«Долгое пребывание в безвоздушном пространстве негативно влияет на эмоциональное состояние астронавтов. Их можно сравнить с дикими животными, оказавшимися в неволе. Поведение характеризуется отсутствующими взглядами в иллюминатор, будто звезды в темноте и знакомые сине-зеленые очертания земного шара могут заменить обычное земное существование. В ситуации, когда ход времени замедлен, а жизнь сосредоточена на небольшом пространстве, на борту космического корабля нарушается социальный климат и более длительные экспедиции становятся невозможными. В связи с этим ученые занимаются поиском новых методов укрепления взаимоотношений астронавтов. Например, исследуют отношения супругов, проживших долгое время в браке, — ведь их уникальная сплоченность может быть недостающим кусочком мозаики, которая сделает пилотируемый полет на Марс реальностью».
— Что ты видишь сейчас?
Анна поворачивается ко мне в тот момент, когда поезд вырывается из туннеля. Она парит в космическом корабле, изображенном на картинке в газете на фоне темно-синего космоса. Ее голос прерывается помехами и скрежещет, будто доносится из домофона в клинике. До того как двери открылись, я вижу ее среди пассажиров внутри вагона.
«Были предприняты попытки вырастить салат в стеклянных шкафах прямо на космических кораблях. Все указывает на то, что растения хорошо развиваются благодаря не только витаминам, но и заботам астронавтов. Вид зелени напоминает им о привычном образе жизни на Земле».
— Что ты видишь сейчас?
В толпе, заполнившей вагон, Анна поворачивается ко мне спиной. Вокруг нее распускаются ярко-зеленые листочки салата и красные цветы.
В следующую секунду все пропадает. Она уже дома? Она уже пришла?
Анна всегда хотела, чтобы в доме было спокойно и тихо, но завидовала тем, в чьих домах бурлила жизнь в любое время суток. Она говорила, что ее родители вели жизнь затворников, и пыталась жить иначе.
Она часто фантазировала, рассказывая об обычаях в родительском доме. Вроде как гостям сначала показывали парк, а потом приглашали в дом, печенье раскладывалось на красивые блюдца, а кофе и чай подавали в тонких кофейниках и чайниках. Друзья, дети и соседи могли приходить и уходить когда пожелают. Так оно и случилось. Много позже наш с Анной дом по субботам превращался в шумное и веселое место встреч друзей, как того и желала хозяйка.
Возможно, она придумала эти семейные ритуалы из-за гнетущей мрачной атмосферы, часто царящей за ужином в родительском доме.
На их острове по-черепашьи тянулось время ожидания, что кто-то придет домой и приготовит в дровяной печи скромный обед. Анна часто говорила, что все детство была голодна и мечтала о теплых свежих булочках. Наверное, поэтому наш десерт был таким обильным.
Субботняя программа казалась трудновыполнимой, пока дети были маленькими — долгих прогулок в парке девочки не выдерживали. Одна непременно отказывалась сидеть в коляске или идти пешком, другая начинала плакать, потому что дул ветер или шел дождь, а то им не нравились сапоги, шапки или солнце. А потом они внезапно выросли и с удовольствием проводили время дома. Анна не спорила, увлеклась выпечкой и с удовольствием готовила изысканные ароматные ужины, которые собирали всех домочадцев. Идеальный семейный очаг.
Однако мечты не всегда совпадают с реальностью. Субботнее печенье вспоминается мне до сих пор. Отпечатки липких пальцев на стеклах кухонного шкафа и стульях, крошки и кусочки теста на полу. От старой газовой печи пышет жаром, а посреди кухни неподвижно стоит Анна. Кто-то из детей всегда ухитрялся все испортить с самого начала, и тяжелая начинка смешивалась со скверным расположением духа. Невозмутимое спокойствие Анны раздражало.
— Нет, милая, у тебя не меньше теста, можешь взять мою скалку, нет, никто не глупый, не делай так, пожалуйста.
Эти ласковые слова должны были призвать к порядку и помирить двух наших маленьких дочерей. Потом начинались нудные обсуждения получившихся печений, которые отбирались друг у друга.
Со временем званые обеды и ужины украшала только торжественная выпечка со взбитыми сливками и марципаном, а также традиционные пряники. На наши дни рождения Анна пекла торты. Потом и это закончилось, превратив выходные в обычные будни, когда Анна уходила в студию, а спустя минуту я сам кричал девочкам, что ухожу за продуктами.
Никто из нас не хотел такой жизни.
Однажды я услышал, как дочь рассказывала кому-то по телефону о скуке и унынии в нашем доме, о том, что у нас нет общих занятий и никогда не бывает праздников. Мне стало смешно, что дочери выросли и могут рассуждать о сложных перипетиях семейной жизни, где переплетались ожидания и разочарования. Но Анна не смеялась, когда я ей рассказал об этом. С момента рождения детей она постоянно размышляла о двойном счастье и двойной боли, которые могут быть только у близнецов, чьи чувства особым образом зависят от родительских.
Парень в красной куртке по-прежнему сидел на скамейке и не встал с места, когда подошел поезд. Двери вагона закрылись, я потерял его из виду, потом различил лишь удаляющееся красное пятно. Я сравнивал его стоптанные кроссовки с поношенными баскетбольными кедами Эме, которые он время от времени опрыскивал красной блестящей краской. Я даже принял ее за кровь, когда он в первый раз пришел в клинику. Густые темно-красные следы крови.
На следующей станции поезд остановился рядом с другим составом, и я вглядывался в соседний вагон. Какое-то мгновение под землей два поезда спокойно стояли рядом, разделенные несколькими сантиметрами. И если бы я увидел в вагоне напротив старого знакомого, которого давно и безуспешно искал, то вряд ли успел бы поднять руку в приветствии. За это короткое мгновение мы вновь расстались бы.
Если бы я увидел там Анну? Если бы мы повстречались только там и я не смог бы даже окликнуть ее?
В вагоне напротив жизнь, казалось, замерла. Вдруг поезд начал плавно двигаться, замелькали незнакомые лица. На долю секунды мы заглядывали друг другу в глаза, и я подумал, что трудно забыть лицо, которое ты видел так близко.
Составы рывком сорвались с места, мой поезд разогнался и с грохотом понесся вперед. В черной стене за стеклом я видел только собственное отражение, о лицах из поезда напротив я забыл навсегда.
* * *
Я вырос в провинции Сконе, в доме с садом, где мрак всегда перемежался лучами солнечного света. Я изучил все тени, исчезающие на рассвете. В глубине сада за кустами сирени и жасмина рос большой дуб, а за ним в тени вечных сумерек был пруд. Летними вечерами на распростертых листьях кувшинок барахтались лягушки и громко приманивали друг друга непристойными песнями.
Моя мать долго болела и умерла, когда мне было двенадцать. Отец больше не женился и хранил память о жене так же трепетно, как заботился о ней всю ее недолгую жизнь. Он работал ветеринаром, и мне семейными традициями было предначертано в будущем подняться на ступеньку выше.
Дом с садом располагался на равнине, на полпути от Мальме к побережью. Отец не любил большие города, и впервые я побывал в Мальме, когда мне исполнилось восемь лет. Отца беспокоило беспорядочное движение транспорта, шум и людская давка. Зато мы часто ездили в Европу, путешествовали по маленьким городам и деревушкам. Когда была жива моя мать, мы выезжали в Италию, а после ее смерти — во Францию. Первые несколько лет без нее мы проводили недалеко от города Ла-Рошель на Атлантическом побережье, там я выучил французский. Семья, которая сдавала нам дом, жила в маленьком флигеле в саду, и я часто бывал у них. Их дочь Роза и стала моим учителем.
Ее родители предпочитали, чтобы мы говорили по-английски, но я сразу заметил, как французский меня «взрослит» и наполняет легкостью. Язык открыл мне новый мир звуков, выражений и жестов, я любил Розу на французском языке, который открылся мне одновременно с ее мягкой кожей. Ее неумолкающие губы объясняли мне все оттенки смысла, а ореховые глаза подсказывали нужные слова.
Я любил Розу много лет. Конечно, у меня были и другие девушки, но Роза занимает особое место в моей памяти. Кроме французского, у нас оказалось много общего. Мы были единственными детьми у немолодых и немного старомодных родителей, которые не любили суету, а собственные дома превратили в тихую уютную гавань. А еще Роза научила меня мысленно уноситься бесконечно далеко от дома.
День за днем отец проводил в съемном доме в Ла-Рошели, опустив занавески, и под неумолчное жужжание вентилятора на потолке читал до захода солнца профессиональные журналы. Вечерами он окидывал сад взглядом, будто только что проснулся, и только тогда мы могли наконец куда-то поехать вместе. На взятой напрокат машине мы колесили по выжженным солнцем окрестностям в поисках ресторана, который приметили накануне. Мы методично исследовали все места в городе, где подавали лучшую еду. Нам нравилось есть медленно и в полной тишине. Разговаривать начинали только за кофе, обсуждали наши ощущения, впечатления и планы на будущее.
