Ну, укатила и укатила — черт с ней! Но тетка раз в месяц присылала толстенный конверт с фотографиями, где ее драгоценная дурында звездит то на школьном вечере, то в клубе каком-то, то еще где. Вот почему она, а не я? Почему все хорошее всегда достается таким кретинкам, как Дженни? Почему никогда ничего таким, как я? Где же справедливость?
Но вот я выросла, сделала ручкой школе. Пора поступать куда-то. Хотелось в Москву. Мать — вот радость-то! — возражать не стала, даже собрала кой-какие деньги. Но тут же в мою радость швырнула изрядную долю перца: почему бы мне не пожить вместе с Дженни? Еще чего! Но тут мать сказала такое, что у меня даже зубы раскрошились — Дженни отчим купил двухкомнатную квартиру в честь окончания школы. Вот это да! То есть мне в шарагу, ей на хату!
Я поехала в Москву. Конечно же, тетка встретила меня в аэропорту, с ней ее муж, сама Дженни. И меня без всяких там возражений повезли на квартиру к этой шалаве.
Вы не представляете, что это было за квартира! Шестой этаж, две комнаты. А ремонт! А мебель! Закачаешься! У меня такого никогда не будет, а вот ей — Дженни — досталось все даром.
Не думайте, она очень быстро показала характер. Свое истинное лицо, так сказать. Каждый день — ей-богу не вру! — она водила парней, устраивала тусовки. Ну, вот как я могла подготовиться к экзаменам в таких условиях* Естественно, никак! Провалилась. А вот мерзавка эта поступила. Она — да, а я — нет.
Тетка тут же перетерла что-то там с моей матерью, и они начали меня в два голоса уговаривать остаться в Москве, мол, Дженни со мной не скучно. Ну, еще бы! Это ведь я, а не она, подтираю блевотину после ее вечеринок, это я выбрасываю бутылки, я улаживаю конфликты с соседями, когда те вызывают милицию. Дженни даже пальцем не шевелит! Всё я. Магазин, уборка, стирка. Домработница.
Я ей отомщу. Я знала, что однажды я ей отомщу. И я ей отомстила.
Как-то вернулась особенно поздно. Сперва ходила в кино, потом попала в пробку. В общем, еле-еле приволоклась с полуночи, а там!..
Господи, что там творилось! Какие-то пьяные парни, пьяная Дженни, лужи блевотины в коридоре, на кухне, всюду бутылки, остатки еды. А музыка грохочет так, что у чертей в аду уши закладывает.
Как я разозлилась! Схватила тряпку — если лужи не убрать сейчас, потом это присохнет, и ленолиум будет вонять. Тут Дженни заржала надо мной:
— Я же говорила, что она всё уберет! — Она повисла на парнях и ржала, скаля зубы. — Вы думаете, зачем ее мамань из провинции выписала? Чтобы подтирать дерьмо!
Ух, как я тогда заорала, ногами затопала.
— Прочь! Прочь! А то милицию вызову! Я вам сейчас покажу, зачем я выписана!
Парни сперва тоже заржали, но я одному половой тряпкой по морде, другому — быстро поняли, что лучше убраться. А Дженни скулила: «Не уходите, давайте потусим ещё!» Вот так и скулила, как щенки без титьки. Но парни предпочли убраться.
Я же набрала ведро мыльной воды, переоделась. Пока собирала в пакеты мусор, Дженни ходила за мной и нудила, что я испортила вечеринку, что я вообще жизнь ей порчу. Вот шалава! Я ей всё тогда высказала. А она заржала:
— Да ты мне просто завидуешь! — Она ржала и скалила свои зубы, между прочим, просто шикарные зубы.
Я огрела её тряпкой и велела убираться спать. Она запричитала, что всё расскажет матери. В общем, убралась. А я начала подтирать пол.
Пока тёрла в коридоре, слышала, как Дженни ходит. Напевает что-то. Хорошо ей, паскуде! Надо было её в блевотине оттаскать, вот тогда бы она попела. Потом слышу — идет на балкон. И звуки такие характерные. Я аж подскочила. Шестой этаж ведь! Она же окна соседям заляпает!
Выскакиваю, а она такая навалилась на перила и ржет. Весело ей. Еще задницей мне подмахивает. Вот шалава.
— Туда ей и дорога, — решила я.
За ноги дуру эту и через перила. А она летит и ржет, представляете? Плюнула я ей вслед и пошла на кухне пол тереть.
Тру и злюсь. Тру и злюсь. Только закончила тереть, как увидела, что кто-то в таз с грязным бельем наблевал. Ух! Вот же подлюги… Бросилась стирать. А ведь такое не просто в машинку закинешь — замочить сперва надо, чтобы отлипло все, прополоскать, и только потом в пузо техники. В общем, пока вошкалась со всем этим — рассвело.
Тут звонок в дверь. Я в чем была, в том и пошла открывать — в тапочках и футболке, вся потная, грязная. Открываю, а на площадке менты и бабулька-соседка, та самая, с которой их после каждой Дженниной гулянки мосты навожу.
Соседка ментам лопочет:
— Ой, шуму-то было! Вот сестрица еная пришла, повыгоняла. Слышала, как выгоняла. Потом они на площадке долго ругались.
Я стою, дышу тяжело. Устала. Как вдруг заору:
— Да угомонились уже все! Поздно пришли, надо было раньше!
Менты на меня уставились, как на дуру. Мол, мы тут вашу сестрицу… А меня такая злость пробрала, что сил просто нет! Ну и давай им про все горести свои выкладывать: полы там, да белье. А соседка мне поддакивает — так и есть, мол, так и есть. Менты глаза выпучили, молчат. Тут вдруг один увидел у порога пакеты с бутылками.
— Это они что столько выпили?
— Да, — говорю я, а сама чуть не плачу. И опять своё про полы да белье.
Они прошли, а я семеню за ними, толдычу свое: полы да белье, белье да полы. Один из них набрался духу, да говорит:
— Сестра ваша…
Я как про Дженни услышала, как заору:
— Да там дура эта, — руками машу, — куда отправила, там и есть! Дрыхнет шалава! А я тут… — и на балкон посмотрела.
А там Дженни стоит. Ржет. Только рот у неё красный и зубов нет. Я её увидала, да как заверещу:
— Дженни! Дженни! Дженни там!
Правда, они всё по-своему поняли, мол, только до меня дошло, что они сказать-то хотели. На диван усадили, соседка капли какие-то приволокла. А я верещу, плачу. В общем, хорошо всё закончилось.
Экспертиза у Дженни в крови такое количество алкоголя показала, что вопросов даже не возникло. Ещё и окна, ею порядочно загаженные, свою роль сыграли. Мол, пьяная была, вышла на балкон подышать свежим воздухом, ну и навернулась. То, что это я ей помогла, никто даже не подумал. Только теперь Дженни за мной по пятам ходит. Впрочем, я уже и привыкла.
На похоронах её, меня такой ржач пробрал. Все стоят вокруг гроба (он, естественно, закрытый), голосят. А Дженни там, среди них, и ржет. Рот у неё красный такой, зубов нет — при падении все выбило. Я смотрю на неё и самой ржать охота: всё у тебя, сучка, шоколадное было, только ты теперь мертва, а я нет! Даже слезы из глаз брызжут — так смешно. Мамань еная мне потом сказала, что даже и не подозревала, как я дочку её любила — вся исгримасничалась на похоронах. Смешно!
В общем, я осталась в Москве, в её квартире. Так тётка захотела, мать моя согласилась. А мне хорошо-то как! Тётка теперь говорит, что я у неё одна, что теперь всё её — моё.
Ну, ещё бы! Пусть попробует не моим стать. Я теперь знаю, что в таких случаях делать.
04.07.2010
Черная фигура в балахоне казалась смешной и ужасной одновременно — уж слишком все было пафосно!
— Зачем Вы пришли?
Голос прорицательницы оказался красивым, звонким, но все-таки немного искусственным.
— Я?
Аркадий оробел. Он неуверенно топтался на пороге комнаты, не знал, куда деть руки.
— Мы здесь одни, — сказала прорицательница.
— Да, одни…
— Проходите.
И Аркадий прошел.
Он сам не знал, почему пришел сюда. На самом деле во всю эту мистическую чушь он не верил! Назойливая реклама с вызывающим лозунгом «Только я знаю, где выход из Вашей ситуации» уже давно мозолила ему глаза и в метро, и в газетах. Ей он тоже не верил. Уж слишком убедительно! Того и гляди, обманут.
Но несколько дней назад случайно подслушал разговор в автобусе. Одна дородная тетка рассказывала другой не менее габаритной особе, как с помощью именитой прорицательницы охладила пыл сына к ужасной «белобрысой Таньке».
— Она способна решить любую проблему. Абсолютно любую!
У Аркадия как раз была проблема. Проблема звалась его женой Катериной.
В принципе, до недавнего времени высокая худощавая Катюша его вполне устраивала. Доктор медицинских наук, начитанная, интеллигентная. Жали они вместе уже больше десяти лет, детьми не обзавелись, но вроде были вполне счастливы.
Беда грянула внезапно. Беду звали Ирочкой. Полгода назад она устроилась секретаршей в тот же трест, где Аркадий работал бухгалтером, и выгодно отличалась от Катерины как спереди, так и сзади.
В общем, Аркадий воспылал.
Привычная жена стала до ужаса раздражать — если она что и заметила, то вида не подала. Правда, пока Аркадий пылал к Ирочке издали, все было еще более или менее, но после того корпоративна ситуация изменилась кардинальным образом.
Отмечали день рождения директора. Все пили, танцевали. Аркадий тоже выпил, осмелел, пригласил Ирочку. Во время танца пышнотелая секретарша вдруг прижалась к нему чуть сильнее, чем следовало. А потом вдруг они оказались одни в приемной, где умелые, шаловливые пальчики изменили представление стареющего бухгалтера о том, что такое удовольствие.
