— Знаешь, братик, мне почему-то кажется, что все со Светкой будет в порядке. Да что там кажется — я в этом уверена, я чувствую! А женская интуиция — это, скажу я тебе, великая вещь! Она никогда не подводит.
И, не дожидаясь моего ответа, снова исчезла в кухне.
Это были именно те слова, которые мне сейчас необходимо было услышать. Я был не один. Кто-то рядом со мной сочувствовал мне, переживал за меня, надеялся вместе со мной… И верил, непоколебимо верил, что все закончится хорошо. Впервые за эти два дня железная рука, сжимавшая сердце, чуть отпустила.
Я пошел на кухню и смолотил все, что разогрела Виктория. Сама она отказалась ко мне присоединиться, заявив, что никогда не позволяет себе есть после семи.
Я уплетал за обе щеки, а Виктория сидела напротив и смотрела на меня. В ее взгляде было что-то материнское.
— Герман, — спросила она, наливая чай, — а ты Юле сообщил о Светке?
— Нет, конечно. Я не хочу ее пугать. Уверен, что до ее возвращения все закончится.
— Не сомневаюсь! Она надолго? — Месяца на два, а то и на три.
— Ну, конечно! За это время ты уже сто раз из Германии вернешься…
Я недоуменно поглядел на сестру:
— Из какой еще Германии, о чем ты? Виктория ахнула:
— Господи, я ведь еще не рассказала тебе про письмо! Совсем из головы вон! Слушай, братик, у меня же для тебя потрясающая новость! Да, а у тебя загранпаспорт, надеюсь, есть?
— Есть, а что?
— Сейчас я тебе такое расскажу — ахнешь! Оказыва… И тут зазвонил телефон. Я бросился к аппарату, в спешке задел его, и он с грохотом полетел на пол. Когда я, наконец, нащупал трубку и судорожно прижал ее к уху, там раздавались короткие гудки. Я громко выругался. Виктория успокаивающе положила руку мне на плечо.
— Не волнуйся. Сейчас перезвонят. Если это они, то, поверь, они тоже в этом заинтересованы.
Она оказалась права. Тут же снова раздался звонок.
— Да! Слушаю!
— У тебя под машиной стоит коробка, — сказали на том конце провода и отключились.
— Алло, алло, какая коробка?!! Мать твою, трубку повесили!..
— Это они?
— Да! — я уже был в прихожей.
— Герман, ты куда? Можно мне с тобой?
— Нет, сиди, я скоро!
Мой «Форд» был заблокирован новенькой «Шкодой-Фелицией» и допотопной «Волгой». Я кое-как протиснулся между ними и заглянул под днище своей машины. В темноте действительно что-то белело. Я спешно достал коробку и торопливо открыл ее. Внутри была видеокассета.
Перешагивая через две ступеньки, я сокращал расстояние. Спешка подвела: я споткнулся, растянулся во весь рост и уронил коробку. Кассета выпала и поскакала вниз по ступенькам. Я не на шутку перепугался — а ну как она разобьется? Пулей метнулся вниз, поднял кассету (кажется, цела, слава тебе, Господи!) и дальше нес уже аккуратно, прижимая к груди, как сокровище.
— Что? — испуганно встретила меня Виктория. Но мне было не до разговоров.
Руки у меня дрожали, засунуть кассету в щель магнитофона никак не удавалось. Я нервничал и готов был разнести все вокруг.
— Переверни, — тихо сказала сестра за спиной.
— Что?
— Я говорю, кассету переверни другой стороной. Вон стрелочка.
— Блин, точно…
Я схватил пульт и трижды нажимал на кнопку «play», прежде чем видак заработал. Наконец, на экране телевизора замельтешило, а потом вдруг возникло изображение. И я увидел Светку.
Девочка была снята во весь рост. В своем голубом платьице она стояла у стены и прижимала к себе любимого Бараша. Вид у нее был несколько растерянный и испуганный, но она не плакала.
— А теперь посмотри сюда, в окошечко! — прозвучал за кадром приглушенный мужской голос. — И предай привет папе.
На Светкиной мордочке отразилось любопытство. Она завертела головой.
— А где Гелман?
— Папа будет смотреть через это окошко и увидит тебя!
— Хочу к Гелману! И к Юле! — скривилась Светка.
Тут возникли помехи, видимо, камеру выключили, а когда включили вновь, Светки уже не было. Просто пустой темный фон.
— Слушай внимательно, — вновь зазвучал голос. — Как видишь, твой ребенок жив, здоров и весел. Мы не изверги и ничего плохого девочке не сделаем. Теперь все зависит только от тебя. Твой ребенок для тебя, конечно, бесценен, и ты ничего не пожалеешь, чтобы вернуть девочку домой. Это будет стоить тебе миллион долларов. — При этих словах у меня потемнело в глазах. — Я не шучу. Именно миллион, и ни копейкой меньше. Деньги нам нужны через месяц. Больше мы ждать не будем. Жизнь девочки в твоих руках. Насчет милиции мы тебя уже предупреждали. Если все-таки обратишься — потеряешь ребенка тут же: мы тотчас об этом узнаем, у нас там свои люди. Мы знаем, чем рискуем, и поэтому будем сжигать за собой все мосты. — На этих словах голос оборвался, и на экране вновь замелькала черно-белая рябь.
— Герман, что это? — дрожащим голосом спросила сидевшая рядом сестра.
— Это то самое. — Я чувствовал, что подо мной проваливается земля, на какое-то мгновение в моих глазах померк свет.
— Тебе нехорошо, — донесся откуда-то голос сестры. — Ты такой бледный…
Да, мне было нехорошо, мне было очень нехорошо. Виктория метнулась на кухню и принесла мне стакан воды.
— Это твоя Светка, да? — тихо спросила она. В ответ я только кивнул головой.
— Хорошенькая, я ведь никогда ее не видела. — Голос сестры дрожал. — Господи, какой же ужас, как же так можно!.. Совсем маленький ребенок…
Я перемотал кассету назад и посмотрел все еще раз.
— Какой миллион! — заорал я в экран телевизора, когда голос вновь назвал это невероятное число. — Откуда у меня миллион? Я что, Билл Гейтс? Или арабский шейх? Сволочи!
— Герман, послушай меня! — вдруг тихо проговорила Виктория. — У тебя есть миллион. Может быть, даже больше.
Я уставился на нее. Неужели она сошла с ума от потрясения?
— Виктория, что ты говоришь? Откуда у начальника автопарка такие деньги? Конечно, у меня неплохая, по нынешним меркам, зарплата, но я ведь даже не владелец, я наемный работник!
— Дело не в зарплате, Герман. Я привезла тебе письмо.
— Да что ты городишь, Виктория, какое письмо? При чем здесь письмо! Ты лучше скажи, что мне делать?
— Ну, для начала я бы на твоем месте немного выпила, — проговорила сестра, внимательно посмотрев на меня. — Только действительно немного. А то ты не сможешь меня слушать.
Я молча, как лунатик, пошел на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки и щедро плеснул в стакан. Виктория пришла следом за мной, отобрала у меня стакан и вылила больше половины в раковину.
— Этого тебе вполне хватит!
Я хлопнул водки, но легче не стало.
— Господи, ну с чего они взяли, что я миллионер? — простонал я.
— Сядь, пожалуйста, — попросила сестра. Исчезла на минуту и вернулась в кухню с большим ярко-желтым конвертом в руках и протянула его мне:
— Читай!
Я взглянул на адрес. Письмо было адресовано не мне, а моей бабушке, Барбаре Шмидт, по-прежнему проживающей в Москве бок о бок с моей сестрой.
— Виктория… — я обернулся к сестре, но она только замотала головой. — Читай. Все вопросы потом.
Письмо было на немецком языке, но меня это не смутило. Бася, моя бабушка, владела им в совершенстве, и с самого моего детства учила меня, читая сказки Гофмана, Гауфа и братцев Гримм на их родном наречии. По понедельникам, средам и пятницам она разговаривала со мной исключительно по-немецки. Став постарше, я с удовольствием занимался тем, что, положив перед собой «Фауста» или, скажем, «Лорелею», сравнивал оригинальный текст с переводами. Одно время пытался даже некоторые куски переводить сам, а уже потом заглядывал в русские варианты. Это увлекало, как игра. Когда текст перевода какого-нибудь известного литератора расходился с авторским, я сперва негодовал и бежал к бабушке поделиться своим возмущением, но она с улыбкой отвечала:
— Герман, это поэтический образ, здесь по-другому и не скажешь. Тебе это пока непонятно, но ты, если будешь много читать, скоро научишься чувствовать поэзию.
И она оказалась права. Понимание красоты слов действительно пришло. Я с удивлением открыл для себя, что иногда переводчик оказывался в передаче образа сильнее, чем автор произведения.
Письмо было отпечатано на дорогой, плотной и чуть сероватого оттенка бумаге, точнее даже не на бумаге, а на бланке какой-то Зальцбургской нотариальной конторы.
«Фрау Барбара Шмидт.
Являясь поверенным в делах господина Отто фон Фриденбурга, довожу до Вашего сведения, что господин Отто фон Фриденбург скончался 12 декабря 2001 года в своем родовом имении в Альпах. После себя господин фон Фриденбург оставил завещание, составленное при жизни и скрепленное личной подписью. Оригинал завещания хранится у меня как у поверенного покойного фон Фриденбурга. Завещание предано огласке, и я довожу до Вас волю покойного.
