— У тебя уже был мужчина?
Лариса подняла на него глаза, улыбнулась и после долгой паузы-поцелуя сказала тихо:
— Нет ещё…
— Значит, я буду у тебя первым.
Он поднял бровь, словно удивляясь этому. Он не спрашивал — утверждал, но сделал это так мягко, и движения, которыми он расстегнул пуговицы её рубашки-ковбойки были так ласковы, а руки, коснувшиеся её открытых грудей, оказались так нежны, что она ничего не возразила и не отстранилась. Он легонько положил её навзничь, тронул губами и языком соски, опустил руки на бёдра, нашёл змейку её брюк и потянул вниз… Тихий, блаженный трепет прошёл по её телу. Но вдруг в висках запульсировали боль и страх, Лариса резко села, упёрлась руками в его грудь.
— Нет! — голос у неё сорвался. — Я не хочу! Прости, не хочу!
Он застонал как-то горестно, тоже сел, отвернулся от неё, обхватил руками голову. И вдруг девушка поняла, что он плачет: плечи его вздрагивали, раздавалось тихое рыдание. Она замерла, затаила дыхание… В тот злосчастный вечер, в сквере, Лёнчик был нагл и отвратителен, страх и боль испытала она. Здесь, у реки, взрослый мужчина, ласковый, нежный, плакал так беспомощно… Та женщина, из общежития, тоже гнала его… Грусть, жалость, нежность к нему перехватили Ларисе горло, она положила руки ему на плечи, прошептала хрипловато:
— Виталик, что ты, милый? Я согласна, пусть будет…
* * *
Когда через месяц они, крепко сдружившиеся «колхозники», прощались на городской платформе, Виталий сказал:
— Жди, денька через два навещу.
Два месяца Лариса ждала. Каждый вечер сидела на диване с книжкой, а обострённый слух сам ловил звуки с лестничной площадки. Вот чьи-то шаги, громче, к их двери! Она встаёт — не резко, чтоб мама не обратила внимание, — выходит в коридор, глядит в дверной глазок. Нет, это соседка пошла на этаж выше… Ни в кино, ни к подругам — ждала. Конечно, она знала и общежитие, где он живёт, и заводское конструкторское бюро, в котором работает. Найти Виталия было не трудно, но ведь он сказал — «зайду», да так и должно быть…
А потом ей стало всё равно. Она перестала ждать и затворничать. И однажды сентябрьским ещё тёплым вечером он появился. Лариса собиралась гулять, причёсывалась в коридоре, потому открыла сама, сразу. Виталий был весел и нетвёрд на ногах.
— Ларисочка! — воскликнул он. — Шершель де буа!
Она растерялась, не могла понять своих чувств — радость? раздражение? — потому спросила, что спросилось:
— Это что же всё-таки означает?
— В данном случае: «Как ты хороша!»
Он тут же обхватил её, задышав в лицо чем-то спиртным. Легонько отстранившись, девушка сказала:
— Я сейчас выйду, подожди внизу.
Он тут же сделал вид, что обижен:
— Зачем внизу? А почему не приглашаешь, не знакомишь с родителями? Может, я предложение руки и сердца сделать явился!
Лариса отступила:
— Тогда входи!
— Ну вот! — Он смутился, и чтобы скрыть это, хохотнул. — Иронизируешь! Но я и правда ещё морально не готов к такому шагу.
— Тогда жди внизу.
Лариса закрыла дверь, задумалась. Она уже собралась и даже родителям сказала, что уходит. Просто нужно было время прийти в себя. Рада? Есть какое-то возбуждение, но радость ли это? А он выпивший… Там, в колхозе, вечерами парни тоже часто выпивали, некоторые девчонки — но не она, — с ними. И тогда это казалось чем-то естественным. Сейчас надо будет идти с ним по улице… Вообщем, что зря гадать — и Лариса хлопнула дверью.
Они шли по проспекту, и худшие её опасения оправдывались. Виталий громко говорил, хохотал, хватал руки, обнимал за плечи. Встречные поглядывали на них. Никогда в жизни Ларисе не было так стыдно. Она потянула его в небольшой скверик, усадила на скамью. Он продолжал резвиться:
— Ларчик, здесь нет полного уединения! Надо найти местечко поуютнее! Как раз уже темнеет. Ларчик, ты прелесть!
И, пытаясь залезть ей за вырез платья, пропел:
— А ларчик просто открывался!
Теперь ей стало ещё и противно. С трудом отводя его руки, она попыталась привести его в чувство:
— Виталий! Я сейчас уйду! А ты, если хочешь, чтобы мы встречались, следующий раз придёшь трезвый…
Но он вдруг лёг на скамью, положил ей голову на колени, продолжая бормотать про легко открывающийся ларчик.
— Виталька! Виталька!
Лариса потрясла его за плечи и вдруг изумлённо поняла, что он спит. Спит пьяным, мгновенно приходящим сном. Она встала, не заботясь об удобствах его головы, и не оглядываясь ушла.
Виталий приходил ещё дважды. Оба раза сам к квартире не поднимался, подсылал вызвать её мальчишек. Первый раз она вышла. Он сидел на лавочке у подъезда и снова был слишком весел. Твёрдо зная, что никуда с ним не пойдёт, но не желая откровенной демонстрации, Лариса присела рядом с ним.
— Бросила меня, — протянул он обиженно. — На произвол хулиганам и милиции.
— Но я вижу, ты всё же жив. И как ты себе это представлял: я тащу твою пьяную невменяемую тушу в уютный уголок?
— А что? — патетически воскликнул Виталий. — Таков удел жён!
— Я тебе не жена и ею не буду.
— Ну вот… — голос у него стал капризный, раздражённый. — А ещё говорят: женщины молятся на своих первых мужчин, всё им прощают!
Лариса встала и ушла, сказав на ходу:
— Не приходи больше, я не выйду.
И не выходила. А фраза насчёт первого мужчины её только позабавила. Ни тот первый их вечер, ни два последовавших после, не остались в её чувственной памяти. В первый раз её тело было сковано ожиданием боли, да ещё примешивались стыд и неловкость — вертелась нелепая мысль о том, что бюстгальтер у неё старенький, с оторванной пуговкой и зашпиленный булавкой… Боли она и не почувствовала, кровило, вопреки ожиданию, чуть-чуть, а копошение чужой плоти казалось таким незаметным, ненужным. Осталось в памяти лишь огромное облегчение, когда Виталий, сильно засопев, вскрикнул и невыносимо тяжело навалился своим крупным телом, а потом, коротко хохотнув, скатился и раскинулся рядом. На другой вечер, прихватив из домика одеяло, он увёл её на ту же полянку к реке, положил на спину и шепча: «Девочка моя, милая, мне так хорошо…» — сделал, что хотел, но как-то очень быстро, непонятно. Ларисе были приятны его слова, полубредовый шёпот, ласковые руки. Но… и только. Осталось недоумение — отчего это девчонки говорили: «Стоит разок попробовать, и удержу нет! Хоть какого мужика, а подавай!» Лариса никаких изменений в себе не находила. Ну да, она, конечно, стала женщиной, но оставалась всё той же девчонкой. Дай Бог, чтоб Виталий, вслед за Альбертом, ушёл из её жизни! Пусть бы все оставили её в покое, как устала она за несколько последних месяцев!
Но нет, это было ещё не всё. Одним дождливым воскресеньем мама открыла дверь и крикнула:
— Ларочка, к тебе гость!
В комнату шагнул Славка, в рыжей шевелюре его сверкали капельки воды, голубые глаза казались необыкновенно светлыми. Резкий толчок сердца сказал ей: «Он от Альки!» — ведь Славка был лучшим другом того. Лариса нахмурилась: она так надеялась, что Алик не будет её уже тревожить. Но тут же ей стало стыдно за свой неприветливый вид: ведь это Славунтик, школьный друг, славный парень, никогда ничего плохого он ей не делал! И ведь она совсем не видела его с прошлого лета, с их палаточного городка. А он похорошел, вырос, в плечах раздался — уже не мальчишка.
Она увела Славку в свою комнату, усаживаясь рядом на диване, решила: «Не дам ему говорить об Альке, буду сворачивать разговор. А то и просто оборву». И ничего этого ей делать не пришлось, потому что Славка сказал сразу:
— Лариса, выходи за меня замуж.
Викентий постоял немного на высоком обрывистом холме. Место это называлось Журавлёвские склоны. Говорят, когда-то здесь и вправду бродили длинноногие журавли по заливным лугам. Но нынче речка обмелела, как-то усохла, и вплотную к ней подступали добротные частные дома посёлка. Большой город охватывал Журавлёвские склоны кольцом, втягивая их почти в самый свой центр. Но всё равно здесь хранился особый стародавний микроклимат. И потому наверное Викентий ещё мальчишкой, стоя вот на этом самом месте, часто представлял: раскидывает он руки, прыгает с обрыва, но не падает — летит. А далеко внизу — домики посёлка, цветущие сады, улочки петляют вдоль заборов… И сны такие часто и долго снились ему. Только во снах он летал над ночным посёлком, между россыпью огней внизу и россыпью звёзд вверху…
Тут же, на холме, почти от того места, где он стоял, начиналась добротная железная ограда кладбища. Главное городское кладбище, старинное, ещё с дореволюционных времён. Широкий проспект, уходящий вниз по склонам к новому жилому массиву, делил кладбище на две части. Проспект прокладывали лет двадцать пять назад, и у Викентия об этом тоже были свои воспоминания. Жил он совсем недалеко и с другими мальчишками прибегал смотреть на перезахоронения. Хотя кладбище и было оцеплено войсками, пацаны находили лазейки, пробирались, прятались в густых кустах и во все глаза глядели, как солдаты разрывают могилы, достают иногда ветхие, почти развалившиеся, а иногда совсем целые гробы… Но, наверное, на новое место переносили не всех покойников — тех, о ком помнили и хлопотали родственники, кто был прямо на месте работ. Но заброшенные могилы, стоящие чуть в стороне, или более давние и глубокие захоронения возможно остались. Во всяком случае, ребята ещё не один год, особенно после обильных дождей, находили по обочинам проспекта вымытые водой кости и даже черепа…
