***
Не прошло и четырех месяцев, как мы вернулись в родную базу. Я был настолько умотанным, что не узнал жену и дочку, встречавших корабль на Минной стенке. Когда мы швартовались, Мишка показал в сторону причала и, причмокнув, сказал,
– Глянь-ка, какая женщина симпатичная с ребеночком, там, левее оркестра.
Михаил давно хотел завести детей и был неравнодушен к подобным картинам. А я пробежался взглядом встречающих и мрачно констатировал:
– Моих нет…
Не прав я был, каюсь! Оказалось, что симпатичная мамаша с ребенком, на которых показывал Врубель, были моими женой и дочерью. Узнал я об этом, правда, значительно позже, уже на причале, когда, не отзываясь на оклики, упорно пытался пройти мимо. Вот уж действительно крыша съехала, как сказали бы сейчас!
Мое семейство было замечено и командиром, который послал им через вахтенного приглашение осмотреть эсминец и условия нашей службы и быта. В то время, когда жена с дочкой на руках поднималась на палубу, по кораблю была передана строжайшая команда о временном, но строжайшем запрете на ненормативную лексику.
Жене неожиданная экскурсия запомнились испуганными лицами матросов, мелькавших в иллюминаторах и проходах, а также каютой моих соседей, которую я продемонстрировал ей, так как моя «одиночная камера» явно не предназначалась для показа. Важно подчеркнуть, что по кораблю нас водил лично командир, оказывая молодому офицеру честь, которой я был удостоен благодаря локатору и вере в технический прогресс.
***
В Доме офицеров я трижды пролистал подшивку газеты «Флаг Родины» и только на четвертый раз обнаружил заметку за своей подписью. В крошечной заметке сообщалось, что каплей Врубель хорошо руководит БЧ-3 на боевой службе, а будет – еще лучше, когда закончит академию, куда его направляют командование и партийная организация. Ни хрена себе статейка, подумал я, осторожно выдергивая газету из подшивки. Тем не менее, победителей не судят: пари я выиграл, что и подтвердилось оговоренной расплатой на эсминце между участниками и свидетелями пари. Пили вшестером несколько дней в свободное от отдыха и службы время.
***
После похода командира перевели на берег каким-то полномочным руководителем по боевой подготовке. Встретил я его однажды на двенадцатом причале в мрачном состоянии духа. На мой вопрос, не стала ли причиной его ухода дурная примета – женщина на корабле, он невесело рассмеялся и сказал:
– Я знал, что ухожу, и мог себе кое-что позволить. А жене – привет.
Как дорогую реликвию храню я корешок почтового перевода на сумму в один рубль четыре копейки от редакции флотской газеты. Это – мой гонорар за заметку о Михаиле Врубеле. Выполняя наш хитроумный план, он поступил в академию, что косвенно указывает на правильность выбранной стратегии. Помог ли мой военморкоровский труд? Не знаю. Но уж точно не повредил.
В порту Алжир, столице одноименного государства, мне пришлось побывать в качестве пассажира эсминца «К-вый» в середине семидесятых. Любой другой на моем месте считал бы, что ему повезло, а я до сих пор непроизвольно вздрагиваю, когда слышу название этого города.
Пассажиром я стал из-за необходимости срочно прибыть в Севастополь, распрощавшись со службой на Средиземноморской эскадре. Меня в очередной раз куда-то переназначили и совершенно неожиданно, с получасовым лимитом на сборы я был пересажен со штабного крейсера на некую посудину, следующую в главную базу ЧФ. Подселили меня в каюту к командиру одной из боевых частей, который согласился потесниться, полагая, что дней через пять-шесть походу придет конец. В море, однако, ничего предполагать и, тем более, уверенно планировать нельзя.
Теоретически поход действительно близился к концу. Заняться мне было абсолютно нечем, поэтому в группе себе подобных младших офицеров и мичманов, положивших нечто интимное на эту такую-растакую утомительную службу, я второй день валялся голышом на ракетной площадке и загорал. Находились мы в оптически мертвой зоне и не проглядывались даже с мостика, однако, как оказалось, были замечены. И не кем-то, а супостатом! В тот день над нами, грубо попирая все международные каноны, раз восемь очень низко прошелся «Фантом» с американского авианосца, маневрировавшего милях в шести по правому борту. Нас даже обдало какой-то горячей гарью из факелов его двигателей.
– Засветить бы в него картофелиной, – пробурчал мичман Крестинский, стыдливо прикрываясь одеждой. – Какого хрена ему надо?
– Не иначе, как нашего Бальданова фотографирует, – предположил кто-то, невидимый из-за солнечной засветки.
Старлей Витька Бальданов слыл носителем выдающихся половых признаков и был мишенью завистливых шуточек.
– Бросьте вы, баламуты, – вяло огрызнулся тот, натягивая, однако, голубые форменные шорты, – к дождю это, или еще к какой-нибудь аномалии. Видите, как низко гад летает, замполит ему в бок!
Примета подтвердилась. К ужину пришла директива о включении нашего эсминца в состав группы кораблей, следующих в Алжир с официальным визитом. С одной стороны, это было хорошо, потому что экипаж мог получить инвалюту за поход, с другой стороны, означало необходимость капитального вылизывания парохода и откладывание возвращения на Родину. С учетом же того, что группу возглавлял сам командир эскадры, вокруг которого вечно вертелась плотная штабная свита, это еще означало бесчисленные придирки и вполне реальную угрозу загреметь по полной программе за любое выявленное нарушение.
За полгода странствий корабль покрылся ржой, исправно замазываемой суриком. Такое пятнистое чудо и с рабочим визитом посылать было б стыдно, а тут – официальный. Весь корабль превратился в малярный цех, а за бортом свисало полдюжины люлек с художниками шарового колера. За трое суток все, включая старпома, перемазались как поросята, но эскадренный миноносец преобразили.
У аллергиков, в том числе и у меня, от ядовитых запахов полились слезы и покраснели носы. Хотел я сходить к доктору за таблетками, но передумал: оказалось, что корабельный врач на «К-вом» капитан медицинской службы Оленев был человеком на редкость неприятным, которого в экипаже иначе, как «Козлов» (пусть не обижаются на меня настоящие Козловы!), не именовали. Вообще-то я с докторами на кораблях дружил, уважая их за гуманность профессии и приближенность к одной из редких флотских радостей – шилу, однако «Козлова» старался избегать. Настораживало то, что ко всем без исключения он обращался на Вы и по званию, противно причмокивал губами и сканировал собеседника взглядом так, как если бы видел в нем лишь объект вивисекции. И вообще, при общении с ним становилось совершенно очевидным, что его интересовал только ваш ливер, что также настораживало. Капитан, однако, сам меня посетил.
– А вам, товарищ старший лейтенант, особое приглашение требуется, что ли? – спросил он, заглянув в каюту и просветив взглядом мои внутренние органы, – идите делать прививки.
Дело в том, что военные медики установили порядок, при котором весь плавсостав периодически подвергался этим процедурам, якобы препятствующим развитию десятка опаснейших заболеваний. Я попытался объяснить доктору, что три недели назад, перед заходом штабного корабля в Сирию, получил полный комплекс предписанной инструкциями дряни и что у меня аллергия к прививкам, но капитан был непреклонен.
– Мне приказано сегодня доложить на эскадру о поголовной вакцинации перед заходом в Алжир, – гордо произнес он.
Как относительное большинство шпаков, случайно оказавшихся на военной службе, «Козлов» старался быть очень военным и в слово «приказ» вкладывал какой-то особо торжественный смысл. Пришлось послать его подальше, но он пошел с докладом к командиру, который тактично попросил привиться и не создавать ему новых проблем. Просьба командира – это больше, чем приказ, и я согласился. По глупости. Потому что к тому моменту, когда, привившись, я добрался до каюты, моя дыхалка начала давать серьезные сбои, а волосы вставали дыбом, реагируя подобным образом на вполне достоверную иллюзию пребывания внутри муравейника.
Не иначе, как аллергия, – подумал я, заглянул в зеркало над умывальником и застыл, скованный ужасом. Физиономия моя бугрилась разноцветными наростами, покрасневшие глаза слезились, а шея напоминала шланг от противогаза. Кинопрокат в те годы был, конечно, не чета нынешнему – и слава Богу, иначе я бы точно решил, что в меня вселилось некое инопланетное чудовище. В поисках помощи я выполз из каюты и столкнулся с Бальдановым, оцепеневшем при моем виде. Я хотел что-то сказать ему, но объем моего языка уже явно превышал размеры ротовой полости, поэтому мне удалось лишь промычать нечто, долженствующее означать «димедрол» – название лекарства, которое, как я справедливо подозревал, могло мне помочь. Виктор состроил сочувствующую мину, однако явно ничего не понял. Я повторил свое страстное мычание, сопровождая его общепринятыми жестами, показывающими в какое место и каким способом надлежит ввести лекарственное средство…
