В вестибюле у подножия лестницы Милдред спрашивает:
— А где Уинифрида?
Аббатиса медлит с ответом; они поднимаются к ней в приемную и рассаживаются.
— Уинифрида отправилась в женскую уборную на первом этаже универмага Селфриджа и пока не вернулась.
Вальбурга говорит:
— Куда это все нас заведет?
— Каким же образом,— говорит Милдред,— эти два молодых человека ухитрятся прийти за деньгами в женскую уборную?
— Наверно, подошлют за ними какую-нибудь девицу. По крайней мере, Уинифрида следует спущенным инструкциям,— говорит Александра.
— Чем больше людей сюда вмешивают, тем меньше мне все это нравится,— говорит Вальбурга.
— Чем больше денег они требуют, тем меньше мне все это нравится,— говорит аббатиса.— Собственно, я впервые услышала о вымогательстве нынче утром. И мне все-таки интересно, о чем с самого начала думали Бодуэн с Максимилианом, когда посылали сюда своих молодцов?
— Мы хотели раздобыть Фелицатины любовные письма,— говорит Милдред.
— Нам нужны были ее любовные письма,— подтверждает Вальбурга.
— Если б я знала, как немного вам нужно, я бы устроила это без особых хлопот,— говорит аббатиса.— У нас прекрасно поставлено фотокопирование.
— Тогда Фелицата была все время начеку,— говорит Милдред.— А нам надо было, чтоб вас избрали аббатисой, Александра.
— Меня бы все равно избрали,— говорит аббатиса.— Однако я вас не оставлю, сестры.
— Если б они в тот первый раз не тронули наперсток, Фелицата никогда бы ничего не заподозрила,— говорит Вальбурга.
Милдред говорит:
— Они просто рехнулись с этим проклятым наперстком. Они его захватили, чтоб Максимилиан видел, как легко к нам пробраться.
— Сколько шуму,— говорит аббатиса, как говорила прежде и скажет еще не раз, с опечаленно-безучастным видом,— из-за серебряного наперсточка.
— В общем, мы тут мало что знаем,— говорит Милдред.— Лично я ничего толком не знаю.
— Не имею ни малейшего понятия, что на самом деле стряслось,— говорит Вальбурга.— Знаю только, что если Бодуэну с Максимилианом будет неоткуда взять денег, они увязнут по уши.
— Уинифрида тоже увязла по уши,— говорит аббатиса, как говорила прежде и скажет еще не раз.
Звонят с коммутатора. Сурово нахмурясь, Вальбурга подходит и снимает трубку, а Милдред следит за ней ясными, не по сезону ярко-голубыми глазами. Вальбурга заслоняет трубку ладонью и говорит:
— Из «Дэйли экспресс» интересуются, что вы, мать аббатиса, можете сказать по поводу психиатрического лечения Фелицаты.
— Скажите им,— говорит аббатиса,— что у нас нет сведений о Фелицате, с тех пор как она покинула монастырь. Ее место в часовне пустует и ждет ее возвращения.
Вальбурга раздельно повторяет это монахине-телефонистке, и та отзывается дрогнувшим голосом:
— Так и передам, сестра Вальбурга.
— И вы ее в самом деле примете обратно? — спрашивает Милдред.
Но телефон снова звонит. Покою настал конец.
Вальбурга нетерпеливо слушает и снова служит передатчицей:
— Не унимаются. Репортер хочет знать, как вы расцениваете бегство Фелицаты.
— Дайте мне телефон,— говорит аббатиса. И обращается к телефонистке: — Сестра, бодрствуйте, трезвитесь. Приготовьте блокнот с карандашом и запишите следующую телефонограмму: «Аббатиса Круская ничего не имеет добавить к тому, что она будет счастлива снова видеть сестру Фелицату в стенах аббатства. А ее бегство в мир встречает у аббатисы глубокое сочувствие, и к отважному поступку сестры Фелицаты как нельзя более применимы замечательные слова Джона Мильтона. Слова такие: «Не стану восхвалять добродетель-беглянку, добродетель-затворницу, неискушенную и неиспытанную, которая не стремится навстречу неприятелю, а чуждается ристалища»...» Будьте добры, продиктуйте все это репортеру, и если еще будут звонить, скажите им, пожалуйста, что мы отошли ко сну.
— Как они с этим разберутся? — любопытствует Милдред.— Звучит потрясающе, какая прелесть.
— Подчистят как-нибудь,— говорит аббатиса.— Вот и нам, сестры, надо подчищать. Мы покидаем сферу истории и вступаем в область мифологии. Мифология — это не более чем подчищенная история, равно как история — подчищенная мифология, и помимо этого нет ничего во всей истории человечества. Нам ли менять природу вещей? В нашем с вами случае, дорогие сестры, доискиваться истины все равно что искать конечности, пальцы и ногти пассажира взорвавшегося самолета.
— Английские епископы-католики придут в ярость от цитат из Мильтона,— говорит Вальбурга.
— Дело решают римские кардиналы,— говорит аббатиса,— а я не думаю, чтобы они когда-нибудь слышали о Мильтоне.
— Дверь отворяется, и Уинифрида, усталая с дороги, но по обыкновению осанистая, входит и делает глубокий реверанс.
— Уинифрида. душенька,— говорит аббатиса.
— Я только что переоделась в монастырское, мать аббатиса,— говорит Уинифрида.
— Как прошло?
— Прошло хорошо,— говорит Уинифрида.— Я сразу ее заметила.
— Вы оставили сумку возле раковины и зашли в кабинку?
— Да. Вот как все было. Я встала на колени и смотрела из-под двери. Это была женщина в красном жакете и синих брюках, а под мышкой у нее, как договорились, был журнал. Она стала мыть руки над раковиной. Потом взяла сумку и ушла. Я тут же вышла из кабины, помыла руки и высушила. Никто ничего не заметил.
— Сколько всего женщин было в туалете?
— Пять и одна уборщица. Но мы проделали все очень быстро.
— Что это была за женщина в красном жакете? Опишите ее.
— Ну как, — говорит Уинифрида,— ну, она была вроде мужчины. Подбородок тяжелый. И, кажется, волосы не свои, черный парик.
— Вроде мужчины?
— Лицо такое. И потом, руки костистые. Широкие запястья. Я ее толком не разглядела.
— Знаете, что я думаю? — говорит аббатиса.
— Вы думаете, что это была не женщина,— говорит Вальбурга.
— Переодетый семинарист-иезуит,— говорит Милдред.
— Уинифрида, как, похоже на то? — спрашивает аббатиса.
— Да вы знаете,— говорит Уинифрида,— похоже. Очень даже похоже на то.
— Тогда, по-моему, Бодуэн и Максимилиан просто пугающе глупы,— говорит аббатиса.— Типично иезуитские штучки — хитрить на ровном месте. Ну зачем понадобилась женская уборная?
— Там легче всего передать продуктовую сумку,— говорит Вальбурга.— Бодуэн знает, что делает.
— Вы, Вальбурга, насчет Бодуэна лучше помолчите,— говорит аббатиса. Уинифрида начинает нервозно теребить четки.
— В чем дело, Уинифрида? — спрашивает аббатиса.
— В женском туалете у Селфриджа — это я придумала,— жалобно признается Уинифрида.— Мне это пришло в голову, и я решила, что это хорошая мысль. Там проще всего встретиться.
— Не стану отрицать,— говорит аббатиса,— что волею случая все кончилось удачно. Бывает, и в кости выигрываешь. Но напрасно вы думаете, что всякая ваша мысль хороша уже тем, что пришла вам в голову.
— Так или иначе,— говорит Вальбурга,— эти молодчики получили свое и теперь утихомирятся.
— Ненадолго,— говорит аббатиса Круская.
— Ой, меня снова пошлют? — тихо скулит Уинифрида.
— Может, и пошлют,— говорит аббатиса.— Пока что пойдем отдохнем перед повечерием. А после повечерия сойдемся здесь, отужинаем и поразвлечемся сценариями. Готовьте безупречные сценарии, сестры.
— Что такое сценарий? — спрашивает Уинифрида.
— Искусство подачи фактов,— говорит аббатиса Круская.— Хороший сценарий — подчистка, плохой — просчет. И не надо достоверности, был бы гипноз, как вообще в подлинном искусстве.
— Гертруда,— говорит аббатиса в зеленую трубку,— вы читали газеты?
— Читала,— говорит Гертруда.
— Ах, уже и в Рейкьявике все известно?
— Да, Чехословакия взяла первенство мира.
— Я про наши новости, Гертруда, милая.
— Да, про вас тоже читала. Что это вам понадобилось всюду натыкать подслушивающие устройства?
— Почем я знаю? — говорит аббатиса.— Я ничего ни о чем не знаю. Меня занимают наши хозяйственные дела, наша музыка, обряды и традиции, наши, наконец, технические проекты связи с временными миссиями. Сверх этого я знаю только то, что, как мне сообщают, появилось в газетах; сама я их не читаю. Милая Гертруда, ну почему бы вам не вернуться домой или, на худой конец, хоть быть поближе — во Франции, в Бельгии, в Голландии, что ли, вообще где-нибудь в Европе, раз уж не в Англии? Я ведь всерьез думаю демонтировать оборудование прямой связи с вами, Гертруда.
— И в самом деле,— говорит Гертруда.— Что вы, честно-то говоря, можете сделать по телефону из Кру?
— Были бы вы поближе, Гертруда, в Австрии, скажем, или даже в Италии...
— Италия рядом с Ватиканом,— говорит Гертруда.
— Нам нужна миссия в Европе,— говорит аббатиса.
