а выпускница советской консерватории. Это после того случая, когда трое её учеников один за другим в Высшую Берлинскую музыкальную школу поступили. И обо всех троих берлинские светила отзывались восторженно, причём не в кулуарах каких-нибудь своих отзывались, а по телевидению.
