Поэтому убедительно прошу Вас, господин профессор, как только этот перелом в ходе болезни Мико станет очевидным, известить меня не позднее шести часов вечера по добавочному 6–76. Об этой любезности я прошу Вас не только ради успеха нашего фильма: как мне кажется, лучше и нельзя обставить уход Мико из жизни.
В ожидании Вашего звонка остаюсь с уважением Арон Кором.
* * *
Уважаемый господин режиссер!
Ваше возмутительное послание я порвал в клочки. Я не потерплю во вверенном мне заведении попыток столь серьезного нарушения врачебной этики, даже если попытки эти облечены в форму просьбы.
Вас не оправдывает и тот факт, что в медицине Вы — профан! Вам надлежит знать, что данная мною клятва обязывает меня лечить людей, то есть стремиться к продлению их жизни. Поэтому я не имею права подгонять смерть больного под Ваши режиссерские устремления или приурочивать ее ко времени передачи последних известий. Будем считать, что просьба Ваша не имела места.
Однако, к сожалению, Вы верно подметили, что состояние несчастной Мико стало критическим. Опасаюсь, что долее завтрашнего дня ей не прожить. На этот факт, будучи истинным сторонником Вашего творческого замысла, я и хотел бы обратить Ваше внимание. Будьте наготове, если желаете запечатлеть исход этой человеческой драмы. Родные и близкие больной предупреждены мною заблаговременно.
С приветом
д-р Тисаи, профессор-терапевт.
Первая половина дня
— Что это вы надумали ко мне заглянуть, молодые люди?
— Да вот, решили навестить вас.
— Уж не господин ли профессор вас подослал?
— Что вы! Мы выезжали по делу и оказались неподалеку от вашего дома.
— А я было подумала…
— Нет-нет, мы, можно сказать, забрели сюда случайно.
— Если побудете немного, то и с господином профессором встретитесь. Он теперь каждый день к нам наведывается.
У больной даже голос стал каким-то тусклым. Лицо — кожа да кости — готовая посмертная маска. И все же настроение ее было менее удрученным, чем в прошлый раз.
— Как ваше самочувствие?
— Есть я ничего не ем, и все время в сон клонит. Силенки мои истаяли.
— По-прежнему страдаете от боли?
— Да нет, лекарство мне теперь дают более сильное, чувствую только, как изнутри распирает, но боль вроде бы отпустила. А может, оттого мне полегчало, что обстановка у нас в доме изменилась к лучшему.
— С каких это пор?
— Вот уже несколько дней, просто небо и земля. А ведь как я жаловалась, помните?
— Скажите, что же именно изменилось?
— Многое. К примеру, раньше Мама почти не ухаживала за мной, а теперь каждое утро меня умывает, поит чаем, лимонадом, лекарства дает, кормит. Восемь лет назад, когда у нее образовалась катаракта, я ее утешала: «Не горюй, Мама, я стану твоими глазами». И представьте себе, сейчас она мои слова вспомнила. На днях и говорит мне: «Ты — мои глаза, ну а я — твои ноги. Только скажи, чего тебе подать». Кто бы мог подумать? Ну, а главное, она к Нуоферам придираться перестала.
— И давно произошли эти перемены?
— В последнюю неделю, и сейчас это очень даже кстати. Правда, и Нуоферы ее ублажают всячески. Шандор сливочным шоколадом пичкает, а жена его специально, Маме в угоду, фасолевый суп варит и тушеную капусту с копченой грудинкой готовит. Раз я слышала, как Мама ее благодарила: «Спасибо, что уважили, золотко». Таких душевных слов я от нее сроду не слыхала.
— Надеюсь, теперь вы спокойны.
— Да, ко времени радость подоспела, может, и в последнюю минуту. Я и сама чувствую, конец мой близок, да только не боюсь нисколько.
— Вы это серьезно?
— Перед смертью какие уж шутки.
— Как же не бояться смерти? Впрочем, можете не отвечать на мой вопрос, если не хотите.
— Чего уж там, могу и ответить. Сказать по правде, больше смерти меня пугает другое: как представишь себе, что тебя в гроб упрячут, да еще и крышкой прихлопнут. Вот что худо.
— А почему эта мысль так угнетает вас?
— Не могу я одна! Я всю жизнь прожила на людях. Днем на работе суетишься, и вокруг все знакомые, все тебя знают; по вечерам — мать рядом, а то и соседи. Должно быть, всякому приятно, когда живая душа рядом. А как гроб заколотят, тут уж всему конец.
— Выходит, самая большая для вас утрата в жизни, что рядом никого не будет?
— Это самое я и хотела сказать.
— Значит, без людей вам вообще не хотелось бы жить на свете?
— Верно. Хотя не скажу, чтобы я от людей много радости видела. Шесть лет прожила с мужем, плохо ли, хорошо ли, а все не одна была. В пятьдесят шестом он в уличные перестрелки ввязался, домой приходил с автоматом, а после сбежал за границу. Через «Свободную Европу» передал, что перебрался, мол, в Америку, и больше о нем ни слуху ни духу. Потом свалилась на нас эта беда с маминой слепотой; хочешь не хочешь, пришлось смириться, так же как смирилась я и с тем, что Нуоферы у нас поселились. Как-то изменить свою жизнь, повлиять на нее я никогда не умела, знай себе мирилась со всем. Так и сейчас: от конца своего никуда не денешься, стало быть, надобно принять его. Вот весь ответ на ваш вопрос.
— Какой вопрос?
— Вы же спрашивали, страшно ли умирать. Нет, не страшно. Как подумаешь, какая я теперь стала хворая, уж не видишь особой разницы…
— Но все же было, наверное, и в вашей жизни что-то светлое, о чем приятно вспомнить.
— Что-то не припомню такого.
— Ну, к примеру, даже по тому, как относится к вам старый Франё, видно, что на работе вас ценят.
— Конечно, ценят, как не ценить! Где им вторую такую дуру сыскать? Скажут: надо сделать — и знают наперед, что все будет сделано в наилучшем виде.
— Что же, и розы вы не любили?
— Вот спасибо, что напомнили! Нет, розы я всю свою жизнь любила.
— Расскажите нам что-нибудь о розах.
— О розах? Да что о них рассказывать-то?
— Простите великодушно. Я глупость сморозил.
— Да нет, не глупость, это я такая бестолковая. Сколько себя помню, ничего другого и не делала, кроме как розы обихаживала, а всего-то и знаю о них, что краше розы нет цветка на свете.
— Спасибо, этого вполне достаточно. Может, отдохнете немного?
— Ваша правда, устала я что-то. Но если для вашего фильма еще чего нужно, то вы спрашивайте, не стесняйтесь.
— Поспите. Вам не помешает, если мы тут побудем?
— Мне теперь никто не помешает.
— Ну вот и поспите, а мы посидим тихо.
Вторая половина дня
Мико спала. Режиссер и оператор забились в угол, сидели, ждали. Время тянулось медленно. Телевизионщики не решались ни разговаривать, ни курить. Изредка заходила Мама, низко наклонялась над дочерью, чтобы разглядеть ее лицо, и опять уходила. Совсем стемнело, когда вернулись с работы Нуоферы. Стараясь не шуметь, они проскользнули на кухню и зажгли там свет. Тишина стояла глубокая. Даже автобусы как будто проносились бесшумнее, чтобы не потревожить спящую.
У входной двери раздался звонок. Маришка проснулась. Оператор пошел открывать дверь: прибыл доктор Тисаи — в белом халате, прямо из больницы. На несколько минут, пока шел осмотр больной, он услал всех в переднюю.
— Как бы не проворонить последние известия, — вздохнул Кором.
— У нас еще двадцать минут в запасе, — успокоил его оператор, взглянув на свои часы со светящимся циферблатом.
Тисаи позвал их: можно войти.
— Будьте наготове, — шепнул он. — Я тоже останусь при ней.
Мико не спала, однако на сей раз она даже не повернула головы к вошедшим.
— Кто там? — спросила она едва слышным, безжизненным голосом.
— Это мы, с телевидения.
— Позовите Маму и Нуоферов. Пусть все будут в сборе.
— Сию минуту, — с готовностью бросился к двери Арон. — И если позволите, принесу телевизор.
— Зачем? Я ведь его все равно не смотрю.
— А вдруг будет что-нибудь интересное?
— Мне теперь ни до чего интереса нет.
Внесли телевизор. Поставили его на стул против кровати. Оператор привел Маму, усадил ее, затем заставил пересесть в другое место, чтобы она не загораживала Маришку. Пришли Нуоферы и стали в дверях. Молодая женщина старалась удержать слезы. Оператор, закончив приготовления, опять удалился в свой угол.
— Начнем?
— У меня все готово.
— Тогда я включаю телевизор, — сказал Арон и повернул рычажок.
Режиссер и оператор стояли позади прибора и только по дикторскому тексту догадывались о том, что происходит на экране.
Ага, это репортаж о наводнении. Плотины укрепляют мешками с песком. Бедственное положение арабских беженцев. Пуск новой производственной линии на Электроламповом заводе. Заседание Академии наук. И, наконец!.. Слава Богу, передача подоспела вовремя.
— Наш специальный корреспондент сообщает: в Будафоке открылась первая Международная выставка роз и проводится конкурс на звание лучшей сортировщицы.
