Ирина Дедюхова - О человеках-анфибиях

Сосредоточенный и отрешенный он вошел в квартиру, а там его встретила услужливая доброжелательная Фенька с какими странными пустыми глазенками, какие были у нее когда-то давно, когда она к ним еще только устроилась, приехав в город после деревенской десятилетки.

— Проходи, Валя, коли пришел! — просто, но веско сказала ему Елена Матвеевна, неожиданно появляясь в кухонном проеме. — Тут Феня немного перенервничала, пришлось ей таблеточку для спокойствия дать. Ничего, все будет хорошо. А будешь переживать — ты сразу скажи, у меня еще таблетки есть. Так! Всем мыть руки! Сегодня у нас праздничный ужин в честь моего прибытия — макароны по-флотски и по два стакана компота. А еще!.. Творожная запеканка тому, кто раньше всех макароны скушает и руки чище вымоет! Засекаю время, говны собачьи!..

Понедельник — день тяжелый. По понедельникам под начало к Егору Марковичу иногда ставили стажеров. Будто бы мало ему было своих забот, недостаточно ему было мудотни с этим пополнением. Залезут, главное, либо на озеро под лед, либо на дне бассейна укроются от него — и в карты режутся! Он это точно знает! Пользуются, что ему в воду никак нельзя, заржавеет. Но ведь совесть-то должна быть! Будто он не видит, как потом пятьдесят второй всем шалбаны раздает и по шесть компотов за обедом трескает! И нарочно даже акваланги не надевают! Чтобы он им крантик не перекрыл. Анфибии сраные! Имфузории-туфельки!

С присягой опять-таки сколь переживал, сколь метался! Думал, как мамки эти выскочат из укрытия, как начнут своих сыночков тискать!.. Копец всей военной педагогике! Только со стальными нервами такое напряжение перенести можно.

А тут — сразу двоих прислали. Одного из Академии Генштаба — сопляка еще совсем, а второго — из гвардейской школы денщиков, в одном возрасте с первым. Ни до преж, ни после таких придурков Франкенштейну обучать не доводилось.

Егор Маркович, когда перед построением вещи ихние проверял, и так, и эдак с ними пытался контакт установить — ни чо! Стоят оба навытяжку, глазами круглыми хлопают и молчат. Причем возле узких безгубых ртов даже морщинок нет, будто они такие молчуны с самого младенчества. Ну, прикрикнул на них товарищ Франкенштейн, слегка обматерил даже — ни чо! Молчат на своем, суки!

Кросс хорошо отбегали, с полной выкладкой. Обед скушали, после на полигоне отстрелялись — опять хорошо! Егор Маркович даже проникаться к ним начал душевно. А тут училка немецкого, по фамилии Барамзян, прибегает вся в слезах. «Сколько, — говорит, — дураков и отморозков выучила «Ненде хох!» кричать, таких еще не видела! Молчат суки — и хоть тресни! Нихт ферштейн!»

Потом в бассейне шестнадцать кругов всем подразделением дали. Егор Маркович время засекал — снова хорошо! А как дошли до испанского и основ конспирации в латиноамериканских странах, так ведь опять довели преподавателя! Конечно, он — натуральный испанец с острова Свободы, горячий, вспыльчивый человек. Он орать на них долго не стал! Он достал мачете и попер на этих двух! Едва его Жеки с тридцать пятого по сорок восьмой номер разоружили. Два пальца сломали своему любимому преподавателю. Отломили, короче.

А этим двум — хоть бы хны! Хлопают только на всех круглыми глазенками, рты открывают и закрывают, как рыба сонная! И какое-то бесстрастное выражение написано на их лицах, будто не нормальная горячая кровь струится у них по жилам, как у всех орущих на испанца Женек, а холодная рыбья сукровица.

Вечером пришла спецмашина даже не за стажерами, а за двумя старослужащими Жеками. Но, в нарушение Устава, Егор Маркович этих двух назад сплавил. И, глядя вслед спецмашине, думал, почесывая молибденовый затылок, что херовую смену готовит нынче генштаб… Где-то ведь это еще аукнется!..

Отделение для алкашей городской психушки, как назло, располагалось в бывших кельях и трапезной старинного мужского монастыря. Ленка вначале всего прикола не поняла. Сидя в сводчатом коридорчике в ожидании лечащего врача с обхода, она в умилении пялилась на суровые глазастые лики святых, проступавшие из-под известковой побелки. Наконец, из отделения к Лене вышел испуганный мужчина средних лет в сером халате с опаленными бровями и ресницами. Гостеприимным жестом он пригласил ее в кабинет.

Убирая на край большого письменного стола обгоревшие папки, он с нервным смешком произнес фразу, окончательно поставившую Лену в тупик: «А-а… Стал быть, эти горячие, блин, старушки — ваши родственницы непосредственные? Учтите, если я с этим Змеем-Горынычем двухголовым не шизнусь, если эти суки старые со мной писец до выписки не сделают, то я на сестре-хозяйке Ларисе Андриановне сам, добровольно женюсь, а Петьку за сына признаю! Господь свидетель!»

И размашисто перекрестился на икону Николы-Чудотворца со следами недавних подпалин.

— Впрочем, должен предупредить строго, — сурово добавил врач, глядя Елене прямо в глаза. — Не знаю, конечно, как вам удалось двух мамаш на один паспорт записать, мне это, в сущности, по хрену, но не от Бога все это! Власть обманите, а Бога — фигушки! — поднес он к Лениному лицу запачканный копотью кукиш. — Только не вздумайте только при них имя Спасителя нашего поминать! Будет тогда вам — пламя гнева Всевышнего!..

Дальше врач для алкашей стал слегка заговариваться, лег головой на стол и заплакал, закрыв лысину руками.

— За что, Господи? За что? — натужно спрашивал он Ленку сквозь слезы.

— Дык, чо случилось-то? Мамаша-то моя при чем? — возмутилась Ленка.

— Подите все прочь от меня! — высокомерно ответил ей врач, отхлебывая осторожными аккуратными глотками медицинский спирт из небольшого пузырька, запивая его водой из графина. — Подите-подите! Повидайтеся с мамочками! Потом только претензии ко мне не предъявляйте! Катитесь, кому говорят? Санитар! Выведите посетительницу на свиданку к тем, которые… ну, мамы это ее… Срочно!

Макаровны сидели в больничном скверике на заметенной снегом скамейке, тесно прижавшись друг к другу. На авоську с яблоками, которую Ленка стала со слезами совать им в руки, реагировали слабо, как-то виновато улыбаясь.

— Да что же это, Го..? — спросила было их Ленка, но Макаровны испуганно замахали на нее руками.

— Тише, Лена, тише, мила дочь! Отвернулся Он от нас нынче! Прогневили мы Его! Выпишемся, по святым местам двинем! Вишь, чуть протезы зубные к едрене фене не спалили!..

Из корпуса к ним направился скорым шагом давешний врач в одном халате, без шапки.

— Знаете, что я подумал? Чего эту волынку-то тянуть? Тут дело не медицинское — зуб даю! Такое, понимаете ли, не лечится, бессильна здесь медицина, поверьте. Забирайте-ка, своих мамаш отсель на хрен! Все пациенты у меня нынче в монастыри заяву накатали. Еще в Минздраве надо будет объясняться, как убежденных алкоголиков довел до такой полной ручки за три дня. Валите, бабушки, валите! Пока я добрый! Вместо телогреек обгорелых халаты забирайте и валите!..

…И притихшая Лена повела домой двух Макаровн, плохо соображая сама, которая же из них ее мамка.

Женьку теперь почти каждый день ужина лишали. Да он приспособился после отбоя к тете Лене в пищеблок с заднего двора в стенку три раза стучать. Кормила она его, конечно, но переживала, что с учебой у него что-то не клеится. Товарищ Франкенштейн так просто ведь тоже не станет бойца бета-гаммы протеинов и микроэлементов лишать.

А какая теперь у Женьки учеба была в голове? Он теперь только думал, как ему в дырку в заборе шмыгнуть, во рвы с крокодилами плюхнуться, на караул возле черномазого матюкнуться и в окошко к своей Женьке биться начать… Распорядочек дня у него стал, как у какого-нибудь Финиста, ети его, Сокола.

Заколебались его отлучки всем подразделением покрывать. Женька похудел, осунулся. И не май все-таки месяц был для свиданок. Потом ему пятьдесят первый Жека выход подсказал. Взял по его наводке Женька у тети Лены пару разносов оцинкованных из пищеблока, в сопле дирижабля две борозды рашпилем пропилил, да и заклинил там эти разносы намертво. В сопле можно было разместиться вдвоем, только тесно прижавшись друг к другу. Обнявшись. Ну, и пока остывали сопла дирижабля прапорщиц, они там, внутри до самого отбоя разговоры свои разговаривали… Да какие там разговоры!..

— Женя!..

— Женечка!..

— Женька!

— Ой! Ты чего? Женя, не надо! Не на…

— Я серьезно, Жень! Я эта… женюсь… потом! Пусти, Женька!..

— Женя!..

— Женечка!..

— Женя-а-а… Не на…

Ну, сами знаете чего от разговоров в сопле дирижаблей случается. Не Женьки были первые, и дай Бо…, или еще кто там, не последние.